Вдали от

Ларисе Володимеровой

1

В местах, столь отдаленных, что могли мы
Не столь их отдаленными назвать бы,
Листва слетает на худой суглинок,
Рябины пышут, и вскипают свадьбы,

Капуста голову кладет под нож крестьянский,
И ведра звякают о камень у колонки,
Но нынче некому там разбирать пасьянсы
Листвы и ломких луж головоломки.

В отсутствие тебя там хлеба вдосталь,
И воздуха, и дегтя (смазать бричку).
Свистит за лесом удаленный доступ
В иные сферы вхожей электрички.

2

Не мать, не мачеха, а родственник поближе,
у ней ноблес не очень-то в оближе,
вернее, не в фаворе, что понятно —
на репутации немало белых пятен.
Снега, снега, метели, еле-еле
пробьешься через них и сверху иногда
увидишь глобус с белой латкой, и так года
и до и после по иксу, и если бы не игрек —
капут и швах, и Сталинград не выиграть,
но эта ось с привязанным платочком,
погонщик голубиных многоточий,
древко флажка по имени "пространство",
прощает наше рукосуйство и засранство
и осеняет голь на перекате,
прикрытую обтрепанным плакатом,
где красный с белым вместе вопреки
вражде давнишней. Сыростью с реки
разъедена (как инь и ян объятья,
контрастная) вражда свирепых братьев.
И вовсе скоро снег. Залепит, обелит
забор зеленый, серый обелиск,
петуньи чахлые и окрики петушьи,
и точки и тире "спасите-наши-души"...

Нам с молоком и снегом привита
привычка начинать от чистого листа.

3

Виснет в воздухе волглом
Огонек семафора,
Собирались так долго,
А теперь уже скоро

Над мазутным бурьяном
Приподнимется поезд,
Может, станет романом
Эта грустная повесть...

Как бы вычеркнуть все что
Бередит неустанно
Голубиною почтой,
Вороненою сталью,

Ледяным заусенцем
На крылечке подъездном,
Паутиною в сенцах,
Синевой безвозмездной...

По октябрьским фрамугам
Льются лета заначки,
"Нам не жить друг без друга", —
Где-то родина плачет.

Для наивного глаза
И видавшего виды
Расстилается разом,
Только за город выйдем,

Самобранная скатерть
Невеселого детства —
Столько воли и власти,
Только некуда деться.

* * *

Белый ползет червяк,
Серый спешит паук —
Кто-то кому-то враг,
Кто-то кому-то друг,

Кто-то кому-то брат,
Кто-то кому-то нет.
Ласково просит ад,
Медленно гаснет свет.

Брату ответил брат:
"Это и то — мое"...
Ветрено, дождь и град,
Мокнет в саду белье.

Я наклоняю ось,
Я поддаюсь на лесть
Капель, летящих сквозь
Нежную неба взвесь.

Глохнет чумной клавир,
В туче — крыла надрез.
Я уменьшаю мир
До на-ладони-весь —

Не разбери-поймешь,
Адский конгломерат.
Я уменьшаю ложь,
Я уменьшаю страх.

Птица, крылом черпни
Солнца слепящий всплеск,
Птица, мы здесь одни
На сотни верст окрест,

Выше лети, лети,
Небом дыши, дыши,
Нету конца пути,
Нету границ душе.

Дивертисмент

                        А.С.

Деля рисунок на тарелке,
Болтали дети ни о чем —
Ты будешь мальчик со свирелью,
Я буду девочка с мячом...

Сюжет на сироте сервизной,
Гербом с изнанки заклеймен,
Переселяет их без визы
В страну фарфоровых времен,

Где длится блик на тонком нимбе
Вокруг рисованных затей
В небольном, но безбожном лимбе
С мячом и дудочкой детей:

Лошадки скачут, купы блещут,
Взлетают голуби гурьбой,
Труба трубит и флаги плещут,
И это все — для нас с тобой.

        Тарелка — на пол. Ахи, охи,
        Укоров смурая финифть.
        В слезах последыша эпохи
        Несут в секретик хоронить,

        И позабыв через неделю
        Гробницу сказочных идей,
        Другую пробуют идею,
        Купаясь в солнечной слюде.

...Она вернется через много
Или немного разных лет —
Печальна старая дорога
И так щемящ осенний свет.

Лиловы тучи, желты клены,
Топорщится звезды алмаз,
И вечер холодом спеленут
До самых звезд, до самых глаз.

И только есть одна зацепка —
Идти в тот сад, в глухой конец,
И там заколкой или скрепкой
Взломать секретика ларец,

Где сложен из осколков бренных
Бесценный идол бытия —
Ты будешь мальчик со свирелью,
Я буду девочка твоя.

***

                        В.Х.

Роится снег, и жалит ледяно
И, умирая, падает на дно,
Небесный защищая улей.

Он говорит неслышно, еле как,
Что ради нас он валится во мрак.
А мы уснули,

И в сонной неотвязной простоте
Мы слышим голоса совсем не те
И без просыпу

Фантомы нижем на сплошную нить
Забвенья, и кого же в том винить,
А он рассыпал

Свои войска, по умолчанью влет
Подбитые и вмерзнувшие в лед
Застывших речек.

Он говорит, что выкормит листву
Собой и травы, что затем живу, –
Внимайте речи.

Он говорит, что кроме нет пути,
Как только умереть, чтобы спасти.

***

                        Диме Р.

Подожди, все будет хорошо.
Небо сыплет белый порошок.
Небо сыплет белый аспирин,
Только наклонись и подбери.
Небо лечит, как умеет, нас.
Снег замерзнет, превратится в наст.
Утром ты гулял, посеял шарф,
К вечеру пожнешь озноб и жар
И небесный холод на лице
Ощутить захочешь, как в конце,
Как в конце концов не тает снег
И лежит уже не человек –
Оболочка, маска, все равно.
Это всем в итоге суждено.
Не спасут ни деньги, ни врачи.
Хочешь – крикни, или промолчи.
Небо сеет, а земля родит,
Что же мы тут бродим посреди
Снегопада, гриппа, разных свинств,
Виски пьем, отплясываем твист,
Но всегда маячит за спиной
То, что всем в итоге суждено?
Ничего не будет хорошо
В этом мире, только снег пошел,
Только свистнул поезд вдалеке.
Подыши, снежок сожми в руке.
Просто еще время не пришло.
Небо машет снеговым крылом,
Небо учит, как потом взлетишь
В этот холод, белизну и тишь.

Времена года

                        Насте М.

Я слышу тебя, говори, говори.
Про самое страшное или живое.
Про то, что небесная цифра есть три,
А вот на земле основание – двое.

Про то, что камыш шелестит на ветру,
На зимнем ветру под неласковым небом.
Про то, что нас вбросили в эту игру
И не рассказали ни кто мы, ни где мы.

Я слышу тебя, повтори, повтори,
Что жизнь не очерчена лесом и полем,
Что дом, он всегда поначалу внутри,
И степень живья поверяется болью.

И степень зашкалит за крайний смычок,
Сорвется на крик, и на плач и на кашель,
На грубом снегу зачернеет грачом,
Вопросом грача обмороженной пашне.

Я тоже тогда расхрабрюсь и спрошу,
Возможно ли все это бросить, оставить –
Весь этот нестройный ущерб, этот шум,
И градус тоски, обналиченный явью,

Возможна ли жизнь без простуды в груди,
Соринки в глазу, одуванчика в грядке,
Без глупой надежды на март впереди,
И даже апрель. Ты ответишь – навряд ли.

Я слышу тебя, говори, говори.
Про то, что судьба ожиданьям не кратна.
Но как ни хотелось остаться внутри,
Ростку невозможно вернуться обратно.

И мы так должны, мы обязаны так
Врастать в облака и корнями тянуться,
Пока нам Вивальди играют с листа
И солнце катают по синему блюдцу.

* * *

                        Р.К.

Никто не знал, как ночью у окна
ты говоришь:

        - Так жизнь моя темна -
        как эта ночь - и так дождем полна,
        и фонарем, и ветром через край,
        и листьями октябрьских расправ,
        и бледной немочью бессолнечного дня,
        никто не знал, что помнишь ты меня
        и говоришь в такую точно тьму:

                - Полжизни изведя, но никому
                не пригодившись, я стою во тьме
                и только дождь и ночь держу в уме,
                и вижу я, как осень на мосту,
                склонившись, долго смотрит в черноту,
                кружится листьев знать, несется капель рать.

Никто не знал, да и не надо знать.