Альманах "Присутствие"
 Альманах акбар!
#  11  (21)
от 22.09.2002        до 22.12.2002

 

 

 

             Нонна Слепакова

             ПОРТРЕТНАЯ  ГАЛЕРЕЯ

 

 

Начало 90-х  
  • Утешения молодой Анне

  • Тридцатые годы

  • Две феи

  • Портрет у печки

  • Баллада подмены

  • Сохранение тепла

  • Жеребенок

  • Е.С.

  • В трамвае

  • Стихи к Р.

  •  

     

     

     

    Утешения молодой Анне

                                                    Она пришла с мороза...
                                                                      А. Блок

    Ты с мороза пришла; ты плачешь, и плач твой кроток.
    Бултыхнувшись в булочной, талая вся эпоха
    Просочилась к тебе на полиамид колготок
    Через кожзаменитель и замшечку "скородоха".

    Ты звонить мне пыталась, но в каждой попутной будке
    Не хватало не только дверных и настенных стекол,
    Но удавкой висел там кольчатый шнур без трубки,
    Вероятней всего, исправный, то есть под током.

    Анна, в пыльной прихожей встав пред моей берлогой,
    Не выжмуривай слёзками свет моей лампы тусклой
    В ореол поэтической скорби — златой, убогой,
    Рыбижирной той самой, воспетой и петербургской.

    Оботри лицо, не рыдай мне, что всё обрыдло.
    Призови красоту свою, молодость и удачу.
    Анна, Анна, уймись, — потом тебе будет стыдно!
    Анна, Анна, молчи, не плачь, или я заплачу!

    А о чем бы мне плакать? О том, что мне плакать поздно,
    Что не сняться с прикола, хоть больше и нет прикола,
    Что не холодно-голодно было мне — зябко, постно,
    Что не честно, не подло жила я, а как-то поло...

    Что тебя утешаю — такие дела настали!
    Что во младости гимн оглушил меня, примус выжег,
    И что Маугли все ж уйдет к Человечьей Стае,
    И ослепший учитель-медведь ему ноги лижет.

    1989

     

     

     

    Тридцатые годы

    Где в майках багряных и синих
    Над веслами гнутся тела,
    Где остроугольных косынок
    Стрижиные вьются крыла,
    Среди пробужденной натуры,
    Наряженной в гипс и кумач,
    В серебряных парках культуры
    Звучит мой ребяческий плач.

    Как смела я хлюпать противно
    В том парке тридцатых годов,
    Где всё безупречно спортивно,
    Где каждый предельно готов,
    Где все, как гребцы на восьмерке, —
    Единый разгиб и наклон!
    Но в общем воскресном восторге
    Я плачу — мне видится сон.

    Мне слышится в парках умытых
    Сквозь толщу непрожитых лет —
    Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох,
    И вдоха уж более нет...

    Мне видятся, люди с восьмерки,
    Превратности вашей судьбы.
    О майки! Потом — гимнастерки
    Иль ватников черные створки...
    О лодки! А после — гробы.

    В расплату за ваше единство
    Пустынею водной смурной
    Далёко — до лунного диска —
    Грести мне придется одной.

    Не ждет меня радость причала
    С теплынью досок на воде...
    Гребу. Это только начало,
    А вас уже нету нигде!

    Какой непонятной уловкой
    Ваш праздник запомнила я?
    Всосала ли я с газировкой,
    Считала ли я с букваря?

    Есть оттиск в глазах человека,
    Хоть в памяти, вроде, провал...
    А может, мне это Дейнека
    Ликующе зарисовал?

    И в блеске хорошей погоды,
    Отпущенной щедрой рукой,
    Маячат тридцатые годы
    Высоко над синей рекой.

    1967

     

     

     

    Две феи

                                        Т.Г.

    Усядемся, две пожилые феи,
    На кухоньке за кофием с тобой.
    Куда ни глянь — волшебные трофеи:
    Кофейник белый, пластик голубой,

    Доска декоративная для хлеба,
    Да на руке — колечко с янтарем,
    Да тучи новостроечного неба
    Над этим заселенным пустырем.

    Какое-никакое положенье
    Достигнуто, и нас в расчет берут.
    Начислены уют и уваженье
    За чародейский юношеский труд.

    И новости мы лузгаем приятно,
    А чудеса — не тема для бесед,
    И крылья в плечи убраны опрятно.
    Мы попросту сутулимся. Их нет.

    Но вот уж ты глядишь нетерпеливо.
    И вот уж я прощаюсь поскорей.
    Со вздохом облегчения, учтиво
    Меня ты провожаешь до дверей.

    Ночной пустырь у твоего порога.
    Прохожих нет. Пожалуй, я рискну —
    Взлечу невысоко, совсем немного,
    В твое окошко тайно загляну.

    Уж нету умудренного бессилья
    В твоих чертах. Всё шире и смелей
    Затекшие ты распускаешь крылья
    В шестиметровой кухоньке своей.

    1983

     

     

     

    Портрет у печки

    Вдумчивый, велеречивый,
    Ловкий, легкий на слова, —
    Вижу, тоненькой лучиной
    Поджигает он дрова,

    И сидит он целый вечер
    Перед жаром дровяным,
    Весь расплавленно просвечен
    Фотосветом кровяным.

    Горячо сквозят ладони,
    Сочленения, узлы.
    В этой плоти, в этом доме
    Осиянны все углы.

    Лишь в одной центральной точке —
    Охлаждающая тьма.
    Там — гордыня одиночки,
    Своеволие ума.

    Никаким печным рентгеном
    Не просветишь эту тьму.
    ...Отчуждением мгновенным
    Проникаюсь я к нему.

    Освещенная багрово,
    Я гляжу из уголка,
    И, удерживая слово,
    На устах лежит рука.

    1968

     

     

     

    Баллада подмены

    Я сверстницу в дочки взяла.
    Подругу, — вернее, подружку.
    В свои посвятила дела,
    С собой повела на пирушку.

    В ней было на танцы, на клуб
    Красы: я брала не уродку.
    Я ей сочинила для губ
    Усмешку, для платья — походку.

    В ней было ума на пятак:
    Брала я не круглую дуру.
    И я показала ей, как
    Сыграть покрупнее купюру.

    И вот что в ней было свое:
    Осознанно, цепко вбирала,
    Терпела, пока я ее
    Шпыняла и дрессировала.

    В ней гений дремал, может быть,
    Подмены, притворства, эрзаца.
    И я, не умевшая жить,
    Ее научила казаться.

    Все были довольны вполне
    Прекрасной подделкой моею,
    И всё, недоступное мне,
    Открылось легко перед нею.

    Она приходила раз в год
    Ко мне, чтобы тихо гордиться,
    И жадно смотрела мне в рот:
    Вдруг что-то еще пригодится?

    1983

     

     

     

    Сохранение тепла

    От бесхитростной радости всякой
    Получая блаженный урок —
    Двигай стулом, предчувственно крякай,
    Загарпунивай вилкой грибок.

    Пусть несет тебя гибкий и сжатый,
    Прорезиненный ветер метро
    К этой водочной корочке жадной,
    К этой огненной стопке в нутро.

    Только это — уютно и прочно:
    Ни любви, ни сумы, ни тюрьмы,
    Ни души, что горюет полночно
    На пустынном простреле зимы.

    Согревайся, мой друг, забывайся,
    Охраняя свое существо,
    Поплотней в уголок забивайся,
    Не впускай ни меня, никого.

    Не впускай — напущу тебе стужи!
    Оставайся в тепле и внутри.
    И на то, как живу я снаружи,
    Высоко-далеко посмотри.

    1967

     

     

     

    Жеребенок

                                        Сергею Аплонову

    Мальчик мой, нет, не мой, а всеобщий и вовсе чужой,
    Жеребенок джинсовый, отродье всего поколенья,
    Ты не тронут кнутом, понуканьем, оглоблей, вожжой,
    Ни подковой еще, ни гвоздем золотого каленья.

    Объясни, стригунок, почему от ребяческих ласк,
    Отиранья средь нас, от поддакиванья, созерцанья
    Оказался так близок полет над землею в распласт,
    Иноходный уход, одинокий поскок отрицанья?

    Ты не мал и не глуп, на бегу ты способен понять,
    Над травою паря и сшибая цветы Иван-чая,
    Что да что мы спасли, что на что нам пришлось променять
    В том стоячем тумане, где жили, тебя обучая.

    Мы покуда вокруг — но смотреть ты не хочешь вокруг:
    Скорость — тоже туман: в нем знакомые пастбища тонут,
    И речушка мутна, и порядком повытоптан луг,
    И денник устарел, и овес радиацией тронут.

    Ноги ставя кой-как, изможденные свесив умы,
    Твой усталый табун без тебя допасется в распряге.
    Жми — неважно, куда! Важно, что не заметили мы,
    Как ты птицею стал, позабыв, что рожден от коняги.

    1986

     

     

     

    Е.С.

    Был у меня приятель, мелкий бес,
    До дьявола изрядно недоделан.
    Благодарю, что был он и исчез,
    Мой собственный, мой худосочный демон.

    Циничен был, хоть в общем-то и чист.
    Трагичен был, хотя благополучен.
    Настроен рот на одинокий свист
    И нос к тончайшим вынюхам приучен.

    Казалось, бессознательно томим
    Предчувствием большого разрушенья,
    Заранее он принимал решенье
    Войти в сотрудничество с ним...

    Повсюду он сверлил свои ходы,
    Точил мой дом и книг моих ряды,
    Во всё, во всё он ввинчивался вёртким,
    Язвительным и острым подбородком.

    Но детская душа моя тогда
    Была непроницаемо-поката.
    С поверхности незрелого плода
    Сорвался он и соскользнул куда-то.

    Каким морозцем нищенски скрипя
    Бредет теперь насмешливо-согбенный
    Точитель, источивший сам себя,
    Мой адский червячок, мой демон бедный?

    1969

     

     

     

    В трамвае

    Среди сырых трамвайных шуб,
    Друг с другом склеившихся плотно,
    На зов, услышанный сквозь шум,
    Проталкиваюсь неохотно.

    Мой давний друг меня зовет.
    Я втайне злюсь: мне помешали!
    Кому там дело, как живет
    Моя душа — да и душа ли?

    Он говорит: "Садись ко мне".
    Я говорю: "Как дом? Как дети?"
    ...На мерзлой рубчатой скамье
    В двухостановочной беседе

    Мы вспоминаем, что у нас
    Давно сложились отношенья
    Серьезной грусти, кротких фраз,
    Избранничества, отрешенья...

    Не то сокрытая любовь,
    Не то насильственная дружба
    Меж нами возникает вновь,
    Единомышленно-двурушна.

    Хоть нам постыла эта роль,
    Но входим мы в нее мгновенно.
    "Зайти, — он говорит, — позволь".
    "Изволь, — киваю, — непременно".

    На перекрестке мы потом
    Стоим, как юноша и дева.
    И облегченье наше в том,
    Что нам — направо и налево.

    1968

     

     

     

    Стихи к Р.

    Никогда не писала я о тебе, сестра.
    Но беда настала — а стало быть, и пора!
    Ты меня заставляла, а я тебе шиш являла...
    Ты молчать велишь, а я тебе — стих с пера!

    Порожденье сокола и совы,
    Наважденье от Пянджа и до Невы,
    Восхожденье к Розе, возня в навозе,
    Убежденье зада и головы!

    Что ли, вечно ты, сука, исконный свой рубишь сук
    И в распев хрустальный — анальный вплетаешь звук,
    Что ли, впрямь счастливой не хочешь быть, а гульливой:
    Из Прекрасных Дам — в продажные лезешь вдруг?

    Беспредельность грязи и волшебства,
    Нераздельность князя и воровства!
    Ты — смертельность близкая, дальняя колыбельность
    И скудельность сада, где я взросла!

    Ты в тоске уронишь топор свой, и туп, и ржав.
    Ты иглою в темя детей убьешь, нарожав,
    И, дебильно заржав, завоешь, — опять освоишь
    Христианнейший путь сквозь толщу других держав...

    1989

     

     

     

     

     

     

     

    Hosted by uCoz