Был конец июня. Дни стояли ясные. Мы решили пойти в парк на дискотеку. Вообще то я был против этого. Дискотеки у нас в городе мне не нравились, особенно в парке. Я пожил в Москве и считал своим долгом относиться свысока ко всему провинциальному. Тем более что наши дискотеки и, правда, довольно убоги. Темный ночной парк. Небольшая, окруженная узорчатой железной оградой, площадка под открытым небом. Внутри площадки топчется несколько десятков провинциальных девушек. Практически все парни стоят снаружи. Все как один в дешевых спортивных костюмах и коротко стриженные. Стоят кучками по три-пять человек. Все как один смотрят исподлобья. Каждый хочет быть похожим на боксера или на героя фильма "Бригада". Каждый пытается выглядеть опасным. Танцевать они стесняются. Как говорится: "Настоящие мужики не танцуют". Внутри ограды, на самой танцплощадке парней совсем мало. Всего человек десять. Танцующее мужское меньшинство вызывает тайную зависть у не танцующего большинства. А если это меньшинство еще и будет приглашать на танец девушек, то это будет уже верхом наглости. За такое можно лишиться переднего зуба или приобрести синяк под глазом. Особенно, если начнешь доказывать, что дискотека для всех, что она на то и дискотека, чтобы танцевать и знакомиться с девушками...
           В общем, мне не очень нравятся наши городские дискотеки, но я все-таки пошел. Мне сейчас хочется думать, что я пошел потому, что чувствовал, что что-то должно произойти. А, может, и не чувствовал, а пошел просто потому, что все пошли, и все равно было нечего делать.
           Я решил, буду вести себя скромно, с девчонками знакомиться не буду. Мы — я, Илюха и Санек — прошли внутрь площадки. Пристроились с края от толпы и начали потихоньку пританцовывать. Мы танцевали скромно и потихоньку. Все, кроме Илюхи. Илюха был сильно пьян. Он шумел, размахивал руками, прыгал, как взбесившийся горный козел, громко смеялся. Один раз он так разошелся, что случайно заехал мне рукой по лицу. Мне было не по себе от его поведения, и я все ждал, что к нам подойдут какие-нибудь хулиганы. Я решил вступаться за Илюху только в самом крайнем случае, если его начнут серьезно избивать. Будет думать в следующий раз, как себя вести. Но по счастью к нам никто не подходил. Может из-за того, что нас было много. Санек встретил еще двух своих знакомых. И теперь нас было пять человек здоровых парней. Один Илюха был маленький. Четыре человека здоровых и один маленький. Все равно десять раз подумаешь, прежде чем наезжать. В конце концов, я тоже расслабился, начал танцевать в полную силу и во время одной песни изобразил такой необычный, только что мной самим придуманный гибрид чечетки, лезгинки, брейкданса и взбрыкиваний резвящегося жеребенка, что вызвал улыбку, аплодисменты и возглас: "Браво!" одной девушки, танцевавшей по соседству. Девушка мне понравилась. Она была красива, хорошо одета, и я решил пригласить ее на первый же медленный танец.
           И вот этот медленный танец, наконец, начался. Я сделал несколько нерешительных шагов в сторону своей избранницы, которая танцевала со своей подругой и делала вид, что совершенно не интересуется происходящим вокруг, как вдруг ко мне стремительно подошла какая-то незнакомая девчонка. Ее внешность была самая обычная: короткие пшеничные волосы, простое загорелое лицо, карие глаза, угловатая, полудетская фигура, дешевый наряд. Она робко тронула меня за плечо и спросила, глядя на меня беззащитным упрашивающим взглядом: "Можно тебя пригласить?" Мне не хватило наглости отказать. У нее был такой жалобный вид! К тому же я был очень польщен. Не так уж часто меня приглашают на медляки. Мы познакомились. Ее звали Ира. Ей было 17 лет. На 3 года моложе меня. В разговоре я совсем не старался ей понравиться, скорее даже наоборот:
           — Ты в какой школе учился? — это она меня спрашивает.
           — Во второй.
           — Там все физики и математики?
           — Нет, это английская школа.
           — Я тоже очень люблю английский язык.
           — А я не люблю английский. Я вообще на физмат поступал.
           — Да, я тоже люблю физику.
           — А я не люблю физику. Меня родители заставили.
           — Ну, тогда я люблю... — она на секунду задумалась, пытаясь понять, что же мне может нравиться — физкультуру!!!
           — Я уже давно отошел от спорта, — с улыбкой ответил я. Это было похоже на игру в угадывание
           — Ну, тогда я не знаю, о чем с тобой разговаривать, — наконец, сдалась она.
           — Не заморачивайся. Не обязательно о чем-то разговаривать, можно и молча танцевать.
           С минуту мы танцевали молча.
           — А что же ты тогда любишь? — спросила она.
           — Да я и сам не знаю...
           Тут танец кончился. Она отошла от меня, и я вернулся к своим.
           В то время пока мы танцевали, к той девушке, к которой я хотел подойти, подошел кто-то другой, лет на 5 старше и шире в плечах. Шанс был упущен. Я даже слегка подосадовал на Иру за это. Но, впрочем, скоро забыл. Дискотека продолжалась. После того, как меня пригласила на танец незнакомая девушка, настроение у меня улучшилось, и я веселился от души, не сильно заботясь, как это выглядит со стороны. На медленные танцы я больше никого не приглашал. Та девушка, что мне понравилась, куда-то ушла, а больше вокруг не было никого, кто бы показался мне подходящим. Моя новая знакомая Ира тоже пропадала куда-то на время медляков.
           Дискотека подходила к концу, звучал последний медляк. Последний шанс познакомиться с хорошей девушкой. Я отыскивал в толпе подходящую кандидатуру, и вдруг передо мной опять возникла Ира. Только что ее не было, и вот она уже стоит напротив меня и заглядывает мне в глаза, пытаясь понять, можно ко мне подойти или страшно. Я слегка улыбнулся ей. Ободренная она подошла ко мне и спросила: "Давай еще раз?". И вот мы танцевали второй и последний медляк.
           — Хочешь, я тебя до дома провожу? — неожиданно для самого себя спросил я.
           — Давай, — согласилась она с такой готовностью, как будто заранее ждала.
           Танец кончился, и мы направились к выходу. Нам встретился пьяный Илюха.
           — Стос! — не знаю почему, Илюха всех в тот вечер называл стосАми — Валим отсюда!
           — Илюх, я вас оставлю... — сказал я, многозначительно указав глазами на стоявшую рядом девушку. Илюха задумался, и мы прошли мимо него.
           И вот, наконец, мы идем по улице. Она взяла меня под руку. Я шел, глядя перед собой, и что-то говорил. Рассказывал ей что-то. Все равно было о чем рассказывать, лишь бы не молчать. Я не гулял с девушками давно, и потому волновался. Но это было приятное волнение. Не было чувства, что я ей не нравлюсь, что я говорю что-то не то. Было ощущение легкого опьянения, приятной эйфории. Я говорил быстро и возбужденно.
           Иногда мне не хватало воздуха, чтобы закончить фразу, тогда я переводил дух с виноватой улыбкой. Ира шла рядом и смотрела на меня счастливыми, преданными глазами, какими щенок смотрит на своего хозяина.
           От волнения мы шли довольно быстро. И минут через 20 она сказала:
           — Ну, вот... моя улица.
           Она жила на самой окраине города. По обеим сторонам улицы стояли старые деревянные дома, такие же, как в деревне. В одном из них с бабушкой жила Ира.
           — Давай я тебя до самого дома провожу? — предложил я. Улица была совсем темная. Почти ничего не было видно. Во дворе одного из домов горел огонь. Кто-то жарил шашлыки. Из другого дворика слышались веселые голоса и смех. Мы шли молча, взявшись за руки... "Поцеловать ее? Или не надо?" подумал я. Сердце быстро забилось, внутри от волнения пробежал холодок. Не знаю, почувствовала ли Ира, о чем я думаю. Видеть мое лицо она не могла, потому что было очень темно.
           — Вот мой дом, — сказала она, останавливаясь. Надо было прощаться. Я понял, что не решусь ее поцеловать. Было ощущение недосказанности, незавершенности.
           — Ну, ладно... — неопределенно сказал я.
           Я хотел сказать: "Ну ладно, пока!", но замялся.
           — Давай, теперь я тебя немного провожу? — неожиданно предложила Ира.
           — Зачем? — удивился я.
           — До конца улицы...
           — Зачем? — повторил я свой вопрос.
           — Просто... хочется продлить общение...
           Может быть она, несмотря на темноту, все— таки почувствовала, что я хочу сказать, или сделать что-то важное и не могу решиться. А, может, ей правда просто хотелось продлить общение. Мне тоже было жалко расставаться, так и не выразив неожиданно, непонятно откуда взявшихся чувств. Мы снова пошли по улице, и когда мы подходили к освещенному перекрестку, за которым начинались нормальные городские девятиэтажки, и нужно было прощаться, я вдруг почувствовал такое сильное волнение, что понял, если я попытаюсь сейчас что-то сказать, то голос не послушается меня и задрожит, или спадет до шепота. Я быстро повернулся к Ире, обнял ее за талию, притянул к себе и поцеловал в губы. Она обвила руками мою шею и с готовностью ответила на мой поцелуй. Видимо, она ждала этого. Несколько секунд мы целовались. Потом просто стояли обнявшись. Что-то, что копилось в моей душе многие месяцы одиночества, сейчас вырвалось наружу. Мы стояли, обнявшись, и молчали.
           — Пойдем куда-нибудь, где не так на виду? — наконец предложил я.
           — Вон на остановку. Мы сидели на остановке и целовались. Я посадил Иру себе на колени. Счастье, восхищение, наивный детский восторг так и светились в ее глазах. Я был очень тронут. Я редко встречаю такое отношение к себе. Постепенно ее восторженно-влюбленное состояние стало передаваться и мне.
           — А если я забуду дорогу к твоему дому и забуду твой телефон? — спросил я.
           — Тогда я пойду в твой район, буду ходить там каждый день и искать тебя, пока не найду! — уверенно ответила она.
           — Да ладно... Еще с кем-нибудь познакомишься...
           — Нет уж!
           Я был польщен. Мы оба были так счастливы, что не хотелось много разговаривать. Мы или целовались, или сидели молча, дышали и слушали тишину. Ночь была ясная и теплая. Было уже заполночь. Народу никого. Только фонари горели, ярко освещая асфальт.
           Когда я в ту ночь возвращался домой пешком через весь город, мне было так хорошо, как не бывало уже давно. Я шел по улице в полной тишине и одиночестве, дышал воздухом теплой июньской ночи. Над головой раскинулось звездное небо, как всегда прекрасное и таинственное. Мне ничего было не надо. У меня все было. И лучше быть просто не могло. И не хотелось, чтобы было лучше...
           На следующий день вечером мы с матерью возвращались из магазина. Речь зашла о предстоящей поездке в Крым. И я сказал:
           — А я, может быть, вообще еще не поеду... Я тут с девчонкой познакомился...
           Я сказал это совершенно спокойно, будучи уверен. что мать меня поймет и предоставит мне поступать так, как я считаю нужным. Но она среагировала по другому.
           — Ну, Егор... Все уже договорились, настроились... — с укоризной протянула она.
           — Я никому ничего не должен. — жестко ответил я.
           — Интересный ты! Сначала говоришь, что поедешь, потом в последний момент, когда все уже собрались, говоришь что передумал!
           — Я еще не решил. Я думаю, ехать или нет.
           — Идешь на поводу у какой-то девчонки! Сегодня она обращает на тебя внимание, и ты готов все бросить, а завтра... — она не договорила. Но было уже поздно. Эта фраза завела меня окончательно. Как она смеет говорить про Иру таким тоном?! Как она смеет ставить ни во что, то, что для меня так важно?!
           — Все, теперь я точно не поеду! Назло! Только чтобы доказать...
           — Ничего ты не докажешь! — перебила меня мать.
           — Все равно не поеду! Чтобы только тебе настроение испортить!
           — Ну, и не езжай!
           Остаток пути до дома мы шли молча. Злость улеглась, и я уже жалел, что мы поссорились.
           А через час мать уже просила у меня прощения и говорила, что я волен поступать, как хочу, что в моем возрасте есть вещи, которые важнее любого Крыма, а я в свою очередь говорил, что это я просто так сказал, что я еще не знаю, может, и поеду в Крым, что мне надо подумать и посмотреть, как будут дальше развиваться события. Это происшествие заставило меня впервые задуматься о том, как сложатся наши дальнейшие взаимоотношения с Ирой.
           Через два дня мы с ней снова встретились. Я позвонил ей, мы договорились встретиться у входа в городской парк. Я побрился, оделся, пришел к парку и стал ждать. Было уже почти 5 часов. Но еще очень солнечно и жарко. Я начал ходить по аллее парка от входа вглубь и обратно. Тут была тень и ходить было не так томительно, как стоять. Наконец, появилась Ира. Я улыбнулся ей. Она улыбнулась мне в ответ, но как-то не очень уверенно. Она выглядела довольно скованной и напряженной.
           — Ну, что, куда пойдем? — спросил я. Я всегда задаю этот вопрос в подобных случаях, и всегда мне отвечают: "Не знаю"
           — Не знаю, — ответила мне Ира. И мы пошли без определенного направления, просто вперед по аллее парка.
           Ира шла молча, сосредоточенно глядя перед собой. А я лихорадочно придумывал вопросы, чтобы ее развлечь. Я спросил ее про экзамен, который она в тот день сдавала, еще что-то и еще что-то. На все вопросы она отвечала очень коротко. Она была напряжена, и мне не удавалось расслабить и разговорить ее. Я уже не знал, что спросить и начал спрашивать всякие глупости типа: "Какая тебе музыка нравится?" и "Ведь правда сегодня классная погода?" Она отвечала все более и более односложно. В конце концов, я почувствовал себя совсем беспомощным и замолчал. Повисла неловкая мучительная пауза. Я чувствовал неловкость, и одновременно досаду на себя и на Иру. Минут пять мы шли молча. В конце концов я не выдержал и спросил:
           — Чего-то ты сегодня все время молчишь...
           Внутренняя мука отразилась на Ирином лице. Она начала оправдываться:
           — Просто у меня сегодня уже настроение испорчено... Сегодня же экзамен был... Ты говори...
           — Да я уж и не знаю, что говорить-то. Что я ни скажу, ты все молчишь.
           Она шла молча и смотрела себе под ноги, окончательно смутившись от моих слов и от моего пристального взгляда. Вид у нее был самый жалкий. Слабая, слегка ссутуленная спина неуверенного в себе человека, некрасивое, грустное лицо, худенькие, острые плечи, тонкая шея, короткая, какая-то куцая стрижка, дешевая, неинтересная одежда — розовая маечка и бежевые штаны, такие же как у каждой второй девчонки в нашем городе.
           Я почувствовал щемящую нежность к этому слабому, печальному существу. "Чего ты докопался до девчонки?! Как будто ты сам никогда так не тупил! Ты же знаешь, как это мучительно, когда идешь и не можешь придумать, что сказать!" — подумал я про себя. Я решил во что бы то ни стало заставить Иру улыбнуться.
           — У меня тоже много раз так было, что я не знал, что сказать. Не переживай по этому поводу, — постарался немного успокоить ее я. — На самом деле я не думаю, что вот типа чего она идет и все время молчит как дура, — при словах "как дура" невольная улыбка появилась на Ирином лице. — Я наоборот думаю, что бы мне такое сделать, чтобы ты, наконец, развеселилась.
           И тут я заговорил в режиме радио. Я больше не ждал, что Ира поддержит разговор, а просто говорил сам без умолку, нес всякую ахинею, сам шутил, сам смеялся над своими шутками и снова шутил.
           Ира тоже стала иногда улыбаться, хотя в целом пока еще была довольно печальной.
           Мы шли по аллее, залитой солнечным светом, пробивающимся сквозь густую листву. Вокруг никого не было, я решил попробовать последнее, самое мощное средство. Я обнял Иру за талию и остановился. На долю секунды ее лицо выразило испуг, а потом вдруг по-детски просияло. Через несколько секунд я подумал, что, возможно, сзади по аллее кто-то идет и видит нас, что неудобно стоять так среди бела дня в общественном месте и целоваться, но Ира никак не могла успокоиться, да и мне совсем не хотелось ее от себя отрывать. В конце концов, мы пошли дальше по аллее, взявшись за руки. Наконец-то Ира улыбалась! Напряжение спало. По-прежнему, говорил почти все время я один, или мы шли молча, но это больше не было неудобно. Ира успокоилась и попыталась даже пару раз пошутить. Правда, я не засмеялся. Ее шутки, как и все в ней, были не очень-то оригинальны. Но все-таки мне было приятно, что девушка расслабилась настолько, что даже шутит. Я знал одну укромную скамейку в парке и хотел отвести Иру туда, как вдруг она вспомнила, что ей нужно идти к сестре. Еще в самом начале прогулки Ира предупредила меня, что ей через полтора часа нужно быть у сестры, потому, что она обещала ей посидеть с ребенком. До назначенного времени оставалось полчаса. Уединенное сидение на скамейке в укромном уголке парка отменялось. Это было неожиданно и очень грустно. Я проводил Иру до сестры и обещал позвонить. Так закончилась наша вторая встреча.
           Следующие два дня я не звонил Ире, на третий начал звонить, но у них весь день дома никого не было. А вечером меня позвал гулять мой старый друг и бывший одноклассник Андрюха, который приехал из Москвы на три дня.
           Эта встреча подействовала на меня угнетающе. Андрюха еще в школе был успешнее меня. Я был троечником, а он учился на одни пятерки и побеждал на олимпиадах. И с девушками он начал общаться раньше и успешнее, чем я. Даже внешне он был привлекательнее — высокий рост, широкие плечи и узкие бедра, черные вьющиеся волосы, густые, всегда слегка нахмуренные брови, самоуверенный взгляд. Последнее время мы с ним мало общались, слишком тяжело было мне чувствовать его превосходство. Вот и сейчас, мы шли по улице, я все время молчал, а он, не переставая, рассказывал мне о своей успешной жизни. О том, сколько он зарабатывает (а я не зарабатывал ни сколько, и в ближайшее время не надеялся), о том, что он снимает квартиру на кольцевой (мне и моим родителям было не по карману снять даже комнату в Подмосковье, поэтому я и вернулся в город), о том с какими девушками он общается "одна фотомодель, а другая еще красивее" (я представил рядом с ними свою Иру). Я шел рядом, и мне хотелось крикнуть: "Ну, хватит! Прекрати! Я не могу больше это слушать!" Но это было бы неприлично, да и он бы не понял. Как любой победитель, Андрюха никогда не отличался чуткостью к окружающим. Любой другой давно бы заметил, что со мной происходит, он же продолжал рассказывать бесконечные истории о своих приключениях, в полной уверенности, что мне интересно. А, может, он просто не хотел замечать моего настроения. Как он сам однажды сказал: "Если я буду стараться не говорить того, что не приятно окружающим, то мне придется вообще молчать". Я все ждал, когда же он остановится, но он, казалось, был способен говорить о себе хоть весь вечер. Сначала я задавал какие-то вопросы по поводу того, что он говорил, старался смеяться над его шутками, но постепенно замолчал, мои улыбки стали все более вымученными и, в конце концов, я перестал что-либо спрашивать, шел с печальным лицом и откровенно не слушал.
           Когда же я сам пытался что-то сказать, например: "А я тут рассказы пишу" или: "Я тут с девчонкой познакомился, правда, она такая... без понтов, в общем...", то у Андрюхи делалось такое серьезное, сочувственное лицо, какое бывает, когда разговаривают с тяжело больными или с теми, у кого недавно умер близкий родственник, и он говорил: "Да, круто" таким голосом, что я понимал, что это совсем, совсем не круто и что я не вызываю у него никаких чувств, кроме жалости. Мы гуляли вдвоем, потом ему, видимо, стало скучно со мной, потому, что я все время молчал, он позвонил, и к нам присоединились еще один парень и девчонка. Андрюха сразу начал откровенно с ней флиртовать. Девчонка была ему подстать — училась на отлично в МГУ, курила и лихо ругалась матом. Она все время разговаривала с Андрюхой, а на меня смотрела как на пустое место. Я был даже рад этому. Настроение было безнадежно испорчено и мне хотелось, чтобы меня оставили в покое. Когда они начали говорить друг другу сальности, это было выше моих сил.
           — Ладно, Андрюх, я, наверное, домой пойду, — срывающимся голосом сказал я и протянул руку для прощания. Андрюха с готовностью меня отпустил. Видимо он, наконец, заметил, что меня тяготит их общество, да и их, наверное, напрягал печальный, все время недовольно молчащий человек в компании. Уже отходя, я услышал за спиной звонкий, насмешливый голос девушки:
           — Мы его напугали?
           Мне захотелось обернуться и крикнуть ей что-нибудь неприятное. Но я не смог придумать что. Да если бы и смог, то не крикнул бы.
           Уже стемнело. Я возвращался домой темными дворами и кипел от злобы и унижения. Тогда я решил, что обязательно напишу рассказ, в котором покажу, какой хороший я и Ира, и какой козел Андрюха.
           Прошло еще два дня. Каждый день я звонил Ире, но почему-то не мог дозвониться. Когда я звонил, даже вечером, никого не было дома. Наконец, во время одного из звонков трубку взяла Ирина мама.
           — Здрасте, а Иру можно? — спросил я.
           — Ира у бабушки живет.
           На секунду я замолчал, соображая. Неужели я все это время звонил не туда?!
           — А как туда позвонить? — опасаясь, что положат трубку, поспешно спросил я.
           — У них нет телефона.
           От неожиданности я не догадался больше ничего спросить. В трубке послышались гудки. Я сидел и думал, что делать. Я вспомнил Ирины слова: "Если ты забудешь мой телефон и дорогу к моему дому, то я пойду в твой район и буду искать тебя, пока не найду"
           Вечером мне позвонил Санек (тот, с которым ходили на дискотеку) и предложил погулять.
           — Слушай, если уж все равно пойдем, давай заодно дойдем до Ириного дома? А то я дозвониться не могу, — попросил я.
           — Ну, давай.
           — Только там довольно далеко придется идти.
           — Ничего, прогуляемся.
           — Ну ладно, заходи тогда.
           Через десять минут Санек был у меня, а через пятнадцать мы уже шли по направлению к Ириному дому. Был приятный летний вечер. Недавно прошел дождь, и небо было почти все в облаках, но они не закрывали клонящегося к закату мягкого солнца. Облака отражались в мокром асфальте шоссе и тротуаров. Я надел белые штаны и кофту, Санек тоже оделся во все светлое. Вид у нас был торжественный. Я представил, как мы подойдем к Ириному дому, как я встану напротив калитки и громко, уверенно, радостно позову ее. Я представил Иру, грустно сидящую у окна. Я так долго не звонил! Наверное, в нашу последнюю встречу она мне не понравилась, наверное, она меня больше никогда не увидит. Это было понятно с самого начала. Куда уж ей бедной, серой девушке до такого принца, как я! И вдруг на улице ее кто-то зовет... Голос кажется знакомым... Не может быть! Наверное, ей показалось... Но нет, ее снова позвали! Теперь уже не может быть никаких сомнений! Она выглядывает в окно и видит меня. Я стою весь в белом и улыбаюсь. И вот она уже бежит по мощеной розовыми плитками тропинке через двор и падает в мои объятья. Ее добрая бабушка, разогнувшись от грядки, смотрит на наше счастье и украдкой смахивает светлую слезу. Принц приехал за своей золушкой!!! Еще бы не помешал белый лимузин, ворох роз и музыка Моцарта. И чтобы, стоящий рядом Санек с присущей ему одному аристократической манерой, сдержанно и торжественно произнес: "Предлагаю выпить за вас!" и выстрелил в золотое вечернее небо неожиданно откуда-то взявшейся бутылкой шампанского.
           Пока я мечтал, мы дошли до той части города, где жила Ира. И вдруг выяснилось, что я не могу вспомнить не только дом, но даже улицу, на которой она живет. При свете дня все выглядело по-другому. Все улицы были похожи друг на друга. Наконец, одна улица показалась мне знакомой.
           — Вот на этой остановке мы сидели... вот перекресток... Это точно та улица.
           — Ты уверен? — спросил Санек.
           — Нет. Но нам ничего не остается.
           — А дом ты помнишь?
           — Не очень... Там темно было. Я помню, что напротив него пятерка стояла.
           — Пятерка? — недоверчиво переспросил Санек, зная, как я разбираюсь в машинах.
           — Или девятка... В общем, машина какая-то стояла.
           — Понятно.
           — Ну, давай хоть пройдем вдоль улицы, может, я вспомню? — предложил я. Мы пошли вдоль улицы. Было на редкость безлюдно. Только собаки иногда лаяли, да старик из глубины какого-то двора проводил нас неприветливым, подозрительным взглядом. От моей восторженной уверенности не осталось и следа.
           — Ну, вот мы придем, и что я ей скажу? — обратился я за моральной поддержкой к Саньку.
           — Скажешь: "Привет! Не мог дозвониться..." Придумаешь что-нибудь.
           — Я боюсь, будет глупо, — все больше терялся я.
           — Да ладно тебе.
           Наконец мы остановились напротив одного старого дома.
           — По-моему, этот дом. — сказал я.
           — Да ты смотри, в окнах света нет... Тут, может, и не живет никто. — засомневался Санек.
           — Не знаю... По-моему, все-таки этот.
           — Ну, и что будем делать?
           — Не знаю...
           — Ну, зайди, постучи, спроси Иру.
           — Я боюсь. Неудобно как-то... А вдруг это не ее дом?
           — Ну, хочешь я зайду? Я когда социологический опрос делал, знаешь, сколько таких домов обошел?
           — Нет, это будет стремно... Я к ней пришел, а ты заходишь... А я, как лох, испугался.
           Я сделал несколько шагов по направлению к калитке. Вдруг из глубины двора послышался лай. Лохматая дворняга подбежала к калитке с той стороны. Смотрела на меня неприветливыми глазами и тихо рычала. Я поспешно отошел, чтобы она успокоилась.
           — Да уж, зайти теперь не получится, — сказал Санек.
           — Орать, звать ее тоже как-то неудобно... Тут так тихо! Мы всех перепугаем.
           Несколько секунд мы стояли молча в нерешительности, не зная, как поступить.
           — Ну что? Пошли тогда? Чего стоять-то? — сказал Санек.
           — Погоди... — напоследок я все-таки решился ее позвать. Я набрал побольше воздуха и крикнул: "Иииираааа!!!" Во влажной тишине вечера мой голос прозвучал жалобно и тонко. Секунду не было слышно ни звука. А потом со всех сторон, из каждого двора, вдоль всей улицы поднялся злобный, пронзительный, глупый лай.
           — Ты всех собак переполошил! — недовольно сказал Санек.
           — Да уж...
           Мы подождали, пока собаки успокоятся. Двое празднично одетых, растерянных молодых людей, мы выглядели чем-то чужеродным посреди этой пустынной, совсем деревенской улицы. И казалось, что сама улица угрюмо смотрит на нас тысячей невидимых глаз и ждет, когда же мы уйдем. Наконец собаки успокоились, и я крикнул второй раз:
           — Иииирааааа!!!
           И снова истеричный лай со всех сторон. В одном из дворов (не в том, напротив которого мы стояли) послышались встревоженные старческие голоса:
           — Чего там кричат? — спрашивала старуха.
           — Зовут кого-то... — отвечал старик.
           Мне стало тоскливо и неловко.
           — Ладно, пойдем отсюда, — глухо сказал я.
           Мы шли, возвращаясь, домой. Наступили сумерки. Асфальт еще не высох после дождя, и в нем отражалось сиреневое небо, золотые огни машин и придорожных фонарей. Воздух был свежий, влажный и прохладный. Впереди нас по тротуару шли две девушки.
           — Смотри, это не твоя Ира? — спросил Санек.
           — Нет, — упавшим голосом ответил я.
           — Да ладно тебе! Не расстраивайся! Позвонишь, родителям спросишь адрес бабушки, или оставишь свой телефон, скажешь, чтобы она позвонила, когда придет.
           Несколько минут мы шли молча. Каждый думал о своем.
           — А может даже и лучше... — задумчиво сказал я. — Все равно, мне кажется, мы с ней не пара. Ну, встречались бы мы с ней, и что бы было? Я осенью в Москву опять собираюсь, а она в наш поступает... Поступила уже может... Не знаю... И вообще... Интересы разные... Когда мы гуляли, я не знал, о чем с ней и говорить-то...— помолчали.
           — Она хоть красивая? — цинично спросил Санек.
           — Нет... — я задумался — Ну страшной ее тоже не назовешь... Стройненькая такая... Обычная, в общем.
           — Понятно. — сказал Санек таким голосом, что мне захотелось раздраженно крикнуть: "Чего тебе понятно-то?!" Но я не проронил ни слова. Я шел молча и смотрел вперед на огни, на мокрый асфальт, и на вечернее небо.
           А на следующий день я сидел в коридоре глазного отделения нашей городской больницы. Мне должны были делать лазерную коагуляцию. Это процедура, которую делают близоруким для снижения риска повреждений сетчатки. Процедура, надо сказать, довольно неприятная. Почти как посещение зубного врача. Как назло я пришел на полчаса раньше. Сначала я думал о чем-то постороннем и был спокоен. Но за полчаса сидения в коридоре мои мысли полностью сконцентрировались на предстоящем мучительстве. И когда врач меня наконец позвала, я сильно нервничал. Меня усадили на табуретку. Закапали в глаз обезболивающее.
           — Кладите подбородок на аппарат, — сказала врач. Я положил подбородок, и уперся лбом в специальную подставку. Врач приставила к моему глазу линзу. Буквально засунула мне ее прямо в глаз так, что я не мог больше левым глазом ничего видеть, кроме мягкого желто-зеленого света, и не мог сомкнуть веки. Несколько секунд ничего не происходило, потом вспышка яркого белого света ударила мне в глаз. Я ждал ее, и готовился, но все-таки сильно вздрогнул.
           — Все нормально? — спросила врач.
           — Да.
           Яркие, всегда неожиданные, как в первый раз, ослепляющие вспышки следовали одна за другой. Некоторые отзывались болезненными уколами в глубине глаза. В обоих глазах (и в правом тоже, хотя в него не светили) было неприятное ощущение, как будто прямо смотришь на яркое солнце. Все это: неудобное сгорбленное положение, инородное тело линзы в глазу, яркие, болезненные вспышки, давило и действовало угнетающе. Ладони покрылись холодным потом, при каждой вспышке я вздрагивал и тихонько ойкал.
           — Больно? — спросила врач.
           — Чуть-чуть, — жалобным голосом ответил я.
           — Некоторые коагуляты могут быть немного болезненны. Это зависит от структуры сетчатки. Ничего страшного. Продолжаем?
           — Да.
           И снова удары света следовали неумолимо один за другим. Мне казалось, что от моего глаза уже ничего не осталось, что его разворотили линзой и сожгли светом. Хотелось заплакать как маленькому ребенку, попросить врача прекратить и уйти.
           А потом вдруг это состояние прошло. Я понял, что больнее и страшнее сегодня уже не будет, что у меня вполне хватит сил досидеть до конца, что нужно досидеть, потому что это мне на пользу. Я почувствовал прилив уверенности и успокоился. Я расслабился настолько, насколько позволяло неудобное положение, и ни о чем не думал. Неожиданные вспышки яркого света были слишком сильным впечатлением и сбивали все посторонние мысли, стирали их из головы. В мире больше не существовало ничего, кроме стула, на котором я сидел, аппарата, к которому я прислонялся лбом и подбородком и тихого, твердого, успокаивающего голоса врача. А во время вспышек и это переставало существовать. Оставался только яркий, белый, режущий свет.
           — Ну, вот и все. — наконец сказала врач и вынула линзу из моего глаза. Я убрал голову с подставки, распрямил спину. Перед левым глазом стояла красная пелена.
           — Глаз пока не видит... не пугайтесь. Через десять минут все пройдет. Немного посидите в коридоре, придите в себя и можете идти домой.
           Измотанный, выжатый полностью, равнодушный ко всему я сидел на кресле в коридоре, упершись локтями в колени и глядя в пол перед собой. Красная пелена быстро растаяла. Специальными каплями мне расширили зрачки, и теперь весь мир сиял и расплывался, как засвеченная фотография. Окно напротив было белым светящимся прямоугольником, пол и кресла — все излучало белый свет. Вот проплыла, равнодушно взглянув на меня, светящаяся медсестра.
           Мне надоело сидеть. Я вышел в прихожую, снял шлепанцы, надел кроссовки, открыл дверь и, болезненно щурясь, вышел в теплый, шелестящий серебряной листвой, океан света.