Совершенно обессиленный сном, я подошел к окну.
           Напротив окна - Учреждение. Столы, телефоны, пишмашинки, пишдевицы. Не вижу, что пишут они на своих машинках, а я пишу заголовок:

ЖЖ           

           Затем я смотрю на подушку с отпечатком уха и пишу:

Чего только не делали с ним в этот вечер: дергали,
поглаживали, кусали, целовали его, шептали в него
нежные слова. Днем была метель, в ухо задувал ветер,
оно побелело, а теперь успокоилось и стало розовым.

           Все понятно: решил скорее отвлечься от своего сна - эротического кошмара. Решил расслабиться и поработать. Правда, работой то, что я сейчас делаю, в общем-то, не назовешь: за работу платят заработанные деньги или работа нужна, чтобы прокормить(ся, например). А за это вот - никто рубля ломаного не даст; а поскольку я уверен, что мне этого рубля не видать, то просто пишу не скажу зачем. То есть: за столом или на коленях, но речь ведь не о том. Просто речь.

Спать
Носом зарывшись
В темные волны волос
Губами поймать
Завиток

Вот и пойми: не поймаешь
Не просыпаться
Луной
Выводить румяные пятна
Приставшие на ветру

           (Это белый стих для антологии белых стихов).
           Аля терла холодные уши, пальцы менялись с ушами цветом, - белые и холодные, погружаясь в карманы, сжимались в кулак.

Шарит облако холодное
Над распухшею щекой.
Я открыл в себе животное -
И повел на водопой.
Водопойное, запойное,
Неумело шло за мной,
И качалась пена стройная:
Это было над Невой.

           Я решил написать "Жизнь Животных" (так следует понимать таинственные ЖЖ) - обо мне и моей подруге, как мы себя ведем и что с собой делаем. Хотя вряд ли там будет что-то новое. Хотя - что-то новое будет вообще вряд ли, но здесь мне становится трудно выражаться, так как я чувствую себя повисшим (попробую не выражаться) в воздухе, не от чего оттолкнуться. Опять-таки (перебиваю себя) - разве воздух - ничто? Что. Значит, от него и оттолкнемся. Между мной и Учреждением - воздух. Я не знаю, чем занимается Учреждение, но вижу, как мужчины в галстуках, подойдя к окну, возбужденно размахивают калькуляторами, зажатыми в белых кулаках. Когда я просыпаюсь, там уже горит свет (кроме выходных. Не могу представить, что делают пишдевицы в выходные). Видимо, я поздно просыпаюсь. Мой этаж - пятый, а их - второй, третий и четвертый, они для меня как в аквариуме. Они приезжают на черных машинах, сквозь сон я слышу их фырканье. Вечером машины уезжают. Вечером я спокойно могу стоять у окна голый - увидеть меня можно только из окон Учреждения, но там уже никого нет. Впрочем, меня бы и днем не увидели - так они там заняты.

ЖЖ: Сквозь стакан, содержавший чай с ромом, красиво
просвечивала свечка. На наших лицах шевелился
красноватый отблеск (пламя страсти). Над стаканом
красиво вился пар. Неосторожный выдох заставлял
трепетать язык огня, и тень от бутылки взмывала к
потолку и загибалась, потом опадала до следующего
выдоха. Язык огня, обернутый пятью сферами разных
цветов (больше я не мог различить), трепетал точно
так, как наши языки полчаса назад. Три языка
трепетало, а теперь он остался один. Два выдохлись.

           Это случилось сегодня. Вернее, это случилось вчера ночью. Точнее, этого не случалось, это просто как бы произошло. Я настаиваю на этом "как бы", иначе у меня ничего не останется и нечем будет оправдаться. Это случилось. Это однажды было. Это было не однажды. Мы сидели, был вечер. Пятьсот страниц такого бреда - и я в нирване. Может быть, все не так. Одна страница бреда - и я не пойми где. "Иде я?"
           Четыре выходных, Учреждение заглохло.

ЖЖ: все в порядке, мы остались довольны друг дружкой.
Подружка ласково посмотрела на друга. Друг спал.
Я спал. Я был друг.

           Если бы они зажгли окна в шахматном порядке, можно было бы сыграть партию-другую. Но четыре выходных! И потом - они меня неправильно поймут. Они все в черных галстуках. Тогда ограничимся разглядыванием. Тем более, что "их" нет. В Учреждении темно. Обрывок ленты, отвалившись от щели окна, хмуро вздрагивает на ветру, плавно трепещет, словно художественная гимнастика. Девки бегают с длинными цветными ленточками и делают ими выкрутасы. Мгновение в воздухе висит замысловатый росчерк. Ленточка вяло опускается. Девкам дают призы. Призыв. Призвание. Мне просто нечего делать, вот я и прилип носом к стеклу, даже если б мне и было, что делать, я бы не сразу отошел. Ленточка пляшет. Плачет опухшая крыша.

           Когда (в 1980-каком-то году) сбили корейский самолет, в центральных газетах появилось примерно следующее: "В ночь с такого-то на такое-то неизвестный самолет нарушил гос. границу СССР... на запросы не отвечал... и скрылся в сторону моря."
           "И скрылся в сторону моря" точно помню. В следующие дни заметка распухала, варьировалась, выяснилось, наконец, что его сбили. Международный шум. На пресс-конференции задают вопрос: почему не сразу написали в газетах правду? Ответ: написали. Вопрос: написали, что скрылся, а о том, что сбили? Ответ: там подразумевалось. Вопрос:?? Ответ: позвольте нам лучше понимать свой язык. Там это имелось ввиду. По-русски это можно выразить так.
           Вот и у меня много чего можно иметь ввиду и подразумевать. Я пи- шу по-русски, то есть, понимайте, как знаете.
           Сологуб писал в "Творимой легенде": "Спор разгорался и беспорядочно перебрасывался с предмета на предмет. Говорят, такова русская манера спорить. /.../ Чтобы спорить упорядоченно, нужно выбрать сначала председателя." Во-во. Сейчас я вступлю с собой в спор, начну возражать, махать руками, выборматывать что-то свое из себя же. Потом выберу и успокоюсь. Такова моя русская манера. Вообще, "русская манера" - словосочетание довольно дикое. В дикости есть своя прелесть.

           Во дворе тарахтят, тарахтят машины. В Учреждении пусто. Середина выходных дней - еще сегодня им отдыхать и завтра. Непонятно, отчего они тарахтят. Выглянув, я вижу лишь ворону на крыше, со спичкой в зубах, простите, в клюве. Однажды видел с окурком.
           Ворона со спичкой тяжело взлетела. Небо хмурое и, как писал Достоевский, "насилу рассвело". Утро и сразу вечер. Не поймешь. Вроде бы грустно: вроде бы идет мелкий-мелкий снег, прямо-таки моросит, но как следует не разглядеть - может, кажется. Может, идет.

"Моросил мокрый снег. Стакан с недопитым чаем стоял
немым укором недопитому чаю. Любой звук вызывал
печальный полуобморок. Звуков было немного: шуршание
карандаша слева от меня (у окна, в кресле), шуршание
мыслей в моей голове (полумыслей, получего-то),
шуршание гитары справа, жалобное потренькиванье
(на диване, в глубине комнаты, в глубине у стены
стоял диван с гитаристом на диване с гитарой на
коленях с жалобными струнами, которых ровно вдвое
больше, чем надо - двенадцать - дюжина - для
псевдообъемного звучания, железо и нейлон, звонкое,
приглушаемое подушечками пальцев, железо и мягкий,
скрипучий нейлон). Шуршание перерастает в грохот.
Скоро выйду в желанную хмурь
В ожидании бурь."
Это дурь.

           Буря кроет небо. Человек кроет бурю. (Вечное чело пчелы, у которой жалко в желтой жопке.) Венец мирозданья пригорюнился у окна. Ничто за окном его не радует. Глаз не оторвать от безрадостной заоконной картины. Качаются верхушки голых деревьев, растущих за Учреждением, за деревьями видна красная кирпичная стена, она чуть выше учрежденческой крыши, но гораздо ниже деревьев. Вороны предпочитают крышу. Ветер катает по крыше всякую дрянь, снег ее мочит. Вороны вонзают в намокшую дрянь клювы, находят необходимое, уносят куда-то на черных крыльях тоски. В царство трески. Остаются куски - то, что уже безусловно никому не нужно. (Кладбище бытовых ошметков. Натюрморт с отбросами.)
           Я хочу отвернуться. Отвернуться некуда. Немного поднимаю глаза. Голые деревья качаются от ветра.

ЖЖ: все чересчур спокойно. Жужжание эротовых крыл
давно не сотрясало воздух, не наполняло его сладким
гудением. Чересчур тишина. Неуместная прохлада.
Обычно жж так себя не ведут.

           Милая моя протеже! Посмотри, что ты написала в своем дипломе: "Травящее человеческое зазнание..." Эта описка гениальна. Ничего лучшего ты, прости, - или я глубоко неправ, - разве неправ?

           Акутагава: "Я остановился посреди улицы и стал думать, куда бы теперь пойти."
           Я придумал рассказ, в котором сразу бы опускался занавес. "Докончу эту тетрадку... и заведу другую," - решил главный герой намеченного рассказа. Хлопнул в ладоши. Хлопнул листами тетради. Хлопал ушами, глазами, молодость прохлопал и теперь прохлопывает зрелые годы - только какие ж они после этого зрелые? Это вечное созревание, на которое обрек себя герой... - Хлоп! (занавес) Все, рассказ кончился.

           Поглощая сухой завтрак "Звездочки": "Желудок полон звезд - сияющий обман..." Глядя на луну: "Как ярок твой заемный свет!.." Что же это такое? Да как у меня язык поворачивается? Он поворачивается как-то странно. Ему неловко. Язык ворчит, плюется, однако(же) выражать ся не прекращает, треплет себя, чешет, точит.
           Учреждение. Я не знаю, что о нем написать, но оно каждое утро приковывает мое внимание: встав с постели, я первым делом осторожно (потому что голый) выглядываю из окна и вижу - все в порядке, аквариум светится, полон рыбок, рыбки смотрятся в зеркальца, оборачиваются на чей-то неслышный отсюда зов, причесываются, открывают форточки, производят какие-то мелкие движения у своих столиков - я облегченно вздыхаю. Мне действительно сразу становится легче после дурного сна, когда я вижу целыми и невредимыми эти нарядные созданьица. Я успокаиваюсь. Я забываю дурной сон. Я сразу резко успокаиваюсь и начисто забываю идиотский сон. Я потираю руки и смелее выглядываю из окна - меня же в темной комнате не видно - и вдруг одна быстро оборачивается и, шевеля губами, подходит к своему стеклу - неужели заметила, вот это глаз! - закрывает форточку (замерзла бедняжка) и отворачивается. Садится на подоконник. Невежливо. Теперь я ну совсем спокоен. Ой, как она меня отвлекла. Я зеваю, совершенно невозмутимо, неторопливо, с достоинством выспавшегося человека. Я тоже отворачиваюсь. Вернее, собираюсь отвернуться, но как-то это у меня все не спеша, и я еще некоторое время смотрю.
           За стеклом проплывают три наяды: одна чешет, другая пишет, третья точит. Расческа, ведомость, телефон. Хочет ведать, хочет причесаться, хочет телефонировать. Чешут все три: языком, гребнем, шариковой ручкой. Они чешки или - тпр-р! остановка. Я так докаламбурюсь, пожалуй (калом в бурю - вечно мне слышится что-то не то. Теперь я понимаю свою неприязнь к вороне - мы слишком похожи, оба падки на дрянь. Если поразмыслить - мы все-таки не конкуренты. Сейчас поразмыслю - и неприязнь пройдет).

Гляжу вперед я без боязни неприязни.
Ведь мусор мой, по крыше ползая, ворона
Не уворует.

           Лучше сказать "на кррыше карркая, воррона". Эдакое р-р-р.

Р-р-раз! - и птицы у ног моих сели.
Р-р-раз! - и хмуро в глаза мне глядят.

           Эх, раз! Еще раз!
           Эк меня разобрало! Да что там - была не была! СТИХИ ПРО ДАМУ С ВУАЛЬЮ:

Откинув нежное забрало,
Ты взглядом душу обобрала!
Теперь под сеткою твоею
Сижу и выглянуть не смею.

           Вариант:

           С тех пор под сеткою твоей
           Томлюсь, как в клетке соловей,
           Но соловей неутомимый -
           Я жгу глаголом! Бойся дыма!

   Р.S.  Дымлю глаголом, с торсом голым.
           Конвой ведет ребенка в школу.
           Всю зиму дождь. Конвой по лужам.
           Мой торс пока не обнаружен:

           Мадам Сижу мне кажет спину.
           Трусы дополнили б картину.
Р.Р.S.  Я тычу носом в паутину,
           Напоминая Буратину.

           Какая гадость - описывать вид из окна: передо мной расстилалась жидкая грязь. Надо мною - зимнее ингерманландское небо. Встал на уши - картина осталась прежней.

ЖЖ (цитирую по памяти): На одном острове некто видел
зверя, называемого каркаданнн. Каркаданнн похож на
офигенную корову: с широким рогом посреди широкого
лба. Он такой сильный, что может носить на своем
роге (вариант: на рогах) крупного слона. На острове
страшная жара. Жир слона тает и заливает глаза.
Каркаданнн слепнет и ложится на землю. Тогда к нему
прилетает птица Руххх и уносит в своих когтях
каркаданнна вместе со слоном в свое гнездо.

           Дополнительное ЖЖ (для любителей гороскопов): представьте - Козерог в позе Рака.
           Потом мне снилось, как я читал рассказ. Я читал. С двух сторон от меня люди боролись со сном. Когда я закончил, борьба прекратилась в пользу сна. Я вышел. Люди, прислоненные до того к моим плечам, упали друг на друга, и началась катавасия: КАТЯ-ВАСЯ-Я, только без я. Они упали и падали низко и долго. Я отрывался от земли, меня тянули за уши, подтянули к самым облакам и отпустили. Я свалился на них третьим и скорее проснулся. Подбежал к окну, помахал рыбкам, постучал по стеклу, наточил лясы, и это называется - успокоился! Сплошная калигула (камбала, каракатица) - как говорила бывшая одноклассница друга, работающая проводницей: "Я вообще людей люблю, но пассажиров ненавижу." В вагоне жарко, жир заливает глаза, проводница слепнет, и я запихиваю их всех под подушку, печально думая о недописанной ЖЖ.