Был теплый осенний вечер. Солнце зашло, и сиреневые сумерки окутывали город. По улице шел симпатичный, стройный, коротко стриженный, темноволосый и кареглазый молодой человек в очках, спортивном костюме и со спортивной сумкой через плечо. Усталый, опустошенный физически и умиротворенный Олег возвращался домой с тренировки. Вот уже года три, как он занимался боксом. И делал кое-какие успехи. Бокс был главным его увлечением. И в школе на уроках, и дома он постоянно думал о том, как получше отработать какой-нибудь прием, как развить силу или выносливость. Какую тактику избрать против нового противника. Он уже пошел в 10 класс, но его до сих пор в школе не увлекал ни один предмет. Хотя учился он и не плохо, душу всю Олег отдавал спорту.
           Вот и сейчас он возвращался домой после изнурительной двухчасовой тренировки. Настроение было хорошее. Если тебе 16 лет, ты полон сил, и если ты только что как следует физически потрудился, настроение просто не может быть плохим. Если только в твоей жизни не происходит чего-то особенно плохого. Наконец, Олег дошел до дома. Перед тем как позвонить в дверь, он убрал улыбку с лица. Он не хотел раздражать своим видом родителей. У них всегда было плохое настроение. Отец все время из-за чего-нибудь злился, а мать все время из-за чего-нибудь переживала. Олег привык к этому и принимал это как должное. Он думал, что все родители такие. На то он и отец, чтобы кричать и ругаться. На то она и мать, чтобы переживать.
           Вот и сегодняшний вечер не обошелся без неприятного разговора. А началось все так: за ужином Олег похвалился:
           — Я сегодня жим лежа сделал 80 килограмм!
           — А что ты сегодня по физике получил? — злым голосом спросил отец. Он был физиком и хотел, чтобы и Олег им тоже стал.
           — У нас сегодня не было физики, — угрюмо ответил Олег.
           — Ты на тренировку пошел, ты может быть все уроки сделал? — не унимался отец.
           — Практически. Только литература и английский остались, — Олег знал, что отец не уважает гуманитарные предметы, и не будет так сильно ругаться за литературу и английский, как за физику или математику.
           — А литературу и английский не нужно учить? — спросил отец больше для порядка.
           Теперь главное было сделать виноватое лицо, опустить глаза и промолчать, и гроза миновала. Если отцу нравится думать. что Олегу интересны физика и математика и не интересны другие предметы, и поэтому он учит физику и математику, а все остальное оставляет на потом, то Олегу не жалко, пусть отец так думает, главное, чтобы не кричал.
           Несколько минут ели молча. Атмосфера на кухне была тяжелая. На лицах застыли привычные выражения: потупившееся, траурно-почтительное у Олега, серьезное и сердитое у отца и встревоженное у матери. Олег не любил ужинать вместе с родителями. Сидеть и бояться, что любое твое слово и даже движение, может рассердить отца, бояться поднять глаза от тарелки и встретить его тяжелый, неприветливый взгляд. Но Олег не мог не есть вместе с родителями. Нужно было сохранить хотя бы видимость семейного благополучия. Олег не мог себе представить, как это так не сесть ужинать с родителями, потому что тебе неприятно их общество. И поэтому, хотя и тяжело было находиться в одной комнате вместе с отцом, он все же продолжал молча потупясь есть, каждую минуту ожидая новых нападок. Лучше всего сейчас было младшему брату, который не ходил ни на какую секцию бокса и поэтому успел поужинать до прихода родителей и сейчас с примерным видом делал уроки. Тут в разговор вмешалась мать. Как всегда, когда дело касалось чего-то важного, она начала осторожно:
           — Я тут недавно передачу смотрела, там врач выступал, окулист из какого-то московского центра, очень хороший врач... Он рассказывал про свой центр, про разные глазные болезни...
           У Олега была близорукость минус шесть, он понимал, что мать не просто так говорит, а к чему то клонит. По особенно осторожному тону ее голоса, и встревоженному выражению глаз, видно было, что это что-то неприятное. Олег уже внутренне весь приготовился к обороне, хотя пока еще и не понимал, в чем же здесь подвох.
           — Ну и он сказал, что с таким зрением, как у тебя при занятиях боксом и тяжелой атлетикой, могут быть осложнения...
           Так вот в чем дело! Они хотят, чтобы Олег бросил заниматься боксом! И уж конечно же заранее подготовились к этому разговору и сговорились между собой! А Олег, как всегда, ничего не ожидал. Нет, с родителями всегда надо быть начеку, всегда готовым дать отпор. Иначе задавят, не дадут дышать! И, конечно же, дело не в зрении! Просто им кажется, что его занятия спортом мешают учебе.
           — Ну я уже три года занимаюсь, и, пока что, все нормально, — сказал олег еле сдерживая волну раздражения.
           — Откуда ты знаешь, что все нормально? Близорукость же прогрессирует! — возразила мать, переходя с осторожного тона на более нервный.
           — Она прогрессировала оттого, что я рос, а не от бокса, а сейчас я расти уже, практически, перестал, и близорукость перестала прогрессировать, — голос Олега становился все более и более громким и злым.
           — Откуда ты знаешь, отчего она прогрессирует?
           — Мне врач сказал.
           — Когда? Год назад? Неизвестно, какое у тебя сейчас зрение. И вообще... Эти деревенские врачи! Что они понимают! — у матери был такой тон, какой бывает, когда высказывают что-то, что перед этим долго носили в себе, боясь сказать и этим обидеть того, кому это говорят. Как когда указывают человеку на какую-то его слабость, которую раньше можно было терпеть, но теперь она достигла слишком опасных размеров и человека нужно спасать.
           — Ты, зато, много понимаешь! — Олег уже не скрывал своего раздражения. — Ты хочешь, чтобы я бросил бокс из-за зрения? Не брошу! — в его голосе звучали отчаяние и вызов.
           — Потому что он значит для меня очень много, — добавил Олег после секундной паузы, делая особенное ударение на словах "очень много".
           Отец все это время молчал. Но его молчание было зловещим. Олег прекрасно знал, что на любую злость и раздражение отец реагирует еще большей злостью. Лицо отца, и всегда не приветливое сейчас побледнело и стало совсем злым. Было видно, что он уже готов взорваться и только ждет повода, малейшей зацепки.
           — Неужели ты не боишься, что с твоими глазами что-нибудь случится, и ты тогда не то, что боксом, а вообще ничем заниматься не сможешь?! — спросила мать, сохраняя остатки спокойствия и как бы уговаривая. — Не боюсь!!! — почти крикнул Олег. — Посмотрите на него, какой герой! — с недоброй усмешкой, нарочито спокойно вступил в разговор отец, — Да ты по лесу гулять боишься, как лялька маленькая! Боишься, что лось на тебя нападет!
           Действительно, когда Олег гулял в лесу ( ему часто приходилось это делать, потому, что у них была большая собака, а город был маленький и лес был совсем рядом) на него находил необъяснимый, нездоровый страх. Иногда такой сильный, что он чуть не плакал и еле сдерживался, чтобы не пуститься бежать до дому бегом.
           Вместо того, чтобы увидеть в этом страхе тревожный симптом, отец сделал его поводом для насмешек и унижений. А мать просто не придавала этому Олеговому страху большого значения, гворя, что у всех есть свои странности. Может быть, родители вели себя так, потому, что им слишком тяжело было признать, что у ребенка не все в порядке с психикой. Они надеялись, что это пройдет с возрастом само собой. К тому же страх был только в лесу, больше нигде. Поэтому. он не сильно мешал жить. И Олег продолжал почти каждый день ходить гулять с собакой в лес и терпеть эту пытку страхом, потому, что прекратить ходить в лес, значило признать себя больным. А к этому Олег был морально не готов. Кстати отец, который сейчас над ним смеялся, возможно, сам отчасти послужил причиной развития страха. Он очень любил, смакуя все подробности, рассказывать истории о том, как разъяренный лось наматывает на острое копыто кишки незадачливого охотника. А потом сразу же рассказывал о том, как много раньше водилось лосей в лесу вокруг города. И хотя сейчас лосей в окрестных лесах осталось совсем мало, так мало, что Олег даже ни разу не видел живого лося, один раз он с отцом, гуляя, видел его следы. Этого было достаточно. Так было даже страшнее. Не видеть лося, но знать, что он может появиться в любую минуту. Не даром же в фильмах ужасов главного монстра полностью показываю только в финальной сцене. Монстр, которого не видишь, но знаешь, что он, возможно, где-то рядом, намного страшнее. Так было у Олега с лосем. Хотя он и понимал, что это нездорово, но ничего не мог с собой поделать. Он не знал, запугал ли его до такой степени отец, или это он был таким впечатлительным, что слишком всерьез воспринял невинные байки. Он просто боялся и все. Каждый раз, когда гулял по лесу.
           В этот раз, когда отец за столом унизил его, напомнив о его жалкой слабости, он весь вспыхнул, но не нашел, что ответить. Отец всегда безошибочно выбирал для удара самые больные места. Олег промолчал, и от этого его обида была еще горше.
           Мать постаралась немного загладить обстановку тем, что, наконец, заговорила откровенно.
           — На самом деле, дело не только в зрении, — сказала она тоном, который говорил: "Ну, так и быть, выскажу тебе все как есть!" — Сейчас ты уже в старшем классе, до поступления осталось всего полтора года, нужно уже всерьез учиться, а мне не кажется, что ты выкладываешься полностью.
           — Да я и так все свободное время только и делаю, что решаю задачи! — с досадой возразил Олег.
           — Да? И где результат? Я когда училась, у меня были все пятерки! И не только по физике и математике! А у тебя и по основным то предметам между тройкой и четверкой. И неизвестно, как еще эту четверть закончишь...— в голосе матери звучали истерические нотки.
           — С учебой у меня все нормально, — негромким твердым голосом ответил Олег.
           — Ну-ка, принеси дневник! — снова вступил в разговор отец и снова попал по больному месту.
           — Зачем тебе дневник? Все равно оценок последнее время нет, — ответил Олег не очень уверенно.
           На этой неделе он получил двойку за контрольную по физике, и физичка не поленилась собственноручно поставить ее ему в дневник, и еще написать рядом своим отвратительным, корявым почерком: "Контрольная — два!!!", так, что нельзя было даже соврать, что это двойка за какое-нибудь несущественное домашнее задание. Было бы ужасно, если бы отец ее обнаружил.
           — Принеси принеси! Давно не проверяли. Да и расписаться надо, что мы его у тебя смотрели, — отец по голосу Олега видимо почувствовал, что тот что-то скрывает, и сейчас предвкушал скорую расправу. Его голос был деланно спокойным, и даже каким то ласковым.
           Олегу ничего не оставалось делать, как пойти за дневником. Он протянул дневник отцу, как бы сучайно открыв его не на той неделе. Это уже было бессознательным жестом страха, последней соломинкой для утопающего. Отец тут же перевернул страницу на нужную неделю. Причем сделал это с многозначительным видом, как бы желая показать: " Я видел, что ты открыл дневник не в том месте, и что ты сделал это специально, и при наказании это тебе зачтется, как отягчающее обстоятельство." Несколько секунду он молча смотрел в раскрытый дневник. Олег смотрел на его непроницаемое лицо, надеясь прочитать свой приговор. Он надеялся, что этой двойки каким то чудом в дневнике не окажется, что отец ее не заметит, или, что заметив не разозлился. Причем последний вариант был самым невероятным. Просто у отца как всегда было плохое настроение, и нужен был только предлог. Если бы не было двойки, он нашел бы чего-нибудь еще.
           — Т-а-а-ак! Контрольная — два!— медленно и четко произнес отец, как бы размышляя вслух. Лицо матери исказилось, как будто бы ей сообщили о большом горе. Внутри у Олега все опустилось. Он слишком хорошо знал, что сейчас будет.
           Мгновенно лицо отца исказилось бешеной злобой. Он побледнел, выражение широко раскрытых глаз было ужасным. Он резко ударил Олега наотмашь ладонью по щеке. Олег даже и не думал защищаться, и, тем более, бить в ответ. Физически он был намного сильнее толстого и дряблого отца, к тому же занимался боксом, но разве можно поднимать руку на родителей?! От удара с Олега слетели очки, и стукнулись об пол. Без очков Олег выглядел совсем жалким, испуганным и беззащитным. Из его близоруких глаз выступили слезы.
           — Вон с кухни! — крикнул отец. — Сегодня без ужина! За вранье твое! — он считал, что никогда не наказывал детей за оценки. Вот и сейчас в его глазах все выглядело так, будто он наказал Олега за вранье. Олег, сдерживаясь, чтобы не расплакаться, испуганно и неловко полез под стол, отыскал очки, нацепил их на нос и только потом убежал в свою комнату, где снял очки, упал на кровать и уткнулся лицом в подушку. Родители продолжали ужинать, а Олег лежал и тихо плакал в подушку. Он надеялся, что мать прийдет, чтобы пожалеть и утешить его, как она обычно делала в таких случаях. Но она не пришла. Этим она показала, что она, хотя может и не приветствует методов отца, но в целом все-таки с ним согласна. Это было обиднее всего. "Радуется наверное сейчас! Добилась своего!" — с ненавистью думал Олег о матери. "Строит из себя добренькую! Папу на меня натравила! Как будто я не понимаю, кто тут причиной всему! Потому, что папе лишь бы повод был поорать! А она ведь знает это и так себя ведет!" Почти целый час Олег лежал не в состоянии что либо делать от злости, обиды и жалости к себе. Потом встал, вытер слезы, сел за стол и начал учить литературу и английский. И только поздно вечером, когда отец уже лег спать, мать все-таки покормила его ужином.
           После этого случая Олег не бросил свои занятия боксом. Он продолжал ходить на секцию, но теперь каждый раз, когда он приходил с тренировки, родители встречали его молчаливым недоброжелательством. У матери было такое лицо, как будто Олег своими посещениями тренировок делает какое-то большое зло лично ей, но она из тактичности не говорит ему об этом и ждет, что он сам догадается и прекратит. Отец часто устраивал отвратительные скандалы, во время которых не останавливался и перед рукоприкладством. И хотя формальная причина скандалов никогда не была связана с олеговыми занятиями спортом (отцу нужно было сохранить для себя иллюзию, что он ни в чем не давит на детей, не сковывает их свободное развитие, предоставляя им заниматься тем, чем они хотят), Олег прекрасно понимал, за что на самом деле его наказывают.
           Как все толстые, дряблые люди, отец Олега презирал спортсменов, и, будучи человеком резким в суждениях и острым на язык, не упускал удобного случая, чтобы пройтись по ним критикой, называя их безмозглыми животными, навозом и другими нелестными словами. Часто, когда Олег в присутстивии отца начинал восхищаться Тайсоном, или еще каким-нибудь великим спортсменом, отец в ответ на это выливал на его кумира столько грязи, что от былого олегового восхищения не оставалось и следа. Все это не могло не повлиять на Олега, и постепенно он стал охладевать к спорту. Он больше не мог уважать себя за то, что он самый сильный, что он может побить любого из своей школы. Постепенно он начал считать, что лучше быть самым умным, чем самым сильным, начал пытаться налегать на учебу, особенно на физику с математикой, начал завидовать своим не спортивным одноклассникам, которые учились на пятерки и занимали места на олимпиадах, и к которым он раньше относился свысока. Олег даже стал пропускать тренировки. Положение еще усугублялось тем, что школа, в которой учился Олег была из хороших, и среди старшеклассников хорошие оценки и блестящие способности в общем ценились выше, чем физическая сила и рукопашное мастерство. В конце концов, в один прекрасный день Олег объявил родителям, что хочет бросить бокс.
           — Зачем же совсем бросать? Ты бы мог ходить один, или даже два раза в неделю, главное не в ущерб учебе, — сказала мать скорее для порядка. Видно было, что она хоть и пытается это скрыть, очень довольна решением Олега.
           — Понимаешь, если я буду заниматься раз в неделю, то я больше не буду первым в секции, не буду выигрывать соревнования. Мне хочется быть чемпионом, или вообще лучше не заниматься. Лучше уж я начну учить физику, и стану самым лучшим в классе по учебе.
           — Решил бросить, потому, что не можешь не быть чемпионом? — удивился отец. В его голосе звучала гордость амбициозностью сына. — Что ж,... по-моему, чисто мужское решение.
           Еще бы не мужское! Бросить бокс, чтобы заняться физикой! Вот если бы Олег бросил учебу ради карьеры профессионального боксера, отец путем неопровержимых логических рассуждений доказал бы ему, что его поведение не достойно мужчины.
           В общем, Олег перестал посещать тренировки, у него появилась уйма свободного времени для учебы, и родители были довольны. Но странное дело, успеваемость не повысилась, а даже наоборот, стала медленно падать. Физика и математика стали для него самыми ненавистными предметами, хотя он и пытался убедить себя в том, что они ему интересны, и что у него к ним большие способности. Очень часто он ловил себя на том, что дремал глядя в окно на уроке физики, и совершенно не слышал, о чем говорит учитель. Тогда он пытался взять себя в руки и сосредоточиться, но нить объяснения была безнадежно потеряна, и Олег решал, что лучше он как следует все разберет дома, и возвращался к свои грезам. Так было на занятиях в школе. Дома учеба тоже не очень спорилась. Часто Олег мечтал, по два три часа глядя в окно, сидя над какой-нибудь не очень уж сложной задачей. Учебники казались ему скучными. Он не мог заставить себя читать их подолгу. А главное, все, что там было написано, казалось ему совершенно чужим и не имеющим к нему никакого отношения, и, прочитав, он тут же все забывал. Задачи повышенной трудности давались ему нелегко, а разобрать их было не с кем: мать сама не могла их решить, а отец вместо того, чтобы просто объяснить задачу начинал издеваться и унижать Олега, наслаждаясь своим превосходством. Он называл это "задавать наводящие вопросы, чтобы ребенок сам пришел к решению". Разбирая задачу с Олегом, он так радовался, что знает физику лучше него, как будто был его одноклассником, а не отцом. Обычно минут двадцать такого разбора и наводящих вопросов хватало, чтобы Олег обозленный и раздосадованный уходил к себе в комнату, так и не добившись от отца решения задачи.
           Время шло, успеваемость Олега падала, отец становился все более злым, а мать все сильнее нервничала. Однажды вечером Олег сидел у себя в комнате и, как всегда, пытался учить физику. Вдруг из другой комнаты его позвала мать.
           — Олег! — голос ее был заплаканным и истеричным. От одного звука ее голоса Олегу стало страшно. Ясно было, что мать очень расстроена, но Олег не понимал, что же он натворил. Когда он вошел в комнату, вид матери привел его в ужас. Она сидела в кресле, в старом, мятом, небрежно застегнутом халате, волосы растрепались, лицо распухло от слез, взгляд красных, заплаканных глаз был безумен.
           — Если ты после школы не поступишь, я тебя своими руками задушу! Ты меня понял? — Не громким и оттого еще более страшным голосом сказала она.
           — Понял, — виновато и испуганно ответил Олег.
           — Все, иди.
           Сколько Олег ни старался, он не мог догнать тех своих одноклассников, которые были первыми по точным наукам. Постепенно Олег и сам начал нервничать. Он чувствовал возложенную на него большую ответсвтвенность. Чувствовал, что он учится не только для себя, но и для родителей, что каждая его неудача, это и их неудача тоже. А ему совсем не хотелось их расстраивать. К тому же, с подачи отца, он был искренне убежден, что единственный способ быть счастливым, это достигунть чего— то в области точных наук. Вслед за своим отцом он был убежден, что все те, кто не имеет отношения, к точным наукам, неумные, пустые, ничтожные люди, или неудачники. Женщина еще может быть гуманитарием, потому как женщины вообще не очень умны, но мужчина должен быть технарем. Олег считал, что ум и способности к точным наукам, это одно и то же. И не мог даже стать первым по физике в классе! Да что первым! Олег не мог даже заставить себя закончить хотя бы одну четверть на пятерки. Постепенно Олег начал испытывать страх. Он ни на секунду не мог расслабиться. Ему постоянно казалось, что он занимается не достаточно много. Он сидел над задачами все свое свободное время. Часами он просиживал в своей комнате, встревоженный, уставший, с переутомленной, ничего не соображающей головой, тщетно пытаясь понять очередную задачу. Все чаще и чаще где-то на заднем плане сознания возникала пугающая мысль, что он туп, беспомощен, обречен быть нищим алкоголиком, и работать дворником до конца своих дней. То же самое ежедневно внушал Олегу отец. Он хотел немного припугнуть его, задеть самолюбие, встряхнуть, стимулировать к лучшей учебе. А на деле убивал в Олеге последние остатки веры в свои силы. На уроках физики, на контрольных и олимпиадах, Олег так нервничал, боясь, что-нибудь не решить, что это сковывало его, и он не мог решать даже простые задачи. А потом с ним случилось происшествие, которое его очень сильно напугало тем, что он не мог его себе объяснить.
           Олег сидел на факультативе по физике. Толстый, бородатый преподаватель объяснял какую-то сложную задачу. Олег на минуту задумался о чем-то своем и как обычно потерял нить обьяснения и занервничал. Преподаватель закончил обьяснять одну задачу, перешел к следующей, но Олег так нервничал, что опять ничего не понял. Преподаватель объяснял задачу за задачей, а Олег сидел как в тумане, и только механически списывал все выкладки с доски, стараясь писать четко и без ошибок, чтобы можно было понять, перечитывая все это дома. Другие ребята внимательно слушали преподавателя, улыбались его шуткам, задавали вопросы по ходу объяснения, предлагали свои варианты решения задач. Видно было, что они без особого труда все схватывают. "Неужели все всё понимают, и только я один ничего не понимаю?! неужели я такой тупой?!" — с ужасом думал Олег. У него болела голова: "Если бы голова не болела, я бы, наверное, лучше все понимал", — подумал Олег, и только он это подумал, как голова заболела сильней. Теперь она просто раскалывалась. А потом неожиданно его начало тошнить. Приступы тошноты были все сильнее и сильнее. В конце концов он поднял руку и срывающимся голосом, с бледным, напуганным и подавленным лицом, попросил разрешения выйти. Преподаватель удивленно посмотрел на него и отпустил.
           Олег стоял, нагнувшись над унитазом, и его рвало, когда, лихо открыв дверь ударом ноги, улыбаясь во весь рот, в туалет влетел его одноклассник Илюха. Увидев Олега он немного смутился.
           — Ой... Олег, ты тут? Чего это с тобой? — спросил он.
           — Не знаю... Тошнит... Отравился, наверное, чем-то, — сказал Олег, распрямляясь от унитаза и подходя к умывальнику. — А что там уже все кончилось?
           — Да.
           Олег вышел из туалета. Вернулся в класс. Все уже собирали вещи и громко, оживленно разговаривали. На доске было написано домашнее задание.
           Когда Олег шел по корридору первого этажа к выходу, Илюха снова догнал его. Он опять весь сиял. Давясь от смеха, он начал рассказывать Олегу какую-то шутку. Олег был бледен и напуган только что произошедшим, вообще не слушал, и еле еле смог выдавить из себя вымученную улыбку вежливости. Когда выйдя из школы, они с Илюхой наконец разошлись, Олег вздохнул с облегчением. Ему было необходимо наедине с самим собой еще раз пережить и обдумать то, что произошло. С ним никогда не происходило ничего подобного до того. Самым пугающим было ощущение, что ему стало плохо, не потому, что он был болен, а просто потому, что он подумал: "Не дай бог сейчас это произойдет!" и испугался этого. Олег шел по улице, прохладный морозный воздух, первый ноябрьский снежок под ногами, пасмурное ночное осеннее небо, огни фонарей и отсутствие чьего-либо общества немного успокоили его. Дома Олег ничего не сказал. Ему не хотелось еще сильнее тревожить и без того встревоженных родителей. И к тому же, ему почему-то было стыдно за то, что с ним произошло.
           Через две недели была олимпиада по физике. Во время нее все повторилось, Олег начал читать условие задачи. Не смог сразу сосредоточиться и понять его. Испугался, что ничего не решит. Потом испугался, что если у него начнет болеть голова, и потом тошнить, как было на факультативе две недели назад, то он уже точно ничего не решит. И тут же голова начала болеть и утратила всякую способность думать, а потом начались приступы тошноты. Олегу снова пришлось выйти, и снова его рвало в туалете. Это было ужасно. Ужасно потому, что Олег не знал, что делать. И тем, что это происходило именно тогда, когда нужно было быть здоровым и максимально собранным. Олег все-таки заставил себя вернуться в класс и продолжил решать задачи, но был так шокирован и подавлен произошедшим, и так плохо себя чувствовал, что написал олимпиаду хуже всех, набрав всего десять баллов из сорока возможных.
           На олимпиаде по математике, которая была еще через две недели, произошло все то же самое. Только на этот раз Олег уже не пытался продолжать решать задачи, а отпросился домой, сославшись на недомогание. Родителям Олег сказал, что просто не успел как следует подготовиться к олимпиадам, и что у него болела голова. Эти три по сути пустяковых происшествия почему-то очень сильно повлияли на Олега, испугали и подломили его. Он перестал верить в себя, перестал верить своему организму. Теперь он знал, что в любой, самый ответственный и жизненно важный момент, когда просто необходимо быть на высоте, его организм может сыграть с ним злую шутку и дать сбой. Теперь Олег постоянно боялся, что с ним произойдет что-то не то, когда это меньше всего нужно. Это не могло не отразиться на успеваемости, которая резко упала. Родители уже были не на шутку встревожены. Они постоянно внушали Олегу, что он не достаточно много занимается, что если бы он только не ленился, то он бы уже давно догнал и перегнал всех своих одноклассников. Мать могла устроить скандал из-за того, что Олег ходил гулять вечером в воскресение, вместо того, чтобы решать задачи. О том, чтобы гулять в рабочие дни не могло быть и речи. Когда Олег пытался отдохнуть, глядя телевизор, или слушая магнитофон, мать приходила и, ни слова не говоря, все выключала, с видом, который говорил: "Хватит! Я устала смотреть, как ты сидишь тут и бездельничаешь, вместо того, чтобы учиться!" и Олегу ничего не оставалось, как идти решать задачи, потому, что если он пытался возмущаться и протестовать, то разражался скандал, к которому подключался отец, и после которого все равно приходилось идти решать задачи, только в расстроенном и обиженном состоянии. Все это привело Олега к перенапряжению нервов, и хроническому переутомлению. Олег не мог больше нормально писать контрольные и олимпиады, не мог отвечать у доски. Стоило возникнуть малейшим затруднениям, как начинался парализующий страх, а потом сильная головная боль и тошнота. Его больше не рвало, только тошнило, но этого было достаточно, чтобы потерять способность думать. Однажды, когда мать отчитывала его за очередную двойку, Олег не выдержал и с досадой, чуть не плача, рассказал ей все как есть.
           — Это что-то странное. Я боюсь, я схожу с ума, — добавил он в заключение.
           — Да ты что! Мне кажется тут ничего серьезного. Думаю, что это что-то возрастное и само собой пройдет. К тому же у нас в роду никого сумасшедших не было, а это передается по наследству. Так что даже и не думай, — попыталась успокоить его мать. Было такое ощущение, что она и правда не восприняла рассказ Олега всерьез. Она всегда так переживала из-за его оценок, а тут, когда с ним происходит что-то страшное и не понятное, она остается равнодушной! Олега это даже разозлило.
           Он увидел, что мать не может его понять.
           — Я подумал, может быть мне стоит временно прекратить ходить на факультатив и заниматься дома? Пока все это не пройдет? — спросил Олег.
           — Дома ты не сможешь так же эффективно заниматься. Нужен преподаватель. Ты уже в 10м классе, еще немного и нужно будет поступать. Расслабляться нельзя. С тобой случилось какое-то маленькое расстройстово, и ты сразу же сдался, — в голосе матери звучали нервные нотки, которые присутствовали всегда, когда обсуждалась тема Олеговой успеваемости. — Хочешь, я тебе дам каких-нибудь таблеток, чтобы тебя не тошнило?
           — Нет, — с досадой ответил Олег. — Мне кажется, это скорее от нервов, если бы я не боялся каждый раз, что это будет, то этого и не было бы.
           — Ну, хочешь, можешь выпивать перед занятием грамм 50 коньяку, чтобы расслабиться и не нервничать?
           — Нет, — Олегу стал вдруг неприятен и противен этот разговор. Мать, которая столько раз говорила ему о том, что пьянство это плохо, готова сама напоить его, лишь бы он мог пойти на занятия. Казалось, она готова заставить его ходить на занятия любой ценой. Казалось в ней нет ни жалости ни понимания. Разговаривать дальше было бесполезно.
           — Ну, хочешь, к врачу сходим? Я знаю хорошего терапевта. — предложила мать.
           — Нет.
           Мать немного помолчала.
           — Ну, хочешь, к психологу сходим?
           — Нет! Только не к психологу! Давай подождем, может так пройдет, — Для Олега обратиться к психологу было равносильно признанию себя сумасшедшим. К тому же его приводила в содрогание мысль о том, что нужно будет рассказывать чужому человеку о том, о чем он с трудом рассказывал матери.
           Олег ушел к себе в комнату и лег на кровать лицом к стене. Через минуту вошла мать и молча села рядом с ним на край кровати. Она чувствовала, что Олег был не доволен ей и исходом разговора. Несколько минут они молчали. На улице был осенний вечер, Электричество не зажигали и в комнате было темно. Лишь свет от фонаря стоявшего во дворе у тротуара немного освещал комнату. Мать нежно тронула Олега за плечо.
           — Ну не переживай. Все будет хорошо, — тихим ласковым голосом сказала она. Олег ничего не ответил и продолжал молча лежать, глядя в стену.
           Этот разговор, хотя и разочаровал Олега, все же принес ему какое-то облегчение. Пару недель на уроках в школе все было нормально. Он только чуть-чуть нервничал и все. Даже получил пятерку по физике за ответ у доски, чем порадовал себя и родителей. Потом, постепенно все началось снова. Но теперь можно было хотя бы каждую неудачу списывать на свое расстройство, и тем самым немного ослабить нападки отца и матери. Зима уже подходила к концу. Наступил конец февраля. Олег любил это время года за носящееся в сером небе ожидание весны, за предвкушение чего-то прекрасного и светлого, каких-то больших перемен. Дни стали длиннее и солнечнее. Люди стали чаще улыбаться. Даже состояние слабости и легкой сноливости, вызванное авитаминозом было по своему приятно. А потом, морозной ночью, когда не спали только звезды, тихо и не заметно в город пришла весна.
           Весна не принесла Олегу изменений к лучшему. По-прежнему он продолжал мучаться со своей учебой. По-прежнему отец всегда был им не доволен и ругался по поводу и без повода, а мать постоянно нервничала и боялась за него, заражая своим страхом самого Олега. Но теперь было уже ясно, что самое трудное позади. Что осталось отмучаться еще каких-то три месяца и настанут долгожданные каникулы, можно будет отдохнуть, восстановить силы и на время забыть про задачи.
           Весной принято влюбляться. И Олег тоже начал обращать внимание на девушек. Начал пытаться улыбаться им и строить глазки. Будучи смелым боксером, первым зачинщиком самых жестоких школьных драк, Олег был болезненно робок с девушками. Он был высок, хорош собой. Если бы не очки и не слишком крупные черты лица, его можно было бы назвать красавцем. Он был одним из самых видных парней в школе, нравился многим девушкам и чувствовал это, но, тем не менее, терялся и робел перед ними, и совершенно не знал, о чем с ними говорить. Олег старался скрыть эту робость, пытался казаться самоуверенным. Это приводило к тому, что он порой совершал поступки, которые своей наглостью удивляли его самого.
           В один из солнечных дней в конце мая Олег сидел в столовой на перемене за утренним завтраком. Большая столовая гудела от нескольких сотен разговаривавших и смеявшихся молодых голосов. Олег сидел со своим лучшим другом Серегой за столиком у окна. Настроение было приподнятое. Был солнечный день, до конца учебы оставалось каких-нибудь 10 дней. Столик, за котором сидели друзья, стоял в прямоугольнике солнечного света, падавшего из большого запыленного окна. Приятно было смотреть, как, преломляя этот свет, янтарем мягко сверкал чай в стаканах, и как поднимался тонкий золотистый пар, подергивая поверхность чая прозрачной, исчезавшей от малейшего движения воздуха пленочкой. Друзья сидели, пили чай и смешили друг друга, придумывая все новые и новые шутки. За спиной у Олега за соседним столиком расположилась стайка восьмиклассниц. Среди них была девочка, на которую Олег уже обращал внимание, случайно встречая ее то тут, то там на этажах школы. Эта была красивая зеленоглазая блондинка, с роскошными золотыми волосами, часто распущенными и эффектно падавшими ей на плечи. Не смотря на свой 14 летний возраст, она, видимо, уже прекрасно осознавала силу своей красоты, и старалась держаться как какая-нибудь взрослая фотомодель, гордо, самоуверенно и даже с некоторой заносчивостью, которая хотя ввиду ее малых лет, и выглядела немного смешной, в целом все же очень шла к ней. Эта девочка сидела прямо сзади Олега, так, что их стулья чуть не соприкасались спинками. Вдруг, неожиданно даже для самого себя Олег, не оборачиваясь, протянул руку, так что со стороны это было практически не видно из-за большого числа стоявших кругом стульев и скопления народа, и схватил ее всей пятерней за ее маленький упругий зад. Олег сам испугался того, что сделал и тут же убрал руку. Девушка, недолго думая, обернулась, ударила Олега кулачком по спине и продолжила завтракать.
           — Чего это она? Дура какая-то! — стараясь казаться удивленным, сказал Олег сидевшему напротив, слегка опешившему от его поступка другу.
           Через минуту Олег повторил свою попытку. Девушка снова обернулась и снова ударила его по спине. В этот раз ударов было несколько, и они были не показные. Видно было, что она бьет изо всей силы. Если бы она знала, как приятен был Олегу каждый удар, это, наверное, взбесило ее еще больше.
           Олег обернулся, и они встретились глазами. В гневе Блондинка была еще красивее. Щеки горели румянцем, большие глаза горели злым зеленым огнем.
           — Девушка, если вы психобольная, я не виноват! Еще раз ударишь все зубы повылетают! — сохраняя серьезное лицо, сказал Олег. Улыбка была только в его глазах, и, тем не менее, это перечеркивало все угрожающе значение сказанной фразы, превращая ее в шутку.
           — Уррод! — сквозь зубы прошипела Блондинка, и вся красная с возмущенным, рассерженным видом пересела за соседний стол. Умирающие от зависти подруги с еще более возмущенными лицами пересели вслед за ней.
           Так начался роман Олега с Блондинкой. Правда, роман, наверное, слишком громкое слово в отношении к тому, что между ними произошло.
           Теперь каждый раз, когда Блондиночка попадалась ему навстречу, Олег нагло и пристально смотрел ей прямо в глаза, стараясь придать своему взгляду как можно более многозначительное выражение. Это заставляло девушку краснеть и опускать взгляд. Иногда, особенно если с ней были ее подруги, она возмущенно и весело восклицала: "Что ты на меня уставился?! Достал уже!!!"
           Правда, дальше многозначительных взглядов Олег не шел. Он ни за что не решился бы подойти к Блондинке и заговорить с ней. Да он просто и не знал, как это сделать. Не знал, что нужно говорить.
           Кончилась весна, и вместе с ней учеба. Началось лето и отработка в школе. Блондиночка отрабатывала на школьном дворе, а Олег таскал парты и прикручивал полки внутри школы. Теперь они практически не попадались друг другу навстречу. Олег и раньше-то не очень много о ней думал, а сейчас и вовсе перестал. Так бы все и осталось, если бы не одно небольшое происшествие.
           Однажды, вернувшись домой с отработки, Олег обнаружил, что у него нет ключа. Видимо, он забыл его, уходя из дома. Ничего не оставалось делать, как сидеть и ждать возвращения брата. Который тоже отрабатывал в своей школе и должен был прийти примерно через час. Минут через двадцать Олегу наскучило сидеть на скамейке у подъезда, и он решил пойти немного прогуляться по городу. Он встал и пошел по дорожке, идущей наискосок через их большой двор. Вдруг ему навстречу попались три девушки, одна из которых была Блондинка. Олег по своему обыкновению уставился на нее. Но она на этот раз повела себя необычно. Она не стала делать холодное высокомерное лицо, не стала делать вид, что в упор не замечает Олега или, что она возмущена тем, что он на нее уставился. Блондинка шла Олегу навстречу и дружелюбно улыбалась, глядя ему в глаза взволнованным, слегка настороженным и вместе с тем и смелым взглядом. Когда они поравнялись, Блондинка с видом человека решившегося на отчаянный и веселый поступок подошла к Олегу и, не переставая улыбаться и краснея, спросила звонким от волнения голосом: " Извини, пожалуйста, не скажешь сколько времени?" Очевидно было, что время было просто предлогом, чтобы начать разговор. Все произошло так неожиданно, Олег так опешил от резкой перемены в поведении Блондинки, что не нашелся, что сказать. "Нет часов" ответил он, растерянно улыбаясь, и пошел дальше. За спиной послышался веселый звонкий смех девушек.
           — Лена, не пугай людей! — удалось расслышать Олегу брошенную одной из них фразу.
           "Какой же я идиот!" — думал Олег, выходя из двора и идя вдоль по улице. "Если бы я специально целую неделю придумывал самый глупый ответ из всех возможных, то все равно я бы, наверное, не придумал ничего, глупее того, что я ей сказал. Второго такого шанса не предоставится! Но неужели я ей тоже нравлюсь? А чего же тогда она все время из себя изображала?! Теперь она решит, что я не хочу с ней знакомиться. Как жаль, что все так получилось! И как я только мог так растеряться! А она молодец! Она смелее меня. Я бы к ней никогда не подошел. Интересно, что они делали в нашем дворе? Она что, через наш двор домой с отработки возвращается? Почему же я ее раньше не встречал? Может, просто не обращал внимания? Лена... Так вот как ее зовут! Лена, Ленка, Леночка..."
           Олег быстро шел по улице. Он не шел, а летел, сам не зная куда. Просто вперед, куда глаза глядят. Было начало июня, солнечный день. Олег был счастлив.
           На следующий день в это же самое время Олег сидел дома за столом и читал книжку. Он иногда поглядывал в окно, надеясь снова увидеть Блондинку. И точно, она вскоре появилась. В этот раз она была одна. Она не спеша шла по тропинке через двор, задумчиво и даже немного грустно глядя перед собой. Странно было видеть это непривычное выражение на ее лице, так не похожее на ту высокомерную физиономию, которая была у нее на людях. Она шла по двору, не замечая никого, и уж точно не замечая Олега, любовавшегося ею в окно. "Какая же ты красивая!" — скорее чувствовал, чем думал Олег. На следующий день Олег специально сел у окна в то время, в которое Блондинка должна была идти через двор. И снова она шла. Такая же задумчивая и грустная, как вчера. И такая же красивая. И снова Олег украдкой любовался ей в окно. "Она — само совершенство! Красивая, как мечта! Я должен с ней познакомиться! Но как? Как подойти к ней? Что сказать? Если я подойду к ней и заговорю, она увидит, как сильно я волнуюсь, как дрожит у меня голос, и поймет, что я совсем не такой крутой парень, как я пытаюсь из себя изобразить. Вот бы не бояться! быть веселым, уверенным в себе..." думал Олег после того, как Блондинка прошла. Он попытался читать, но книга валилась из рук. Олег взял собаку и пошел в лес. В этот раз он гулял намного дольше обычного. И во все время прогулки, Блондинка не шла у него из головы. Поздно вечером, засыпая, Олег решил, что завтра обязательно к ней подойдет. "Плевать, если выйдет глупо! Я не могу этого не сделать! Я обязательно, обязательно к ней подойду!" думал Олег, лежа в кровати, и глядя в темноту. И только после того, как он принял это решение, Олег, наконец, успокоился и уснул.
           На следующий день, в то время, когда Блондинка обычно проходила по двору, Олег сидел на скамейке перед домом и ждал. Он одел свой лучший (и единственный) белый и пиджак, и даже побрызгался подаренной ему матерью на день рождения туалетной водой, которая стояла у него в комнате, и о которой он до этого вообще не вспоминал. Он ужасно нервничал. Он понятия не имел, как он подойдет, что скажет. У него даже немного дрожали руки. В глубине души Олег надеялся, что по какой-нибудь причине Блондинка сегодня здесь не пойдет, так сильно он боялся этой встречи. Вскоре Блондинка появилась. В этот раз она опять была с подругами. Снова было это высокомерное выражение на лице, эта самодовольная улыбка.
           Девочки шли по двору, болтали, и казалось, не замечали сидевшего на скамейке Олега. Как только Олег увидел Блондинку, он понял, что не сможет к ней подойти. Слишком красивой и неприступной казалась она ему, к тому же он не ожидал, что будут подруги. Он был морально готов позориться и выглядеть дураком перед Блондинкой, но ему не хотелось выглядеть дураком еще и перед ее подругами. К тому же Блондинка, желая покрасоваться перед подругами, могла начать вести себя с Олегом более высокомерно, и начать смеяться над ним. А этого Олегу совсем не хотелось. Когда они проходили всего в каких-нибудь десяти метрах от Олега, Блондинка на секунду обожгла его своим взглядом, и тут же отвернулась, просияв самодовольной улыбкой.
           Олег сделал презрительное, злое лицо и усиленно начал смотреть в другую сторону, всем своим видом как бы говоря: "Только не вздумай возомнить, соплячка малолетняя, что я из-за тебя здесь сижу!" Но было уже поздно, она все поняла, по крайней мере, Олегу показалось, что она все поняла. Он больше не смотрел в сторону девушек, но донесшийся до него обрывок разговора заставил его покраснеть и сделать еще более злую физиономию.
           — Чего это он тут сидит? — донесся веселый девичий голос.
           — Это он Ленку ждет! — отвечал другой. Раздались смешки.
           Девушки уже прошли, а Олег все сидел и не мог прийти в себя. Это был крах и позор.
           "Все! Она поняла, что я ждал ее, видела, что я испугался и не подошел! Она будет считать меня трусом и ничтожеством! Да я и есть ничтожество! Испугался малолетней девчонки! Что толку в том, что я занимаю места на соревнованиях по боксу! Строю из себя крутого парня, а сам с девчонкой заговорить боюсь! Не много же стоит моя крутизна! Почему все нормальные люди не боятся девчонок, а я так боюсь? Лучше бы уж я боялся драк и не боялся девушек, чем наоборот. Я, наверное, единственный парень в своем классе, не считая 2-3 уродливых неудачников, который даже ни разу не гулял с девушкой. А главное, что теперь уже нельзя к ней подойти. Потому что если я завтра, например, решусь к ней подойти, то это будет уже точно ясно, что сегодня я ждал ее и в последний момент испугался, а не просто так здесь сидел". Так думал Олег, сидя на скамейке, у себя во дворе, через несколько минут после того, как девушки прошли мимо. С этого дня он решил забыть про Блондинку, больше не предаваться бесплодным мечтам и вернуться к прежней размеренной жизни. Все пошло по старому. Олег больше не ждал ее появления, глядя в окно. Он по-прежнему ходил на отработку, а во второй половине дня с друзьями на реку, или играть в футбол. Олег был даже рад такому исходу. По крайней мере, он больше не терзался, не было ощущения беспомощности, ощущения, что не можешь найти в себе силы решиться сделать что-то, чего очень хочешь. Пару раз Олег видел Блондинку на школьном дворе, но он больше не обращал на нее внимания. Так прошло три дня. А на четвертый день неожиданно раздался телефонный звонок.
           — Здравствуйте, а Олега можно? — спросил взволнованный девичий голос.
           — Это я, — ответил Олег.
           — Олег, привет! — волнуясь, промяукали на другом конце провода.
           — Привет.
           — Это одна девушка звонит, я бы хотела с тобой поближе познакомиться.
           — А откуда ты знаешь мой телефон?
           — Я много, что про тебя знаю, знаю твою фамилию, твой адрес...— с наивной гордостью начал перечислять приятный голос на том конце.
           — Откуда?
           — Какая тебе разница?
           — Ну, просто интересно...
           — Есть множество способов выяснить... — туманно и многозначительно, ответила незнакомка.
           — Ну, и как тебя зовут? — снисходящим до знакомства тоном спросил Олег
           — Я не хочу по телефону... Может, лучше встретимся, погуляем?
           — Поглул-я-я-я-ем? — в раздумье протянул Олег.
           Периодически один-два раза в месяц ему звонили какие-то малолетки, которые боялись даже сказать, как их зовут и из какого они класса, и звали гулять. Олег всегда отказывался. Хотя эти звонки и льстили его самолюбию, Олег не придавал им особенного значения. Он даже не знал, одни и те же девочки звонили ему, или каждый раз разные. Он считал, что нормальной девчонке не нужно самой звонить парням и напрашиваться на знакомство. Но в этот раз Олег, сам не зная почему, решил согласиться. Может быть, неудача с Блондинкой так расстроила его, что он готов был пойти гулять с любой самой невзрачной девушкой.
           — И когда ты предлагаешь встретиться? — спросил он тоном, который говорил: " Если я и пойду, то это будет очень большим одолжением тебе, моя дорогая".
           — Сегодня, например, можно, — ответили на другом конце.
           — Сегодня?! — Олег думал, она скажет дня через два. — И во сколько же?
           — Часов в пять устроит?
           — Ну ладно, в пять так в пять, — покорился неизбежному Олег.
           — А где мы встретимся?
           — Ты, говоришь, знаешь, где я живу. Подходи к моему подъезду, — с прохладой в голосе ответил Олег.
           — К твоему подъезду? Хорошо.
           — Ну, все, пока.
           — Пока.
           Олег повесил трубку. "И зачем только я согласился? Какая-нибудь глупенькая, костлявая, прыщавая шестиклассница, у которой и грудь-то еще не выросла... ну ладно, хоть поприкалываюсь..." подумал он.
           Как ни странно, чем меньше оставалось времени до пяти часов, тем сильнее Олег волновался: "А что если во время прогулки с ней, у меня опять начнет болеть голова и, будет тошнить, как на контрольных и олимпиадах?" — подумал Олег. Нет, только не сейчас! Эта мысль заставила его нервничать еще сильнее. Он даже специально не стал ничего есть, с самого момента звонка, чтобы его потом не стошнило. "Чего я так нервничаю? Какая-то малолетка, которую я даже не знаю! Мне плевать на то, что она обо мне подумает!", — пытался успокоить себя Олег, но все равно нервничал. Как никак, это было первое свидание в его жизни! До пяти часов оставалось каких-нибудь 15 минут. Вымытый, надушенный и наряженный, Олег сел на диван и стал ждать. От нечего делать, он нервно включил телевизор. Шла какая-то комедия. Олег уже успел вникнуть в сюжет, как вдруг спохватился и взглянул на часы. Было пять минут шестого! Олег быстро посмотрел в окно. На скамейке у подъезда сидела девушка. Распущенные светлые волосы падали ей на плечи, закрывая половину спины. Она сидела к Олегу спиной, и он не мог видеть ее лица. Замирая от волнения, Олег спустился по лестнице, вышел из подъезда, прошел три шага, отделявшие его от сидевшей девушки, глядя на нее в упор и от волнения и неожиданности не узнавая, сел рядом и сказал: "Привет". Девушка обернулась, откинув упавшую на лицо золотистую прядь, и только тут он ее узнал. Она спокойно и вызывающе смотрела на него своими прекрасными зелеными глазами. От неожиданности, от близости ее глаз, от внезапно нахлынувшей на него холодной кошачьей красоты, Олег на несколько секунд лишился дара речи. Ну, конечно же! Как он сразу не догадался что это она, как только она ему позвонила! В короткой юбочке, открывавшей стройные безукоризненные ноги, в симпатичной бежевой кофточке, с распущенными волосами, сильно накрашенными глазами, и белой помадой на губах Блондинка выглядела умопомрачительно.
           — Привет, — ответила она Олегу.
           — Как тебя зовут? — спросил Олег, хотя знал, что ее зовут Лена, просто чтобы что-то спросить.
           — Лена.
           — Лена... Красивое имя, — сходу выдал Олег первый пришедший в голову комплимент.
           Несколько секунд помолчали. Олег пытался справиться с волнением и лихорадочно соображал, что еще сказать.
           — Если честно, я не ожидал увидеть Тебя, — сказал Олег.
           — Да, а кого ожидал?
           — Ну не знаю... Звонят всякие...
           Может быть, Олегу показалось, а может и правда, по Лениному лицу пробежала легкая тень недовольства.
           — Но я рад, что это оказалась ты! — торопливо добавил он.
           — Да? — спросила Лена.
           — А до этого ты мне никогда не звонила, сегодня первый раз?
           — Нет, не звонила.
           — Значит, это была не ты... — раздумывая вслух, произнес Олег.
           — А, что часто девчонки звонят? — слегка улыбнувшись, игриво спросила Лена.
           — Да достали вообще! — шутливо возмутился Олег, и тут же широко улыбнулся своей собственной нескромности.
           Нервное напряжение первых секунд встречи слегка разрядилось.
           — Ну что, куда пойдем? — спросил Олег.
           — Слушай, не мог бы ты со мной до нового района доехать? Мне нужно бабушке сказать, что я гуляю. А то она меня ждет, у нее телефона нет, она нервничать будет, — сразу, хотя пока что еще не очень уверенно начала командовать Лена. Видимо восторженный и оробевший вид Олега ее ободрил.
           — Ладно, давай, — согласился Олег. Если бы она сейчас спросила его: "Слушай, ты не мог бы отправиться со мной в экспедицию к северному полюсу?" он все равно ответил бы: "Ладно, давай".
           Они пошли по тропинке, через двор по направлению к автобусной остановке. Они шли, глядя перед собой, на таком расстоянии друг от друга, что попадавшимся навстречу прохожим легче было пройти между ними, чем обойти стороной. Олег чувствовал себя скованно. Голова не болела, и не тошнило, но было такое ощущение, что это вот-вот начнется. Он никак не мог расслабиться, вести непринужденный разговор. Он старался расслабиться изо всех сил и из-за этого только сильнее сковывался. Все это не могло произвести хорошего впечатления на девушку. Сказывалось только то, что она тоже волновалась и была больше занята тем, какое она сама производила впечатление, чем оценкой впечатления производимого на нее Олегом.
           Наконец, они дошли до остановки. Автобус подошел очень быстро. Внутри была ужасная давка. Случайно получилось так, что Олег вплотную прижали к Лене, которая стояла к нему спиной, так, что он едва не касался носом ее макушки. У Лены сделалось строгое выражение лица, но она не пыталась отстраниться. Да если бы она и пыталась, это бы ни к чему не привело — так было тесно. Очень приятно было ощущать запах ее волос, ее шампуня и духов. Ощущать своим телом ее хрупкое тело, видеть в каких-то сантиметрах от лица ее розовое ушко с блестящей сережкой, ее гладкую щеку, ее тонкую белую шею. Олег стоял и наслаждался. Неожиданно ему показалось, что у него начинает болеть и кружиться голова. Он почувствовал легкую тошноту. Ему в голову пришла ужасная мысль: "А что если меня сейчас стошнит прямо на нее?!" Олег красочно представил выражение омерзения, удивления и ужаса на Ленином лице, представил себя глупо, вымученно и виновато улыбающимся, готовым провалиться сквозь землю, готовым кричать и плакать от стыда. Представил, как он скажет что-нибудь идиотское типа: "Извини, пожалуйста! Это я немножко болею" и начнет неловко, дрожащими руками пытаться отряхивать испачканную Ленину кофточку и волосы. Олег представил, как Лена заплачет от стыда, отвращения, нелепости и неловкости положения, и как все, кто стоял в автобусе, шарахнутся от него, как от прокаженного, представил множество устремленных на него удивленных, испуганных, осуждающих лиц. Все это Олег представил в одну секунду. Его охватила волна ужаса. По спине пробежал холодок. Ладони стали холодными и липкими. Он попытался отстраниться от Лены, как будто он был весь в грязи и боялся ее запачкать, или боялся ее чем-нибудь заразить. Отстраниться ему не удалось, слишком сильно напирали со всех сторон, но Лена заметила это его движение. Что она подумала неизвестно. Может быть, что Олег хочет сохранить приличное, приемлемое для первого свидания расстояния, может быть, она подумала, что она ему противна, а может, вообще, не подумала ничего.
           Хорошо, что городок, в котором жили Олег с Леной, был маленький и ехать от старого, до нового района было недалеко. Вскоре они уже вылезали из автобуса. На свежем воздухе Олегу стало немного легче. Они дошли до дома, в котором жила Ленина бабушка, Лена зашла внутрь, на 10 минут оставив Олега одного ждать у подъезда. Потом Лена вернулась, и они пошли гулять дальше. Олег уже почти успокоился, начал даже получать удовольствие от прогулки, начал пытаться шутить. Он уже просто устал нервничать. Пару раз ему удалось рассмешить Лену. Они проходили мимо пивного ларька.
           — Эх, пива охота. Жалко денег нет! — сказал Олег.
           — Ну, хочешь, я тебе куплю? — предложила Лена.
           Олег не любил пиво, ему был неприятен его вкус, просто ему хотелось выпить чего-нибудь алкогольного, чтобы избавиться от остатков мандража. Лена купила ему бутылку пива. Не то, чтобы на Олега как-то подействовала одна бутылка пива. Просто он не имел привычки к алкоголю, пил пиво всего третий или четвертый раз в жизни, и до этого не выпивал больше полбутылки, и поэтому решил, что эта бутылка на него подействовало. Ему даже казалось, что его немного качает и слегка заплетается язык. Это его окончательно успокоило. Теперь прогулка была приятной для них обоих. Олег повел Лену на свое любимое место, на речной пляж. Был вечер, спускались сумерки, к тому же было совсем не жарко. Народу на пляже никого не было. Было тихо. Олег и Лена сидели рядышком на скамейке на берегу реки, смотрели на водную гладь, в которой отражались деревья, густо росшие на противоположном берегу, на розовые вечерние облака. Олег взглянул на Лену. У нее опять было то грустно-задумчивое выражение лица, которое бывало у нее, когда она шла одна из школы через его двор. Она сидела, глядя на воду перед собой, и рассказывала Олегу какой-то случай из детства. Его пристальный взгляд заставил ее слегка покраснеть. Вообще, она легко краснела и это тоже, очень шло к ней. Олегу захотелось ее поцеловать, но он не решился. Он только глубоко вздохнул, как бы говоря: "Все, что ты рассказываешь очень хорошо, но если бы ты знала, какая ты сейчас красивая!" и снова стал смотреть на реку. Они еще немного посидели, потом Олег проводил Лену до дома и обещал позвонить.
           Олег шел домой по вечернему сиреневому, зажигавшему огни городу, и ему хотелось перейти на бег, хотелось петь и смеяться от счастья. Он улыбался всем попадавшимся навстречу прохожим. Даже самым угрюмым. У него только что было первое свидание в его жизни! Да еще с такой красавицей! Он был счастлив, и не мог допустить того, чтобы кто-то в пределах его видимости грустил. Даже если этот кто-то был случайным прохожим.
           Через два дня Олег и Лена снова встретились. Снова всю первую половину прогулки Олег робел, чувствовал себя скованно, и боялся, что начнет болеть голова и тошнить. Снова ему пришлось выпить пива, чтобы расслабиться. Лена же в этот раз чувствовала себя более уверенно. Она видела, как Олег робеет, и стала постепенно смелеть. Не смотря на то, что Лена была младше, она была уже более сложившейся личностью, была душевно сильнее Олега. В этот раз они пошли гулять уже на ее любимое место. Лена повела Олега на крышу одной из девятиэтажек в новом районе. На крыше было хорошо. Мягко светило вечернее солнце. Открывался прекрасный вид на город, на балконы и крыши домов. Снизу из окон и с балконов доносились звуки голосов, шум работающих телевизоров и магнитофонов. Где-то похоже на морской прибой дышало не видимое большое шоссе. Засиженный голубями черный асфальт крыши излучал накопленное за день солнечное тепло. Внизу жили своей повседневной жизнью тысячи людей, а на крыше не было никого. Олег сидел на каком-то бетонном уступе и снизу вверх смотрел на стоявшую перед ним Лену. В белых до неприличия коротеньких джинсовых шортиках, в такой же белой, кружевной маячке, открывавшей гладкий золотистый от загара животик, в модных темных очках на загорелом лице, Лена затмевала собой всех набоковских Лолит.
           Олег сидел и рассуждал на какие-то философские темы, рассуждал о литературе, о Достоевском. Даже ему самому было скучно себя слушать. Чего уж говорить про 14 летнюю здоровую, загорелую красотку с такой же здоровой и загорелой душой.
           Олегу хотелось как-то начать к ней приставать, полезть целоваться, но он боялся и не знал, как это сделать. Откуда ему было знать, что она хочет того же. У нее был такой красивый и неприступный вид!
           В конце концов, Олег решился и все-таки предпринял жалкую попытку.
           — Что-то тут прохладно... Я прямо весь дрожу. Может быть, ты сядешь рядом со мной, я прижмусь к тебе, и мне будет тепло? — сказал он неуверенным, каким-то просящим, а самое главное абсолютно серьезным голосом. И тут же испытал стыд и пожалел. Не из-за того, что фраза была довольно глупой, а из-за того слабого, чужого голоса, которым он ее произнес. Нужно бы было игриво улыбаться, но Олег так смущался, что просто не мог.
           — Зачем это? — с таким же серьезным, настороженным видом спросила Лена.
           — Просто... — ответил Олег, понимая, что попытка не удалась.
           — Мне и здесь хорошо. Я лучше постою, — холодно ответила она.
           Больше в тот вечер не произошло ничего интересного. Опять Олег проводил Лену до дома и обещал позвонить. Потом Олег с Леной виделись еще несколько раз. Ходили сидеть на крышу, один раз ходили на речку купаться с подругами Лены и одноклассником Олега, который нравился одной из подруг, и еще они ходили на речку вдвоем. Однажды, когда они гуляли по вечернему городу, Олег попытался рассказать Лене про странные вещи, которые с ним происходят.
           — Я иногда бываю грустный, и со мной, может быть, не очень приятно общаться...
           — Да нет! С чего ты взял? — удивленно спросила Лена. И было не понятно, то ли она правда удивлена, то ли пытается утешить Олега.
           — У меня какое-то нервное расстройство... Что то вроде депрессии.
           — Отчего? — в голосе Лены звучала заинтересованность и даже какое-то нежное сочувствие. Она интуитивно почувствовала, что сейчас речь идет о причине, по которой Олег так часто нервничает и бывает скован с ней, и хотя разговор обещал быть не очень приятным, ей захотелось заставить его выговориться и попытаться эту причину устранить.
           — Не знаю... скорее всего, это возрастное... — пересказывал Олег мысли своих родителей. — Думаю, что это скоро пройдет. Да оно и так уж почти прошло. По крайней мере, я чувствую себя сейчас лучше, чем, например, зимой.
           — В чем это выражается? — спросила Лена.
           " Что я ей скажу? Что у меня болит голова, тошнит и возникает страх, что меня вырвет?! Рассказать, как я в нашу первую встречу, когда мы ехали в автобусе, боялся, что меня вырвет прямо на нее?! Да и потом, чем она может помочь?" — грустно подумал Олег.
           — Я боюсь, что если я расскажу тебе, то ты станешь хуже ко мне относиться, — ответил он.
           — Откуда ты знаешь? Может нет? Может, я смогу как-то помочь? Может тебе станет легче просто оттого, что ты расскажешь?
           — Нет, я не могу. Давай сменим тему, — твердо решил не рассказывать Олег.
           — Как хочешь, конечно же... Но я бы на твоем месте рассказала.
           Олег промолчал в ответ, давая понять, что разговор окончен.
           Они продолжали видеться почти каждый день. Олег по-прежнему ничего не мог предпринять, только разговаривал на отвлеченные темы. Отношения уже становились однообразными. Нужно было какое-то развитие, иначе они грозили угаснуть.
           Была вторая половина дня. Олег сидел у себя дома и читал какую-то книжку. Возможно даже по физике. Неожиданно в дверь позвонили. Это была Лена. Она зашла, чтобы позвать его гулять. Никогда еще, кроме самого первого раза, она не звала его сама. А тут вдруг упала как снег на голову! Пришла, даже предварительно не позвонив. Видно было, что Лена не сомневалась, что Олег будет ей рад, и что он не откажется с ней пойти, не смотря на неожиданность. В принципе, так оно и было. Только каждая прогулка с Леной была психологическим испытанием для Олега. Ему нужно было время, чтобы морально подготовиться. Иначе его снова могло начать мучить его расстройство, ставшее уже привычным, как до этого стал привычным страх, возникавший во время прогулок в лесу. Перед встречами с Леной Олег старался ничего не есть, чтобы не бояться, что его будет тошнить, а тут он только что пообедал. Была секунда, когда Олег даже хотел отказаться, придумать какой-нибудь предлог, предложить перенести прогулку на другой день, но у Лены был такой уверенный в том, что он пойдет вид, что Олег согласился. К тому же он не хотел идти на поводу у своей слабости, не хотел признать, что с ним не все в порядке. И он пошел, точно так же, как он, преодолевая страх, ходил в лес. Олег уже привык к тому, что он сильно нервничает и испытывает нездоровый страх примерно первые полчаса встречи с Леной. Он знал, что нужно просто перетерпеть, и потом станет легче. Так было и в тот день. Только страх был чуть-чуть посильнее. Но, все же, к тому времени, как они дошли до ставшей уже привычной девятиэтажки, прошло как раз примерно полчаса, и Олег начал приходить в себя. Когда они взобрались на крышу, он чувствовал себя более или менее сносно. Снова было мягкое вечернее солнце, вспархивающие потревоженные голуби, теплый асфальт, доносящиеся снизу обрывки звуков повседневной жизни сотен людей и красивый вид на город.
           Олег и Лена сидели на каком-то валявшемся на крыше деревянном ящике так близко, что Олег чувствовал ее бедро своим бедром и ее плечо своим плечом. Оба молчали и смотрели вдаль. "Если я сейчас не поцелую ее, то не сделаю этого никогда!" — подумал Олег. Он повернулся к Лене. Ее гладкая щека, маленькое розовое ушко с убранными за него прядями золотистых волос были всего в нескольких сантиметрах от его лица. Неожиданно Лена тоже обернулась. Они встретились глазами. По выражению ее глаз, по тому, как быстро и густо порозовело ее лицо, было ясно, что она все поняла. Олегу даже показалось, что она сделала легкое движение своим лицом ему навстречу. И вдруг какая-то непонятная неуверенность, ощущение, что он не имеет права этого делать, остановило Олега. Он отвернулся и снова стал смотреть вдаль, испытывая неловкость за свою нерешительность. Они продолжали сидеть вплотную друг к другу, изредка обмениваясь какими-то несущественными фразами, смысл которых сами плохо понимали.
           — Знаешь, я на самом деле очень робкий с девушками, — сказал Олег, как бы оправдываясь за свое поведение.
           — Робкий... а тогда в столовой меня облапал! — с игривым возмущением сказала Лена. Настоящий смысл ее возмущения был такой, что ей хотелось, чтобы Олег прямо сейчас повторил свою тогдашнюю попытку, но он понял все буквально.
           — Я больше никогда так не буду! Никогда больше не буду тебя лапать, если ты только сама этого не захочешь, — виновато пробормотал Олег.
           "Какой же ты глупый!" — с досадой подумала Лена. После этого прогулка стала сходить на нет. Было ясно, что ничего интересного уже не произойдет, разговаривать было особо не о чем. Неожиданно Лена вспомнила, что у нее есть какие то дела, и что ей нужно срочно бежать...
           После этой встречи у Олега осталось ощущение, что он не сделал, что-то важно, что обязательно должен был сделать, и у него было нехорошее предчувствие, когда он звонил Лене в следующий раз. И действительно: впервые за все время Лена отказалась пойти с ним гулять. И потом отказывалась все время. То ей нужно было срочно идти к бабушке, то она только пришла с прогулки и очень устала, то она сгорела на пляже и не хотела, чтобы Олег видел ее красное лицо. В конце концов, Олег не выдержал:
           — Если ты не хочешь больше общаться, то так и скажи! Я тогда больше звонить не буду, — сказал он Лене, когда она в очередной раз отказалась с ним идти.
           — Но я же не виновата! Я сегодня правда не могу! — ответила Лена...
           А потом она уехала на два месяца к родственникам в деревню. Так закончился роман Олега с Блондинкой.
           Прошло лето. Начался следующий учебный год. Олег пошел в 11-й класс. Его нервное расстройство, во время каникул почти что никак не проявлявшееся, с началом учебы возобновилось с новой силой. Теперь все было еще хуже, чем в прошлом году. В один прекрасный день Олегу пришла в голову мысль: "У меня начинает болеть голова и меня тошнит только тогда, когда я этого больше всего боюсь, но ведь от страха еще можно сойти с ума или даже умереть от разрыва сердца!" И тут же ему начало казаться, что он вот-вот сойдет с ума, и он почувствовал подозрительные покалывания в области сердца. Так к головным болям и боязни, что его стошнит на людях, добавилось еще две напасти. Сидя в школе на уроке, Олег живо представлял себе, как он вдруг неожиданно резко сойдет с ума, вскочит с места и закричит, или бешено захохочет, скача по классу с безумными, веселыми глазами и нитями слюны, свисающими изо рта, как его одноклассники и учителя в ужасе уставятся на него, как приедут санитары и скрутят его, истошно орущего и бьющегося в истерике. Когда он оставался с кем-нибудь наедине, например, с кем-нибудь из друзей на прогулке или с учительницей, оставлявшей его после уроков, чтобы пересдать очередную двойку, он боялся, что сейчас сойдет с ума и нападет на этого человека и убьет или, что было еще страшнее и гаже, попытается изнасиловать. Когда же он оставался один, то он боялся, что у него помутится рассудок, и он убьет себя. Точно так же красочно Олег представлял свой разрыв сердца. Ему представлялось, как он сидит в холодном поту, дрожа от страха, и все сильнее и сильнее накручивает себя мыслью: "Только бы этого не произошло!" Как, в конце концов, его страх достигнет такой силы, что сердце его не выдержит и лопнет. Разрыв сердца будет какой-нибудь неудачный, не полный, такой, что он не сразу умрет, не сразу потеряет сознание. Он представлял себе, как упадет и, обезумев от боли, забьется и закричит так, как бьются и кричат только голливудские актеры в фильмах ужасов, когда изображают, как их пожирает заживо какое-нибудь межгалактическое чудовище.
           Теперь страх держал его постоянно. Головные боли и тошнота возникали у Олега только в какие-то ответственные моменты, и там, где было много людей вокруг, например на контрольных по физике. Потому, что нет ничего страшного, если у вас заболит голова или вас вырвет, если вы сидите дома или гуляете в уединенном месте. Это, конечно, неприятно, но это не страшно. Контрольная не будет завалена, и никто не увидит содержимое вашего желудка и не будет показывать пальцем. А вот сойти с ума или умереть от разрыва сердца страшно всегда. Разрыв сердца страшен, не зависимо от того, увидят ли вашу смерть сотни людей, или не увидит никто. Точно так же, как сойти с ума не хочется, даже если внезапно наступившее сумасшествие не сорвет вам какой-нибудь важный экзамен. В общем, Олег постоянно мучался. Бывали моменты, когда у него так дрожали руки, что было проблематично донести ложку с супом до рта, не расплескав ее. Хотя он и продолжал пытаться держать себя на людях в своей обычной весёлой, слегка наглой манере, его друзья и даже некоторые из учителей заметили, что с ним что-то не так. Хотя он никому ничего не рассказывал, и никто не решался сам прямо спросить. Родители, видя, что происходит с их сыном, даже перестали его ругать, но, правда продолжали говорить ему, что если он будет больше заниматься и обгонит по учебе своих одноклассников, то он почувствует уверенность и его нервное расстройство пройдет. Часто было так, что родители из лучших побуждений говорили Олегу что-то, от чего ему становилось хуже.
           Например, однажды, когда Олег спросил у отца, очень ли больно, когда случается разрыв сердца, то отец ответил, что он точно не знает, но, скорее всего, очень. Отец не знал, для чего Олег это спрашивает, и постарался точно ответить на вопрос. А Олег потом две недели носил с собой бритву, чтобы можно было перерезать себе сонную артерию и умереть быстрой смертью, в случае если у него будет разрыв сердца, такой, что он сразу не умрет, а будет лежать и мучиться от невыносимой боли.
           Такое влияние на Олега в большей или меньшей степени оказывали практически все слова отца. Мать была намного более чуткой и тактичной, но и ее общество действовало отнюдь не благотворно. У нее постоянно был такой вид, как будто она не переживет, если Олег в этом году не поступит в институт, и это заставляло его нервничать и загонять себя. Ситуацию усугубляло и то, что необходимо было, чтобы Олег поступил в лучший физ. мат. вуз России. О том, чтобы поступать в вуз попроще, и уж тем более, чтобы поступать не на физ.мат. а на что-нибудь еще, не могло быть и речи. Даже у самого Олега не возникала такая мысль. Ведь он же не такой, как все! Он же не быдло! Он лучший! Он должен быть лучшим! Положение Олега было более чем печальным. Он еле-еле заставлял себя высиживать на уроках, был не в состоянии слушать объяснения, не слышал обращенных к нему вопросов, часто, когда учитель обращался к нему, он не мог понять, чего от него хотят, и переспрашивал по несколько раз, заставляя учителя дважды, а то и трижды повторять вопрос. Таким своим поведением Олег настроил против себя многих учителей. Они не знали истинных причин происходящей в Олеге перемены, и думали, что он умышленно издевается над ними, и показывает свое неуважение. Такие учителя пытались "воспитывать" и "вразумлять" Олега тем, что ставили ему двойки. Когда же они видели, что плохие оценки его не волнуют, то начинали злиться еще больше. Другие учителя чувствовали, что с Олегом происходит что-то плохое, и, не зная как помочь, старались помочь хотя бы тем, что завышали ему оценки. Таких учителей было намного меньше.
           Никогда еще до того у Олега в жизни не было такого трудного периода. Зимой мать уговорила его сходить к психологу. После двух-трех заданных вопросов психолог отправил Олега к психиатру. Психиатр расспросил Олега, помолчал, потом сказал, что такие расстройства не редкость, что у них таких пациентов много, что расстройство это не страшное, и к настоящему сумасшествию отношения не имеет, но, что продлиться оно может долго. Потом он поставил Олега на учет, выписал таблетки и отпустил. Хотя Олегу и приятно было узнать, что он не настоящий сумасшедший, хотя таблетки, которые он первое время начал очень ответственно и аккуратно принимать, и успокаивали его, все же после посещения врача у него создалось впечатление, что тот просто не знает, как его лечить, да и не горит желанием вылечить. Казалось, что врачу было важно только заполнить бумажки, взять Олега под наблюдение, выписать таблетки, и после этого он считал свой долг выполненным, а выздоровеет Олег или нет, его уже не волновало. На глазах таяла последняя надежда. "Это неизлечимо и чем дальше, тем будет хуже!" — все чаще и чаще думал Олег.
           Олег промучался зиму, а весной еще раз посетил того же самого психиатра, и он убедил его и его мать в том, что ему нужно лечь полечиться в психдиспансер. На первом посту с настоящими психами Олега продержали всего два часа, а потом перевели на второй, где лежали в основном наркоманы, алкоголики, и солдаты, косящие от армии. У Олега забрали его одежду и выдали ему казенное белье. В рубашке, которая была слишком велика и штанах, которые были слишком коротки, с подавленным, бледным лицом, Олег напоминал Пьеро в бриджах.
           Медсестра — пожилая, необразованная, равнодушная ко всему женщина два раза в день давала Олегу таблетки и заставляла открывать рот, чтобы убедиться, что он глотает их, а не прячет под язык. Раз в день был обход: женщина врач (другая, не та, которая его туда положила) на пять минут заходила в палату, спрашивала у всех "как самочувствие", подходила к Олегу и задавала ему тот же вопрос и, когда Олег отвечал: "Не знаю... Не очень", говорила: "Ну ладно... Попей таблеточки еще" и уходила. Когда Олегу становилось совсем невыносимо, и он обращался к дежурившей медсестре с просьбой поговорить с врачом или позвонить домой, то она отвечала: "Иди ложись, сейчас приду, укольчик сделаю, и все будет хорошо". И делала ему укол, от которого он часа на два терял способность переживать по какому-либо поводу. Больше всего Олегу не понравилось, то, что раз в два дня в порядке трудотерапии его заставляли мыть в коридоре пол. Тяжело было полусонному от таблеток и уколов таскать за собой большое алюминиевое ведро и ворочать шваброй с грязной, вонючей тряпкой. Каждый день Олегу давали столько таблеток, что он мало что помнил, с трудом соображал и почти весь день лежал на кровати и спал или глядел в потолок. Развлечения было только два: ходить вперед-назад по больничному коридору, под подозрительным взглядом пожилой санитарки и играть в шашки с единственным на втором посту настоящим шизофреником, который все время Олега обыгрывал. Олег не подружился ни с кем из наркоманов, алкоголиков и солдат, бывших его соседями по палате. Один раз, встав утром с постели, Олег вышел на середину палаты и сделал 50 приседаний. Это так удивило и развеселило его соседей по палате, что больше свои попытки заниматься физкультурой Олег не повторял. Все это привело к тому, что на четвертый день пребывания в больнице Олег всерьез обдумывал план, как он ночью попросится в туалет, (единственное место, где окна были высоко у потолка и, возможно поэтому, без решеток, и где за ним, по крайней мере, ночью никто бы не следил) разобьет окно и убежит.
           А пятый день был днем свидания с родственниками, и к Олегу пришла мать. Олег вышел к ней бледный, с синевой под глазами, засыпающий от феназепама и амитриптилина и сел рядом на стул. Минут пять они разговаривали, при этом Олег сидел, безвольно ссутулившись и глядя в пол, и голос его был похож на голос человека разговаривающего во сне. "Мама, мне здесь очень плохо, пожалуйста, забери меня отсюда!" — произнес Олег с таким непритворно замученным видом, который заставил мать содрогнуться.
           На следующий день врач вызвала Олега к себе в кабинет. Олег вошел и сел на стул. Апрельское солнце заливало веселым светом маленькую комнатушку. Цветы, свисающие из горшков на стенах, старый кофейный сервиз на столе создавали атмосферу домашнего уюта. Пожилая женщина внимательно посмотрела на Олега поверх очков. После физиономий, окружавших Олега 24 часа в сутки приятно было видеть разумное, живое, интеллигентное лицо.
           — Ну, что Олег, как себя чувствуешь? — начала она со своего обычного вопроса.
           — Да так себе... — ответил Олег.
           — Тут твоя мама говорила, ты выписаться хочешь?
           — Да, хотелось бы... — довольно вяло из-за таблеток оживился Олег.
           — Да, я и сама тебя наблюдаю... Мне кажется, тебе здесь не место. Медикаментозное лечение, это не совсем то, что тебе нужно... Мне кажется тебе, нужен хороший психотерапевт.
           Олег тупо молчал в ответ.
           — У меня есть знакомый психотерапевт в Нижнем Новгороде Гофман. Очень хороший. Я маме телефон дала. Возможно, он сможет тебе помочь.
           Олег по-прежнему хранил молчание.
           — Я думаю, завтра послезавтра тебя выпишем. Думаю, дома тебе будет лучше. К тому же сейчас выпускные экзамены скоро. Будешь готовиться... Какие таблетки пить, я маме передам.
           — Хорошо, — ответил Олег.
           Когда он услышал, что его выпишут, вялая, сонная радость охватила его. Он поднялся, вышел из кабинета и зашлепал тапочками по линолеумной плитке коридора к палате.
           Через два дня Олега выписали. Началась пора подготовки к выпускным экзаменам. Это время нелегко и для здоровых школьников, что уж говорить об Олеге. По счастью ему выдали справку, по которой он имел право сдавать 2 предмета, вместо шести положенных. При виде справки с печатью "психдиспансер" учителя многозначительно умолкали. Экзамен по математике прошел довольно легко. Олег лихорадочно написал четырехчасовую работу за сорок минут, не стал сидеть проверять, не стал решать последнюю задачу на пятерку, и ушел, сославшись на головную боль. По математике он получил четыре. Сочинение далось Олегу сложнее. Он сильно нервничал. В ночь перед экзаменом не сомкнул глаз, хотя и съел пять таблеток феназепама. Пришел на экзамен в ужасном состоянии и написал на 4/3, которые на самом деле были 3/2, просто его учительница по литературе, бывшая одновременно его классным руководителем, очень хорошо к нему относилась. Когда Олег пришел домой, его рвало от пережитого волнения, от бессонной ночи, от съеденного в сухомятку черного горького шоколада, которым угостила его его классная, после того, как он вышел с экзамена, от пяти таблеток феназепама, смешавшихся с шоколадом, и от 12 кружек зеленого чая, которые Олег выпил, придя домой, чтобы прочистить организм от таблеток и прийти в себя.
           После того, как ему так тяжело дались выпускные экзамены, Олег твердо объявил родителям, что поступать в этом году он не сможет.
           — Может быть, ты хотя бы попробуешь? — попыталась убедить его мать.
           — Нет, там задачи намного сложнее будут. Это не школьный выпускной экзамен. Я буду так нервничать, что ничего не решу. К тому же, я плохо готов. Зачем ходить если знаешь, что точно не решишь? Это ведь для меня очень тяжело, все эти экзамены. Какой смысл мне просто так себя мучить? — возразил Олег.
           — Ну, у тебя хотя бы будет какой то опыт, — настаивала мать.
           — Зачем мне нужен опыт поражения?
           Мать продолжала убеждать Олега, потом в разговор включился и отец. Он сказал, что вступительные экзамены — это большое испытание для всех, что ему самому они до сих пор иногда снятся в ночных кошмарах, что поведение Олега — это обычная трусость, что если он не будет поступать в этом году, то в следующем не поступит тем более. Но Олег остался непреклонен. Это была непреклонность загнанной, упавшей от усталости лошади, которая говорит всем своим видом: "Погоняйте меня, сколько хотите, можете застегать меня до смерти, я просто не могу сдвинуться с места". Поняв, что настаивать бесполезно, родители отступились.
           Началось лето. Олег отдыхал, как мог, хотя этот отдых был и не очень веселым. Он был слишком подавлен и поэтому почти не общался с друзьями, которые к тому же, были все время заняты подготовкой к вступительным экзаменам. Об общении с девушками не могло быть и речи. Большую часть времени Олег сидел дома, читая художественную литературу, или гулял с собакой в лесу. В один прекрасный день, в начале июня мать объявила Олегу, что на следующей неделе, они поедут в Нижний Новгород к психотерапевту.
           Дорога далась Олегу очень тяжело. Поездка на автобусе напоминала экзамен тем, что это тоже важное мероприятие, на котором присутствует много народу, и тоже нельзя в любой момент встать и уйти. Всю дорогу Олег лихорадочно просчитывал в голове, успеет ли он, если его сильно затошнит, подбежать к водителю и попросить остановить автобус, или его вырвет раньше, и все будут недоуменно оглядываться на него, морщиться от отвращения и думать: "Какой позор!". Когда они с матерью, наконец, приехали в Нижний Новгород, шел дождь, и, выйдя из автобуса, Олег быстро промок и начал мерзнуть. Мать тоже замерзла, но ведь это не он ее потащил в эту поездку, а она его! Наконец, они добрались до центра психотерапии. Это было старое, деревянное, выкрашенное в голубой цвет здание, вид которого не внушал особого оптимизма. Когда Олег с матерью подходили к нему, навстречу им попались двое небритых мужчин с осоловелыми глазами в казенных пижамах не по размеру, и в тапочках. Они вдвоем тащили огромную кастрюлю с какими-то помоями. В дверях Олег с матерью столкнулись с пожилой женщиной в больничном халате, которая осмотрела их равнодушным, неприветливым взглядом.
           — Скажите, Гофман...
           — На втором этаже, — перебила она пытавшуюся задать вопрос мать.
           Олег с матерью поднялись по деревянной, скрипучей, плохо освещенной лестнице и сели на стул в небольшом полутемном коридорчике, в котором сидело еще трое человек: полная женщина лет пятидесяти, приехавшая, видимо, из деревни; симпатичная, хорошо одетая женщина лет двадцати пяти и не бросающийся в глаза мужчина лет сорока. Выражение лица у всех было похоже на выражение лица Олега — испуганное и подавленное. Из-за обитой серой кожей двери в конце коридорчика слышался громкий, низкий, рассерженный мужской голос, явно кого-то отчитывающий. Из-за кожаной обивки слов разобрать было нельзя.
           Неожиданно дверь распахнулась и из нее вышла бледная, чуть не плачущая, нервная и какая-то вся невзрачная женщина, а за ней в проеме показался рослый и сильный, до сих пор еще красивый старик в белом халате. Неожиданно женщина обернулась, вжала голову в плечи, у нее сделалось неприятное, униженно просящее лицо, и заговорила умоляющим голосом:
           — Ну, Генрих Францевич, ну я вас очень прошу...
           — Идите и не приходите больше! Вы не хотите лечиться! Если человек сам не хочет лечиться, я не могу его вылечить. Найдите себе другого врача, — грозно прогремел старик ей в ответ.
           — Генрих Францевич, я с собой что-нибудь сделаю! — произнесла тоном сильнейшей мольбы женщина, готовая разрыдаться.
           — Идите, идите! Найдите себе другого врача, — повторил старик таким же сердитым голосом.
           С трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться при всех, женщина, всхлипывая, прошла по коридору и стала спускаться по лестнице. Пару секунд старик грозно смотрел ей вслед, потом перевел все еще сердитый взгляд на Олега и его мать.
           — Так, у вас что? — сердито спросил он.
           — Мы из N., мы вам звонили... — испуганно залепетала мать Олега. Гофман, видимо, наконец, понял, что сердиться больше не нужно, и что он пугает посетителей.
           — Да я помню, посидите, сейчас я вас приму, — сказал он уже совсем другим, не угрожающим голосом. К тому моменту, как подошла очередь Олега, Гофман и вовсе развеселился. С казавшейся совершено неуместной улыбкой он указал Олегу место в кресле напротив себя, навел на него видеокамеру, что было неожиданно и неприятно, и начал спрашивать. По ходу сбивчивого рассказа Олега, Гофман веселел все больше и больше, как будто бы Олег рассказывал что-то невероятно забавное. Несколько раз Гофман откровенно, от всей души рассмеялся. Олега вывело из себя то, как этот явно никогда не страдавший никакими нервными расстройствами человек цинично потешался над его бедой, как будто это был какой-то пустяк. К концу беседы Олег был очень зол. "Смеяться-то каждый может, а ты попробуй вылечи!" — с раздражением думал он. Олег не встал, не вышел, и не хлопнул дверью, только потому, что было очевидно, что Гофман специально пытается его разозлить, что это какой-то врачебный прием, назначение которого Олегу пока что было не понятно.
           — Может, хватит уже думать о всякой ерунде? — спросил Гофман, неожиданно став абсолютно серьезным. — Сойду я с ума или не сойду? Разорвется у меня, 18 летнего чемпиона по боксу, сердце или не разорвется? Или, может быть, меня вдруг вырвет и моя любимая девушка утонет, и с ней весь автобус? Вам, что больше думать не о чем?! — теперь уже в голосе Гофмана звучало раздражение и усталость повторять дуракам одно и то же.
           — Если бы я мог об этом не думать, я бы не думал, — сухо ответил Олег.
           Гофман почтительно иронично кивнул, всем своим видом говоря: "Я уважаю ваше право сознательно тратить свою жизнь на ерунду".
           Потом он повел Олега в какой-то подвал, где поставил ему видеокассету, на которой люди с такими же расстройствами рассказывали о том, как они вылечились, а сам куда-то ушел. Когда Олег увидел людей с такими же проблемами, как у него, и увидел, что эти люди вылечивались, у него затеплилась надежда. Но, как они вылечивались, из их сбивчивых рассказов он понять не мог. Люди были разных полов и возрастов, с разным уровнем образования и достатка, и рассказывали они все по-разному. Но смысл всех рассказов вкратце сводился к следующему: "До того, как я пришел к Генриху Францевичу, у меня было много всяких навязчивых страхов и мне было очень плохо. А потом Генрих Францевич сказал мне, что все мои страхи — ерунда и болезнь, я сначала не поверил, а потом понял, что мои страхи действительно ерунда, и они как-то сами собой прошли, и теперь мне очень хорошо. "Но я ведь тоже понимаю, что мои страхи — ерунда и болезнь, но от этого они не проходят!" — с досадой и недоумением думал Олег, просматривая записи пациентов одну за другой. Почему никто не может нормально объяснить? Почему врач мне просто не сказал, что делать, чтобы выздороветь? А может быть, он силой своего авторитета и убеждения внушил им, что они здоровы, а когда они уезжают и возвращаются домой, им снова становится плохо? Ко всему прочему Олег не выспался, по дороге несколько часов сильно нервничал, съел две таблетки феназепама, устал, замерз, проголодался и получил уже слишком много впечатлений за один день. Ему хотелось сейчас уже только отдохнуть, согреться, поесть, попить чайку и переварить все, что он видел и слышал сегодня.
           Примерно через 40 минут Гофман вернулся, они с Олегом поднялись из подвала опять наверх, и он рассказал им с матерью о том, какие бывают курсы лечения и сколько они стоят. Он предложил Олегу пройти семидневный общий курс за 5 тысяч.
           — Не знаю... засомневался Олег. — Мы вообще то в Крым собирались, может, мы сначала в Крым съездим, а потом уж... — он не очень то верил в эффективность лечения и, поэтому, подсознательно пытался его отсрочить.
           — Нет, вы решайте, хотите вы лечиться или нет? Если хотите, то начинайте прямо сейчас, и не нужно ничего переносить, если же не хотите, тогда другое дело, — решительным голосом произнес Гофман.
           — Я то хочу... — не очень уверенно ответил Олег.
           — Ну и в чем же тогда проблема?
           Так, Олег решил остаться. Мать поселила его у своей бывшей одноклассницы тети Иры и ее мужа дяди Пети, а сама уехала домой. Тетя Ира и дядя Петя были добрые и интеллигентные люди, и у них было двое детей: десятилетний сын Костя, и дочь Оля, полная, добрая студентка на год старше Олега. У нее была гладкая мраморная кожа и красивые голубые глаза. Поначалу Олег занервничал и чувствовал себя неуютно на новом месте с малознакомыми людьми. Но хозяева были так добры, встретили его так радушно, что вскоре он расслабился и почувствовал себя среди своих. Его вкусно накормили, угостили чаем и тортом. Казалось, хозяева были искренне ему рады. Они знали, зачем Олег приехал в Нижний Новгород, и в разговоре с ним избрали золотую середину между грубым залезанием в душу навязчивыми, неуместными вопросами и формально вежливым разговором о никого не интересующих пустяках с неловким, бросающимся в глаза обхождением главной и больной темы. Хозяева спрашивали Олега и про его расстройство и про центр, куда он приехал и про Гофмана, но делали это так легко и естественно и все вопросы были такого плана, что Олегу было даже приятно на них отвечать, и вскоре он забыл увещевания родителей, которые помногу раз повторяли ему, чтобы он никому никогда не рассказывал о своих проблемах, потому, что его проблемы никому не нужны и не интересны и его откровенность только напугает и оттолкнет людей. Задушевные беседы с хозяевами были приятным дополнением к дневной психотерапии. Вообще, атмосфера в семье, в которую волей случая на неделю попал Олег, удивила его. Если у Олега дома все, начиная от матери и заканчивая младшим братом, жили в постоянном страхе перед отцом, который своей непрекращающейся агрессией все время держал их в нервном напряжении, то дядя Петя был само добродушие, и его трудно было даже представить на кого-то кричащим. Если на лице матери Олега было постоянное выражение, как будто бы только что случилась какая-то большая, непредвиденная беда, и она лихорадочно соображает, что делать, то, для тети Иры обычной была спокойная улыбка. Если у брата Олега любимым делом было нажаловаться на него отцу, и потом насладиться зрелищем, как тот, пользуясь лишним поводом выплеснуть свою злость, размажет Олега по стенке, то Оле и Косте просто не было смысла жаловаться друг на друга родителям. Очевидно, что в этой семье никто никого по стенке размазывать бы не стал, жалуйся ты хоть каждые пять минут. Конечно же, и здесь, как и в любой семье, бывали разногласия, но если в семье Олега были скандалы, когда глаза бешено выкатывались, голос срывался на злобный истерический визг, и в ход шли самые последние слова и жестокие оскорбления, то здесь это был сдержанный диалог, любящих и уважающих друг друга людей.
           У Олега выработалась многолетняя привычка жить в ожидании удара, приходя домой знать, что накопивший за день злость и вечером еще подогретый горькими упреками матери, вечно страдавшей от нехватки денег, отец почти наверняка найдет повод устроить скандал и сорвать на Олеге обиду за то, что его зарплата меньше, чем ему бы хотелось, и что начальником сделали не его, а кого-то другого, кого он презирал.
           И здесь в Нижнем Новгороде приходя вечером из центра психотерапии, Олег тоже машинально ожидал этого удара, но его не следовало. Олега каждый раз приятно удивляла дружеская, теплая атмосфера, в которую он попадал. Привыкшему испытывать чувство вины за сам факт своего существования, Олегу казалось невероятным, не укладывалось в голове, что чужие люди могут искренне так хорошо к нему относиться. Он все время пытался обнаружить какие-то следы неискренности в их обращении с ним, все ждал, когда же они, наконец, покажут свое настоящее лицо. Все это было тем более удивительно, что дядя Петя и тетя Ира зарабатывали не больше, чем его родители и, казалось бы, имели столько же поводов для недовольства собой, своей судьбой и окружающими. "Неужели все нормальные люди живут так?! Неужели только у меня родители такие идиоты?! Почему мне в жизни все время так не везет?!" — часто думал Олег, глядя на чужое семейное благополучие.
           Шли дни. Каждое утро Олег ездил в центр психотерапии, где сидел в читальном зале и читал популярные книжки по психологии, выдаваемые ему Гофманом, или смотрел кассеты с записями вылечившихся больных. Примерно раз в два дня Гофман вызывал Олега к себе в кабинет, спрашивал, какие у него на данный момент улучшения, и когда Олег отвечал, что особенных улучшений он не чувствовал никаких, Гофман с раздражением задавал свой обычный вопрос: "Может быть, хватит уже думать о всякой ерунде?!", — говорил, что в его возрасте у молодого человека могут быть мысли и поинтереснее, например, о девушках, и резко наскучив обществом Олега, отпускал его. Вся беседа занимала не более пяти минут. Гофман даже не утруждал себя тем, чтобы подробно выслушать все симптомы Олеговой болезни, все его страхи и все, что Олег об этом думал. В отличие от психиатра, к которому Олег ходил у себя в городе, Гофман не производил впечатление человека, который не может вылечить. Он вел себя так, как будто бы для него не составляло особенного труда вылечить Олега, но он ленился это делать, или ему было некогда. Казалось, у Гофмана было столько дел и пациентов, что на Олега просто не оставалось времени. Олег был уверен, что стоит Гофману хотя бы один раз как следует, подольше с ним поговорить и от его болезни не останется и следа. И первые дни каждый раз, когда Гофман вызывал его, он ждал этого разговора. И каждый раз разговор заканчивался через пять минут. Олег усилено пытался читать все те книжки по психологии, которые выдавал ему Гофман, надеясь в них найти ответы на свои вопросы. Первые три дня Олег просиживал в читальном зале по 5-6 часов, почти не вставая, и читал до тех пор, пока буквы не начинали плыть у него перед глазами. Он периодически просил помолчать женщин пациенток, которые, казалось, приходили в читальный зал только для того, чтобы общаться, и, тем ни менее, почему-то добивались больших успехов в выздоровлении, чем Олег. Олег так много и так лихорадочно читал, что от переутомления и нервного перенапряжения не понимал половины, а то, что понимал, не успевал как следует обдумать и переварить. Все же он почерпнул в прочитанных книгах много интересных и ценных мыслей, но ни одна из них, как казалось, не имела отношения к нему самому.
           В конце концов, Олег махнул на все рукой, перестал ждать чего-то особенного от Гофмана и от лечения, и решил, что пусть все идет, как идет. Теперь он приезжал в центр не к 9 часам, а к 10 или даже к 11, в читальном зале сидел меньше, перерывы устраивал дольше и позволял себе иногда отвлекаться на разговоры с другими пациентами. По вечерам он стал раньше уходить, и один раз даже пропустил обязательный для всех аутотренинг — мероприятие, во время которого пара десятков человек лежала в шезлонгах в зале с выключенным светом, слушала расслабляющую медитативную музыку, и убаюкивающий низкий голос Гофмана говорил: "Мои ладони становятся теплыми и тяжелыми".
           На шестой день пребывания Олега в центре Гофман снова позвал его к себе на беседу. В этот раз Олег уже ничего не ждал. Он вошел и сел в кресло с выражением лица, говорившим: "Я понял, что Вы не можете, или не хотите меня лечить. Вам нет дела до меня, а мне нет дела до Вас. Задавайте быстрее свои вопросы и покончим с этим, уже надоевшим мне ритуалом". Полминуты оба молчали. На улице шел скучный, сонливый, моросящий дождь, и в старом с деревянными стенами кабинете был матовый сумрак. Гофман сидел в кресле напротив Олега, о чем-то задумавшись. Он смотрел на Олега, как будто не видя его, и думал о чем-то своем. Обычно деятельный, веселый и сердитый, Гофман сегодня выглядел меланхолическим и усталым. Сейчас заметно было то, как он на самом деле стар. А может быть, такое впечатление создавалось из-за серого, больше подходящего к осени, чем к лету, света, падавшего из окна.
           — Ну, что? Какие у Вас успехи? — голосом человека, уставшего от решения чужих проблем, спросил Гофман.
           — Не знаю... Вроде бы получше... — неуверенно начал Олег.
           — Так "вроде бы" или "получше"? — слегка раздраженно спросил Гофман.
           — Получше... Вроде бы... Не знаю... Так, настроение вроде бы улучшилось, но, мне кажется, каких-то особых сдвигов я не ощущаю. — Олегу не хотелось расстраивать Гофмана, но в то же время он не мог врать, что чувствует какой-то эффект от лечения.
           — Ну, я же вам говорил уже: ваша болезнь — болезнь образа жизни, — с усталым раздражением начал Гофман. — Вам нужно как-то менять свою жизнь, нужно понять, что у вас в жизни, не так. Как только вы это поймете, вам сразу станет легче, — его раздражение проходило, постепенно он воодушевлялся. — Возможно, Вы не делаете что-то, что Вы хотите, не реализуетесь полностью, отворачиваетесь от какой-то своей мечты... У Вас есть мечта?
           — Да, хочу стать нобелевским лауреатом по физике, — подумав пару секунд, нашел, что ответить Олег.
           — Как-то Вы это так сказали... Без воодушевления... Вы уверены, что Вам нужно именно это? Посмотрите, Вы даже на вступительный экзамен не пошли...
           — Ну, так я и приехал сюда, чтобы быть в состоянии в следующем году пойти на экзамен, — с достоинством ответил Олег.
           — Вы приехали сюда, чтобы вылечиться от психического расстройства, — сердито поправил его Гофман. — Невротик — это человек, который навязал сам себе какой-то идеал, какую-то надуманную программу, которой он не может соответствовать. Отсюда и разлад с самим собой. Сложно жить, когда ты считаешь, что понимаешь, в чем смысл жизни, в чем счастье. Этого никто не может понимать. Не нужно быть к себе слишком строгим. Не нужно совершать насилия над собой, заставлять себя жить так, как ты не хочешь. Ни к чему, кроме расстройства психики, это не приведет,
           Гофман сам воодушевился от своей речи, в его голосе звучала уверенность в правоте своих слов, и сочувствие умного старика, молодому и тоже умному, но еще совсем не опытному человеку. Олег слушал, и ему нравилось, что говорил Гофман. Он чувствовал, что в его словах что-то есть. Хотя еще пока не понимал, как применить их к самому себе.
           — Вообще, у молодых людей, часто случаются расстройства из-за того, что они выбирают себе вуз не по силам. Человек не может примириться с мыслью, что он не тянет, а болезнь служит уважительной причиной. Я не могу, не потому, что я не могу, а потому, что болен. Может у Вас как раз такой случай? Может, Вам поступать куда полегче? Подумайте, всю жизнь, с утра до вечера заниматься физикой!
           — Но я же решаю задачи повышенной трудности, решаю вступительные варианты, когда я дома в спокойной обстановке! Я только на экзаменах не могу, из-за страхов своих! — с возмущением и досадой ответил Олег. Ему было неприятно, что кто-то усомнился в его способностях.
           — Хорошо, сформулирую вопрос по-другому, — увидев, что задел самолюбие Олега, изменил тактику Гофман. — Если Вам поступать не куда попроще, а тоже в элитный вуз, но не в физико-математический, а в какой-нибудь гуманитарный? Может у Вас к гуманитарным предметам больше способностей?
           — Но я не знаю, куда. Мне особо ничего не нравится. И потом, я столько лет на физику потратил... Это, что единственный путь? — растерянно ответил Олег.
           — Понимаете, я не могу Вам советовать, я не могу почувствовать за Вас, что Вы хотите. Только Вы сами можете решить, как Вам быть. Может, причина Вашей болезни и не в учебе... Я не призываю Вас не поступать туда, куда Вы хотите... Напротив... — Гофман на несколько секунд задумался. — Ладно. Продолжаем работать над собой, продолжаем разбираться в себе! Возвращайтесь сейчас в читальный зал, а в 4 часа на аутотренинг, — как всегда неожиданно, закончил он разговор.
           Это был самый длинный и содержательный разговор Олега с Гофманом за все время его лечения.
           Вечером, возвращаясь из центра, Олег не сел на автобус, а решил прогуляться пешком. Идти было минут сорок. Приятно было шагать под мягким, моросящим дождем, по мокрым, узким, мощеным каменной плиткой улочкам большого старого провинциального города. По дороге Олегу попалась маленькая церковь. Она была очень старая и облезлая, но действующая. Внутри шла служба, доносилось пение хора. Олег, хотя и не был ярым атеистом, обычно не ходил в церковь, последний раз был несколько лет назад, а тут отчего-то решил зайти. Может быть, он решился еще и потому, что он был в другом городе, и не было страха, что его, входящего в церковь, или выходящего из нее, увидит кто-то из знакомых и подумает: "Наверное, у него не все в порядке, раз он в церковь начал ходить". Олег вошел и встал в уголочке, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Внутри был полумрак, горели свечки перед большими, потемневшими от времени иконами. Священник читал молитву, пять худых женщин в белых платочках составляли весь хор. Прихожан было немного, в основном старухи. Молодых, как Олег, было всего несколько человек, вначале Олег чувствовал себя не ловко, не зная, где встать, что делать, когда креститься, когда кланяться. Ему казалось, что все понимают, что он не "настоящий" верующий, и недоброжелательно косятся на него. Но потом он увидел, что никто не обращает на него внимания. Как будто его приход был чем-то само собой разумеющимся. Он стоял в уголочке, слушал чтение священника и пение хора. Олег несколько раз прочел про себя "Отче наш" — единственную молитву, которую он знал, потом стал молиться своими словами: "Господи, помоги мне искупить свои грехи добрыми поступками, помоги мне жить так, чтобы мои наказания снялись с меня!" — повторял он про себя снова и снова. Потом Олег устал молиться и стал просто слушать и смотреть. Пение было очень красивым. Чистые, бесполые голоса лились прямо в душу. Появилось и нарастало ощущение, что все это с ним уже было, когда-то давно, может быть в раннем детстве, может в светлом сне или в мечте, а может быть в прошлой жизни. Олег почувствовал прикосновения чего-то прекрасного, бесконечно далекого, и в то же время самого близкого и родного, того, за чем человек гонится всю свою жизнь, но так и не может догнать до самой смерти, и лишь иногда видит какие-то смутные проблески впереди. Стоявшая рядом старушка всхлипнула от слез умиления. Олег понял, что каждый из присутствующих испытывает то же, что и он. Сейчас ему, наконец-то, пусть на короткое время, удалось выполнить то, к чему призывал его Гофман: не думать о всякой ерунде. Сейчас никаких проблем и вопросов не было. Был только полумрак, огоньки свечек, пение хора и размеренный голос священника, читавшего молитву. Служба оказалась неожиданно долгой. Олег даже устал стоять. Но, в конце концов, она все же кончилась. Он простоял больше часа, и теперь было приятно идти, двигать затекшими ногами, вдыхать прохладный воздух с запахом дождя. Счастливый, успокоенный, Олег быстро шел домой.