Изредка он заходил в ту чебуречную и громко, сипло спрашивал: «Есть здесь космонавты?», — и посетители стыдливо опускали носы в пивную пену. Потому что не было среди них космонавтов. Были водители, слесаря, сантехники, спивающиеся лаборанты и новички-ПТУшники, которым ещё предстояло стать старожилами этого святого места. Был один профессор, один уролог, один КМСник, а вот космонавта не было. Даже кассирша Люся, гроза мягоньких, тщедушных утренних мытарей, отбривавшая ухажеров, что твой цирюльник Моня баки, Люська, что за словом не лезла ни в карман, ни за душу, и та наливала обычные две по 0,5 не глядя ему в глаза.
           Он пил, положив локти на липкую гладь лазурного, круглого столика, и странно смотрел сквозь витрину на серые тени прохожих. Глаза его тоже были серыми и облачными. Выпив первую, он относил кружку к окну приёма грязной посуды, и возвращаясь к столику, вынимал из внутреннего кармана старого плаща, завернутые в газетку мелкие ржаные сухарики. Аккуратно развернув бумагу, он брал сухарик, всматривался в него, будто читая неизвестные письмена, потом щелчком отправлял его в рот. Запивал, и брал следующий. Допив пиво, он сворачивал остатки сухарей в газету, и не прощаясь, даже не взглянув вокруг, уходил. В чебуречной ещё несколько минут стояла тишина. То один, то другой посетитель, бросал короткий взгляд на оставленную человеком кружку, и тут же отворачивался. Казалось, что кружка была частью этого человека. Та ещё долго стояла на столике, пока какой-нибудь случайный выпивоха, зашедший волею случая хлебнуть маленькую, не сдвигал её освобождая стол. Лишь тогда уборщица забирала кружку со стола. Не было какой-то последовательности в визитах этого странного гостя. Он появлялся всегда внезапно и всегда повторялся один и тот же ритуал. Все местные знали его, но никто ни разу не говорил с ним и не ведал его имени. Упоминая его, люди говорили шёпотом. Будто судья, отец или бог входил он в эту забегаловку. Входил, и все становились теми, кем были в сути своей. Но однажды случилось чудо.  

           Он появился, как всегда внезапно. Выцветшим взглядом оглядел всех, и спросил: «Космонавты есть?». И тут, из угла чебуречной с куском колбасы на гнутой аллюминивой вилке и кружкой в правой руке, на середину зала вышел паренёк лет двадцати. Откуда его занесло в этот пахнущий кислым пивом мирок — не известно. Простой такой паренёк, с сальными волосами, в олимпийке и вельветовых штанах.
           «Я, — сказал паренёк. — Я на космонавта хотел пойти. Только меня комисия не приняла. У меня какой-то коллапс мышцы в сердце нашли».   

           Человек подошёл к нему. Глаза его светились, как просвечивает сквозь тучи солнце в непогожий день. Он взял паренька за плечи, вгляделся в лицо и УЛЫБНУЛСЯ. Улыбка его была щербата и добра; лицо изменилось, и стало чем-то, почти неощутимым напоминать бородинский хлеб. Глупость конечно, но все в один голос потом говорили, что именно бородинский хлеб пришел им на ум в первую очередь. Человек улыбнулся, встряхнул космонавта, и повел к своему столику у витрины. Порывшись в карманах плаща, он достал два складных, пластиковых стаканчика, чекушку пшеничной и разлил её поровну. Взяв стаканчики, они чокнулись, и хором сказали: ПОЕХАЛИ! Выпив, они ушли вдвоём, счастливые, будто давно не видевшие друг-друга фронтовые товарищи, случайно встретившиеся в трамвае. Больше тот человек в чебуречной не появлялся и дальнейшая судьба его, равно как и паренька, никому не известна.
           Однако доподлинно известно, что произошло это событие 20 июля 1969 года в 20:17 по Гринвичу.