Здравствуйте, это я. Так хорошо быть непрактичным — умрешь в нищете. И пускай. И так тебе и надо. В 1966 или 67 — какое это имеет значение? — Борю Жеребко выгоняли из ВГИКа. Он поступил на режиссерское отделение в мастерскую профессора Герасимова. Где-то валяется фотография, как мы все сидим на скамьях и курносый скуластый Боря снисходительно улыбается сквозь очки. Мы были на Олимпе, Олимпом был ВГИК. А потом Борю выгнали. Что-то он изобразил в своем этюде беспомощно-провинциальное, детское, глупое и претенциозное. На Олимпе такие вещи не прощают и он полетел. А что он мог еще изобразить в свои 18 лет, приехав из Алма-Аты? Он был очень доволен собой. Дома никак не могли поверить, что он, Боря, поступил на режиссерское отделение к самому Герасимову!
           Когда его отчислили в первую сессию (еще отчислили некую провинциальную даму Пинягину, ей в коридоре Тамара Федоровна Макарова говорила: "Знаешь, Лена, искусство — жестокая вещь...") так вот, когда его отчислили, он стоял у двери нашей аудитории на втором этаже — просто стоял во время занятий. На перерыве я вышел, все проходили мимо Бори Жеребко, он перестал существовать. Это было низко. Мы, детдомовцы, так не поступаем. Или мы, евреи... Или мы, романтики... Или мы, идиоты... Итак, я подошел к нему и спросил:
           — Что ты собираешься делать?
           Мелкие капельки пота выступили на его верхней губе, он немного заикался.
           — Н-не знаю. Домой я возвращаться не могу. Там родные не перенесут этот позор. Выгнали. Все уже знают, что я поступил. Город небольшой, все знакомы.
           — А где ты живешь?
           — Пока в общаге, но комендант уже сказал чтобы я освободил комнату. Я не знаю, что делать. Домой возвращаться я не могу. Это исключено.
           — Если хочешь, можешь пока жить у меня, — сказал я, — У меня есть свободная комната, можешь пожить, пока решишь, что предпринять.
           Он внимательно посмотрел на меня, стараясь понять, шучу я или нет. Может быть это издевка, месть за то, что он иронически-пренебрежительно подтрунивал надо мной, ошибочно принимая меня за наивного болвана — обычную цель издевок для самоутверждения.
           — Я буду рад тебе помочь, — сказал я, — Посмотрим что можно сделать. Я поговорю с Герасимовым.
           Он недоверчиво и удивленно смотрел на меня.
           — Ты? Поговоришь с мастером?
           — Да. Запиши адрес, забери свои вещи и приезжай.
           Потом он долго у меня жил, я поговорил с Сергеем Аполлинариевичем и сказал, что Жеребко домой вернуться не может. Он живет у меня и надо что-то придумать, как-то его устроить. Может быть на сценарно-киноведческий? Нельзя же просто взять человека и вышвырнуть на улицу! Мастер внимательно выслушал меня и согласился.
           — Выясни кто там сейчас ведет первый или второй курс...
           — Крючков. Я уже с ним поговорил, он не возражает, чтобы оформили перевод.
           — Хорошо, я поговорю на кафедре.
           Я помог Боре Жеребко написать курсовые работы — сидел и печатал на старой машинке "Континенталь", которую мне подарила Татьяна Георгиевна Кузнецова — знаменитый московский адвокат.
           Борю устроили на курс к Крючкову, он вернулся в общежитие. Шло время. Мы закончили ВГИК, он уехал домой, стал работать на "Казахфильме" редактором документальных фильмов, писал сценарии про передовых чабанов и покорителей целины. Тем и кормился. Как-то он мне прислал посылку со знаменитыми алма-атинскими яблоками. Я был тронут.
           После конфликта с московскими чиновниками от кино я потерял работу и красавец кыпчак, печальный умница, эрудит и прекрасный поэт Олжас Сулейменов ставший Председателем Госкино Казахской ССР дал мне возможность снимать на "Казахфильме". Я принес сценарий "Нужна собака-поводырь" о подготовке собаки для слепого. Она должна самостоятельно принимать решения и быть доброй — ведь от нее зависит жизнь человека. Инструктор долго гуляет со щенком, беседует, рассказывает об устройстве мира — любовь и гармония управляют Вселенной. И собака понимает, верит ему. А потом они случайно оказываются рядом с питомником, где дрессируют служебно-сторожевых собак и учат их рвать людей. Так собака-поводырь — шотландская овчарка колли — впервые сталкивается с немецкими овчарками. У нее начинается глубокая депрессия. Она разочарована в жизни. Все оказалось не так. Инструктор терпеливо объясняет, что наряду с добром существует зло. Надо иметь силы противостоять.

 

           Боря Жеребко попросил меня, чтобы я взял его редактором на картину. И я, конечно, согласился. Я чувствовал к нему симпатию — может быть за то, что ему помог. И еще: мы — ВГИКовцы. Кинематографисты. Несколько лет я снимал фильм. Пришлось самому оплачивать и пленку и проявку. Со мной работал Турсун Бейсенов, режиссер.
           Олжаса сняли с работы. Он был слишком независим, слишком интеллигентен. Его книга "АЗ и Я" была изъята и уничтожена, инакомыслия ему не могли простить. Времена становились все более неопределенными, Политбюро закручивало гайки и крутило пока не сорвало резьбу.
           Я ночами монтировал фильм, не думая о том, что будет дальше. В монтажной поставил раскладушку и работал.
           Дальше был назначен день сдачи. Зал был полон. Просмотр прошел в полной тишине. Люди молча выходили из зала, опустив глаза.
           Мы остались — я, Бейсенов и Жеребко.
           — Н-ну, что тебе сказать... — сказал Боря и замолчал.
           На верхней губе выступили капельки пота, он поправлял очки и сильно волновался. Потом посмотрел на меня и сказал:
           — Это гениальное кино. Завтра можно везти на любой фестиваль, и это будет фурор. Такого еще не было. Для Казахстана это может стать национальной гордостью. Это мировой класс. Но завтра с утра я пойду на прием к председателю Госкино и скажу, что это антисоветский фильм и его надо уничтожить. Никто не должен его видеть. Если я это не сделаю, я потеряю работу. Я знаю, что это подлость, но у меня есть семья, маленький ребенок, и я должен их кормить.

 

           — Удачи, Боря, — сказал я, — Передай от меня привет. Твой поступок внушает надежду — с такими "бойцами идеологического фронта" эта империя долго не протянет.
           Фильм был закрыт, единственная копия арестована. Потом они не поленились послать оперативников на "бобике" к Бейсенову домой за негативом. Пригрозили оставить без работы, если не сдаст. Он сдал. И остался без работы. Потом Олжас был послом Казахстана в Италии — уже тогда, когда империя пошла на дно. До всей этой истории с фильмом, когда Боря прислал мне яблоки, я послал ему письмо:

О, яблоки Алма-Аты!
Краснеют нежные затылки,
Когда лежат на дне посылки,
Которую получишь ты.
В конце измученного лета,
Как в прошлое, придут билеты.
Проверив имя, контролер
Вручит тебе фанерный ящик,
Такой подарок настоящий,
Чудесным запахом манящий
Весь переулок дом и двор,
Как будто в нем тебе прислали
То, что мы все давно не ждали
В текучке бесконечных бед:
В дорожках свернутых — дороги,
В баклажках — сладкие тревоги
И яблоки — залог побед....
Спасибо, Бог!
Я ощущаю
Присутствие твоей руки.
Ты есть, я это твердо знаю,
И помыслы твои легки.
Порой мы просто отрицаем,
Что не умеем ощутить,
И вдруг на бланке получаем
Письмо: "Явитесь получить!"
И подтверждение приходит,
Увы, порой на склоне дня,
Когда обретшие уходят,
Чудесной мудростью маня...

           С годами излишняя сентиментальность вызывает изжогу. Но, удивительно, как бывают наказаны практичные и расчетливые куклы в этом театре! Простакам иногда даже удается дожить до финала пьесы и увидеть, как под фанфары все декорации исчезают, и остается голая правда, господа. Зрелище, я вам доложу...
           Я даже фамилии не изменил. Все — как есть. Точнее — было.