* * *

О, паруса... Асурапо —
страна, где барабанный гам,
Анатрс — мальстрем Эдгара По
по низким берегам,
тебя я помню в беге лет,
В движеньи островов,
где голубой Плантагенет
расстреливает львов.

Но сколько опустилось тьмы
на тот раскрой шагов,
которым измеряли мы
весь путь твоих врагов.

Дорогу преграждал Тибет,
кипел мятеж кругом;
мы забывали о тебе,
грустили о другом.

Когда мы далеко — одна
нас ждет с весенним льдом
обетованная страна
чье имя — отчий дом.

Где чище красок, что закат
переливал в кармин —
под небом северным загар,
и ярче звезд — камин.

Где пагод веды и пурги,
и поступь к морю скал
заменят мне твои шаги,
как я мечтал...

Стой, сердце! Отдохни, гонец...
Узнай покоя честь —
у домоседливых сердец
хоть капля счастья есть.

* * *

Пятки привычно втирая
в путь, что судьба расстелит,
Шли мы.
Может, вчера я
понял, что не летели.

Шли, обходя заставой,
Днем — то сухим, то дождливым,
старой дорогой, за старой
истиной шли мы.

Где вымогая криком,
где хоронясь, как мыши,
лица — улыбкой и тиком...
Мы шли.

Брезжило. Перья на шлемы —
первое, что нашли мы.
Нет... Это только леммы,
но шли мы.

Проще понятия стали
и городов идиомы.
Может, мы это искали?
Может быть.
Но идем мы.

* * *

Когда твой труд не блещет правотой,
язык — язычество (рискованное, впрочем).
Что предпринять?
Крещение водой!

Не нужно прописи, где нужен прочерк
весла. Ты остаешься недвижим,
мечтая о шотландском старом пледе.
Но, боже мой, как больно быть чужим
вещам действительным на этом свете...

И лабухи, и обухи, и плети...
Вот наше время без венца —
поток минут и жалоба гортанья...
Направь свой путь туда, где у лица
опасности яснее очертанья.

Когда стремительно уходит мол,
простор водоворотами разостлан,
не лучше ли отдать на волю волн
бег лодки... Нет! Ломайтесь весла!

Не справившись с теченьем, не беги.
Ты проиграешь всякий раз, приятель,
забыв, что мчишься на своя круги,
назвав судьбу стеченьем обстоятельств.

Но, если все пройдет, свой путь земли,
люби, как прежде, что успел и понял.
Быть может — шире грани у Земли,
теплее — Настоящего ладони...

...Без осторожности, вдали от наших снов
сомненья нам предсказывают сроки
дней разобщенья, горестных основ...
Они пришли. Но мы — не одиноки!

От мест, где ощущаешь жизни спад,
спеши подальше, расправляя крылья.
Твои друзья сегодня — водопад
и неба голубая камарилья.

Найди струю, которая свежей
вчерашних грез недельного послушья,
что смоет с тебя скверну этажей,
бредовых мыслей, лжи и малодушья.

И снова в спектре заблестят цвета,
в прощении — тепло, во встрече — вдвое.
В том мире, где не в тягость простота,
поползновение — в покое.

Январь

Замышляю ночную окраину
у последних в стране мостов.
Тридцать Цельсия, ноль — по Каину,
и зеленый горит семафор.

На Голгофу ведет эта лестница.
Иногда она — в наших домах,
иногда — из ущербного месяца
вырастает взволнованный маг.

Вымирающие могикане!
Никого до сто первой версты.
Что же делать? — разводит руками.
И руками разводит мосты.

Только утром, по первому следу,
после первых снежинок, чуть свет —
парк — девятое чудо света,
и десятое — Белый Свет.

Зимний месяц, он самый веселый —
в нем какая-то детская прыть.
Мир на месте, и каждый бесенок,
где ему и положено быть.

Но и радость — обидная фора,
час доспехов, стеклянный тупик,
за которым одно — светофоры
к переходу в сознанье в час "пик".

Зимний месяц в апреле — вчистую
осужден будет улицей всей,
и одежды, на мир негодуя,
на себе разорвет фарисей!

Одесса

В это время в Одессе,
как и предсказывали —
море и небо поют Лазаря.

Но море — с большим чувством,
и я это чувствую.

Горизонт облаками блокирован,
на волнорезе таскают бычков
со дна малахитового.

Рядом на рейде стоят — сухогруз,
корабль науки
и мелкая прибыль...

Я полощу белье медуз,
словно затем и прибыл.

Важно прошел итальянский купец,
бросив по ходу:
В Одессе не ждут погоды.
Глупец,
делают здесь погоду.

* * *

Когда мне надоест весь свет
и люди, и дома,
когда сойдутся все на нет
усилия ума,
когда потеряно звено,
которым связан я
со всем, что здесь размещено,
в чем вся судьба моя,
когда в протянутой руке
застыл холодный пот,
когда я лгу, как в дневнике
всех обобщений от...

Когда?

На лет третейский суд
не выдам им и дня —
ведь то, что говорят — не суть
как важно для меня.

Когда?

Под новых линий взмах
пойму, что надлежит:
или остаться жить впотьмах,
или совсем не жить!

Алесдэр Маклин.  На торфе

В марте мы начинаем нашу жатву.
Закапываемся с головой в торфянник,
и, когда позволяет погода,
продолжаем весь год,
пока не окончим работу.
Мой отец и я.

Мы работаем слаженно:
отец режет торф, я укладываю —
назад и вперед,
вверх и вниз —
в ритме колыбели.

В мае, когда солнце приходит на север,
оттаивая тишину,
прорастают туристы.
Пристальные взгляды фотокамер
реально дают осознать нам
важность наших занятий...

И однажды в "Аллеях Шотландии"
появилась фотография,
очень отчетливая,
так что на ней можно было сосчитать мошкару —
"Горные крестьяне на торфоразработках.
Изобилие естественного топлива —
важный фактор благополучия фермерских хозяйств".

...одна из редких недобрых отцовских улыбок,
напоминающая короткое затишье в непогоду,
наступила,
когда я прочел ему "это"...

Эзра Паунд.  Письмо изгнанника

Я вспоминаю сейчас, что ты построил
для меня гостиницу
у южной стороны моста в Тен-Йине.
Желто-золотистыми самоцветами платили мы
за вино и песни
и были пьяны месяц за месяцем, забыв
о королях и князьях.
Сюда заносило бывалых умных мужчин
с моря или с западной границы,
и с ними, с тобой особенно,
никогда не было недопонимания.
Они не кичились морской отвагой
или горным переходом...
Если б только они знали такую дружбу...
И все мы поверяли друг другу сердца и думы
без сожалений.
Потом я был послан на Южный —
в то время в лавровых рощах,
ты — в Раку-Око, на север провинции.
С тех пор у нас не было ничего,
кроме памяти и мыслей друг о друге.

А когда разлука стала невыносимой,
мы встретились и путешествовали по Сен-Го
через три дружины хребтов
среди излучин ста рек,
в долине тысячи ярких цветов —
первой долине
и в десяти тысячах других долин,
полных голосов и ветров среди сосен.

С серебряной сбруей с золотыми поводьями
к нам приехал мастер из Восточного Кана с друзьями,
и пришел, играя на драгоценной свирели,
правдолюб из Ши-Ло
повидаться со мной.

В древней обители Сан-Ко они играли для нас
музыку Сеннин
на множестве интсрументов, звучащих,
как выводок фениксов.
Человек из Кан-Чу, пьяный, плясал, потому что
даже его рукава не оставались спокойноми
с этой музыкой.

Я, одетый в парчу, уснул,
положив голову на его колени,
и мой дух, возвысясь, летал по всем небесам...
А на другой день мы расстались, разрозненные,
словно звезды или капли дождя...
Я должен был отбыть в Со, далеко за море,
ты — к своему речному мосту.

Твой отец, губернатор в Хей-Шу,
смелый, как леопард, правитель,
подавивший мятеж черни,
однажды в мае послал тебя за мной,
невзирая на долгий путь.

И что из поломанных колес и прочего...
Я не сказал бы,
что это было легко...