К о м п о з и ц и я   с е д ь м а я

            ЯСНОЕ  ВРЕМЯ

Ире Терентьевой,
Которая Обнаружила Бранвина

           Бранвин Дар попирал стопами древний утес, удалившись от обсерватории на добрую милю. Он стоял каменным исполином, поставленным на века, во край угла. Он подставлял лицо потокам воздуха. Он был открыт свирепым сражениям, которых, впрочем, не было вовсе. Царствовал мир.

           Ветер трепал плащ Бранвина, солнце отсвечивало от тонкого обруча, сообщая благородному, точеному челу дополнительное великолепие. Он не заметил, как к нему подошла розовоплечая Эо в просторной тунике с маловразумительной эмблемой на груди; та же эмблема была вытеснена на ненужных застежках, которых у Эо было, как звезд на Млечном Пути.

           – Все будет хорошо, Бранвин, – Эо положила ладонь на его мускулистое плечо.

           – Не знаю, – нахмурился Бранвин Дар, не оборачиваясь. – Скажи мне, что позволяет тебе сулить мне удачу?

           Эо рассмеялась смехом немой серебристой рыбки:

           – Тебе не может не сопутствовать успех, – она благоговейно посмотрела на персонального достоинства узор, вытканный на шелковой рубахе Бранвина. Рунические письмена, заключенные в круг, гласили: Бранвин Дар.

           Бранвин Дар, отогнав неуместные мысли, приобнял Эо за талию, прозревая в собеседнице не объект предосудительного, пускай кратковременного, вожделения, но единственно – верную планетарную подругу.

           – Посмотри на это, Эо, – тихо сказал Бранвин Дар, не без сожаления отнимая десницу от планетарного девичьего бока и простирая ее вперед. – Взгляни на это – может статься, мы любуемся этим зрелищем в последний раз.

           Зрелище было и впрямь грандиозное: стеклянные купола, разноцветные шпили, случайные фейерверки, бегущие строки с цитатами из литературных памятников – с такого расстояния, впрочем, неразличимые, – и все это пиршество вольного духа бушевало на далеком горизонте: там, где в бурливое ультраморе вонзался продолговатый мыс, он же – коса.

           – Бранвин Дар, – нахмурилась Эо. – Тебе, как руководителю проекта, не пристало предаваться унынию. Ты победишь. Ты сможешь отвести беду, ты взорвешь астероид. Ответь мне, будь добр, сколько раз ты проверил расчеты?

           – Двести восемь, – отозвался Бранвин Дар. – Я проверил бы вдвое меньше, когда бы не мелодия...

           Тут он запнулся и прикусил язык.

           – Мелодия? – Эо недоуменно взирала на него. – Какая мелодия?

           – Пустяк, забудь, – Бранвин Дар через силу растянул свои сочные губы в улыбке. – Легкое недомогание. Что поделать – мне пришлось понервничать, и перегрузки не могли не сказаться.

           – Я вылечу тебя, – на миг Эо приникла к нему и тут же отпрянула, уточняя: – Когда все будет кончено. Когда ты отвратишь от нас угрозу.

           – От всех нас, – расширенная эхолалия Бранвина Дара говорила о том, что его умственному взору открываются века благоденствия, которого не омрачали ни войны, ни стихийные бедствия, но только созидательный труд.

           Эо молча, не без зависти, поглаживала эмблему Бранвина Дара. Он мягко отвел ее пальцы:

           – Пора!

           – Да, пора, – лицо Эо сделалось предельно серьезным – до того сосредоточенным, что казалось, будто оно сейчас не выдержит и треснет, как фарфоровое, и миндаль ее глаз упадет к ее же замешкавшимся ступням, и щеки, подобные гипсовым персикам, пойдут сетью трещин, и брови провиснут, а губы, напротив, лопнут, оросив бледной сукровицей так и не распробованные, не отведанные, запретные до поры наливные губы Бранвина Дара.

           Тот повернулся и зашагал к обсерватории, с каждым шагом забывая об Эо, всяким ступом давя очередной клочок желания – малодушного перед лицом глобальной катастрофы. В голове наигрывало: до-ре-ми-фа-соль-фа-ми. Эти простенькие ноты, которые не только не добирали до апогея, но срывались на досадную третью ступеньку, казались ему воплощением назойливого, мигренозного уныния. Он слушал их уже давно – задолго до того, как возник астероид, грозивший в секунду разрушить многовековое спокойствие, смести сады и преобразовать всяческое изобилие не то что в недостаток, но в полное ничто с креном в минус. Пройдут какие-то часы, и, в случае фиаско, безмятежному существованию, которое давно и надежно заполонило счастливое человечество, будет нанесен сокрушительный удар.

           Мелодия, однако, возникла гораздо раньше и, как догадывался Бранвин Дар, была неким образом связана с его невинным и беззаботным хобби, которому суждено было разделить судьбу всего окружающего мира, а с этим Бранвин Дар примириться никак не мог. О хобби не знал никто, и Бранвин Дар не уставал упиваться своим гарантированным правом на личную жизнь. Как только это право оказалось в опасности, он первым вызвался возглавить проект по спасению планеты и предложил уничтожить небесное тело при помощи дальнобойной лазерной пушки. Таких, за ненадобностью, давным-давно не делали, и Бранвину пришлось денно и нощно изучать военные архивы; он не спал и не ел, пока не добился своего и не представил Совету техническое обоснование.

           Вдыхая на пять скорых нот и выдыхая на две долгие, Бранвин Дар вошел в обсерваторию. Отставшая Эо видела, как персонал вытянулся в струну; Бранвин Дар, превозмогая себя и памятуя о вежливости, состроил на ходу вымученный полупоклон. Он поспешил к прозрачным лифтам, один из которых в несосчитываемые мгновения вознес его к орудию небесного уничтожения. Купол обсерватории давно разломился; хромированное жерло враждебно следило за темным небом, которое безуспешно притворялось в попытке изобразить оскорбленное непонимание.

           – Только цифры, – потребовал Бранвин Дар, берясь за винты и впиваясь в окуляры. Не доверяя никому и ничему, когда доходило до дела, он и сейчас намеревался отключить автоматику и стрелять персонально, вручную.

           В наушниках, которые ему немедленно приладил кто-то юркий, загремели числа с дробями, скрывавшие за собой параметры и показатели, необходимые для поправок при наведении пушки.

           Бранвин Дар взволнованно и радостно улыбнулся, когда обнаружил яркую звездочку – астероид, металлическую глыбу с десяток километров в поперечнике. Если все пойдет, как задумано, то через пять минут эта штука превратится в беспомощное пыльное облако.

           Справа подсунулась чья-то рука и влажной губкой вытерла пот со лба Бранвина Дара.

           – М-м, – промычал в ответ Бранвин Дар, и непонятно было, благодарит ли он или велит услужливому невидимке не отвлекать его от важного дела.

           Он глубоко вздохнул, проклиная неотвязные кошачьи ноты: до-ре-ми-фа-соль-фа-ми.

           – Еще раз цифры, – приказал Бранвин Дар. Прослушав их, он процедил: – Ясно.

           Многое было ясно. Ясный полдень, век-имярек.

           У него дернулось веко, до залпа оставались секунды. Большие пальцы Бранвина Дара прилипли к пусковым кнопкам, которые полагалось нажимать одновременно.

           – Время! – шепнули наушники. – Командор Бранвин, время!

           – Не спешите, – шепнул он не без раздражения, продолжая медлить. – Не торопитесь, постойте, постойте. Дайте мне прислушаться. Тот, кто водит моей рукой, может уйти.

           Он ждал, когда простенькая мелодия в очередной раз остановится на повторном "ми".

           – Время, – наушники зажили сотней исступленных шорохов. – Почему вы не стреляете, командор?

           – Ми, – мяукнул Бранвин Дар и вдавил кнопки в рукояти.

           Из пасти обсерватории вырвался столб изумрудного света. Он устремился в космос и, казалось, потерялся там, не в состоянии соперничать с его мраком, но это впечатление было обманчивым. Луч не интересовался мраком, заполнившим мир и бывшим миром, лучу был нужен материальный предмет. И он достиг этого предмета и поразил его в самую сердцевину. Космический катаклизм, как и многие великие вещи, отразился в земных умах мелким, почти неприметным событием: красивая звездочка погасла, вот и все, а цифры поменялись на другие, малые, водительствуемые нулями, за первыми из которых суетились разграничительные запятые.

           Обсерватория взорвалась ликующим ревом.

           Бранвин Дар приклеился к окулярам пушки и не мог оторваться от созерцания отрадной пустоты. Он ощущал прикосновения восторженных рук. Касания ранжировались от легкого уважительного дотрагивания до панибратского похлопывания, которое исходило от равного, а то и повыше.

           – Молнию! Молнию на все континенты! – кричали вокруг. – Цивилизация спасена! Бранвин Дар навечно вписал свое имя в Книгу Жизни!

           – Это только имя, – пробормотал Бранвин Дар, встал и, ни на кого не глядя, пошел к выходу. Его ждало хобби; путь Бранвина Дара лежал в Сторожевую Башню, его частное обиталище, в котором апартаменты совмещались с лабораторией слежения за космическими телами и Умного Деланья.

           Сторожевая Башня представляла собой башню в ее хрестоматийном варианте; единственным, что могло разочаровать накатанное воображение, было отсутствие обязательного приложения – прочих башен, стен, рвов, мостов, да и замка или, на худой конец, кремля, хотя бы провинциального. Но в остальном это было добротное строение, стилизованное под средневековый памятник – правда, в нем, в самом верхнем сегменте, размещался прожектор, который совершенно не вязался с веками мракобесия. Все дело было в том, что зодчий, стараясь угодить подрядчику, который никак не мог решить, что же ему нужно – крепостная башня или маяк, – отважился соединить в своей постройке одно и другое; капризным заказчиком выступил, разумеется, не Бранвин Дар, а древний, ранее новый, мускулистый человек с короткой стрижкой и золотой цепью на шее, имя которого не сохранилось в Книге Жизни. Заказчик давным-давно канул в небытие, истребленный друзьями в эпоху раздоров; гибрид же остался. В верхнем этаже Башни, куда вела винтовая лестница, располагалась каморка, которую Бранвин Дар сделал своим сокровенным жилищем и местом проведения тайных опытов. Что до юридических тонкостей башневладения, то обошлось без них, ибо Сторожевую Башню даровал Бранвину Дару Совет, признавая его заслуги в предугадывании и предотвращении космических катастроф.

           В этой-то Башне и совершалось Умное Деланье – занятие, бывшее секретной страстью Бранвина Дара, его простительной мелкой причудой. Он не придавал ему слишком большого значения, будучи мужем трезвым и рассудительным, но отдавался всей душой. Пренебрежительно-высокомерное отношение к хобби нисколько не противоречило пресловутому негодованию при одной только мысли о том, что какая-то железяка вот-вот положит ему конец. Бранвин Дар достаточно высоко ценил себя как отдельную особь, наделенную правом на прихоти, чтобы смириться с подобным исходом.

           Он вынул магнитную карту и чиркнул в замке, обладавшем тремя степенями защиты. Зажегся красный огонек; Бранвин Дар приложил ладонь, и свет поменялся на желтый. Тогда Бранвин Дар присел на корточки, протер глаза и заглянул в идентификатор сетчатки. Замок разродился приветственным аккордом и щелкнул. Бранвин Дар вступил в свою келью.

***       

           Своему хобби он дал простое и точное название: Гармония.

           Бранвин Дар приблизился к верстаку, где покоилась огромная темная книга, переплетенная в металл. Старинный фолиант хорошо сохранился; "Malbum" – это слово было вытиснено на переплете, изрядно затертое временем. Бранвин Дар распахнул том, отложил в сторону школьную закладку с таблицей умножения. Вынул лист, лично вложенный два дня назад, с собственноручно выполненным переводом.

           – Сульфур, – пробормотал Бранвин Дар и оглянулся в поисках названного. – Две меры... Ну-ка, посмотрим.

           Он подошел к маленькому шкафчику, который оказался первобытной печкой. За железными дверцами не угасал трепетный огонь, поддерживая дух в небольшой водяной бане, на которой вот уже восемь месяцев кипятилась густая сверкающая смесь. В глубине, если хорошо приглядеться, угадывалась изящная размытая спираль, похожая на туманность.

           Бранвин Дар заключил сосуд в руки, не снимая с огня и пробуя температуру. Та была правильной, возгонка протекала удовлетворительно.

           С Бранвина Дара давно слетели степенность и высокомерие. Отлично зная, что в Башне он недосягаем, Бранвин Дар суетливо побежал обратно к книге, заглянул в нее, перелистнул, лизнув пальцы, несколько страниц, сверился с окончанием. По его разумению выходило, что черновой, приблизительный синтез можно попытаться осуществить прямо сейчас.

           Рванувшись по-рыцарски, скупо, к антикварному сундуку, он отвалил крышку и начал рыться в его недрах, пока не распрямился с маленькой зеленой склянкой в руке. Бранвин Дар вынул тугую пробку и осторожно понюхал, а после запрокинул голову и какое-то время стоял неподвижно. Потом он медленно опустил склянку обратно в сундук и повернулся к печи.

           Он утратил всякое – кроме чисто фотографического – сходство с руководителем проекта по уничтожению губительного астероида. В его глаза вошла непроглядная ночь.

           – Цвет, – прошипел Бранвин Дар и щелкнул пальцами.

           Воздух вокруг заискрился и задрожал, протянулась бледная радуга. Правда, цвета располагались в ней не вполне обычно – красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, зеленый, желтый. До-ре-ми-фа-соль-фа-ми. Унылая гамма с обязательным сбоем. Протяжный стон, полный муки, пришедший из ниоткуда. Стон беспросветного отчаяния с добавкой обиженного, детского неудовольствия.

           – Звук! – пальцы щелкнули, и радуга спела гамму.

           Но теперь Бранвин Дар знал доподлинно, что гамма – необходимая ступень на лестнице Умного Деланья.

           – Запах! – воскликнул Бранвин Дар, и, по мановению его руки, келья наполнилась пряными ароматами.

           На лбу его выступил пот.

           – Плоть! – прошептал он и сделал руками замысловатое движение, но в этот раз ничего не случилось. Диковинная радуга пела тоскливую песню и благоухала корицей, но это было все.

           – Плоть! – повторил он приказ тем же тоном, каким недавно требовал цифр.

           Но плоть не стала.

           Бранвин Дар, придя в неистовое раздражение, склонился над сосудом и больно щелкнул по нему ногтем. Сосуд качнулся; далекая туманность всколыхнулась, как слой жидкости в стакане, полном коктейля. Бранвин Дар притворил дверцы, погасил свет и, темный лицом, вышел из кельи.

           У него снова не вышло, хотя сегодня он, казалось бы, заслужил своим метким выстрелом право на успех.

           Но это временная неудача. Баня кипит, огонь пылает, и книга еще не дочитана до конца. Еще многое не расшифровано, многое остается необъясненным.

           Он начал быстро спускаться по винтовой лестнице, желая как можно скорее убраться из Башни. Его терзало разочарование, но это происходило не в первый раз, и он знал, что к утру его хандра сойдет на нет. Он пойдет к Эо – да, именно так он сейчас и поступит.

           Бранвин Дар покинул башню и быстро направился к обсерватории.

           Не успел он пройти и десятка шагов, как неровный отломок, лютый в своей отъединенности от родительской массы и раскаленный после путешествия сквозь атмосферу, вошел ему в правую теменную область и вылетел столь же горячим, но влажным, из-под угла левой нижней челюсти. Отломок вонзился в песок, но Бранвин Дар этого не заметил.

           Перед ним расстилалась изумрудная равнина. Она была плоской, как блин; воздух стоял неподвижно, царило мертвое безмолвие. На небе замерли луна и солнце. Шурша травой и путаясь в одеянии, к нему уже шел, пригнувши голову, разъяренный Господь. Иисус Христос приближался очень быстро, его вид выражал крайнее негодование. На ходу он приговаривал:

           – Ах ты, скотина, ну ты и скотина.

           Бранвин Дар огляделся по сторонам, но вокруг никого не было, и он понял, что обращаются к нему одному. Он не стал отвечать, а вопросительно, если только не совершенно безмысленно, прикоснулся указательным пальцем к своей груди, желая уточнить нечто важное.

           Рот его раскрылся, но голос отказал.

           Бранвин Дар слушал, как шуршат, приближаясь, шаги.