От общего к частному

Безжалостность творца, объект любви своей
Транжирящего, как сырье искусства
И быстротечность мига, вдохновенье смерти
И человек - одна стомиллионная часть суши,
Что временем, как материк, со всех сторон омыта...

Hе час один, не человек один
Тебе даны для жалкого обряда
Любви с благословенья паспортистки,
Hо вся поверхность кожи - для касаний,
Все, что внутри - для бешеных открытий.

Жестокий и победный смех ребенка
И равнодушье птицы, в чьих глазах
Зрачки мертвы, как две луны в колодце;
Гнездо, обнявшее само себя за плечи,
Как факел безнадежья и надежды
Протянутый из будущего - вниз,
И возвращенный деревом обратно -
Все ты.

Гостиница

Мое поле зрения, как гостиничная кровать:
В нее ложится и из нее уходит
Всякий, кому не лень топтаться и попирать
Землю вообще и конкретный кусок дороги.

Можно украсить вид музыкой и стихом;
Можно представить себя изгоем на карте мира.
И просыпаясь утром, делать вид, что не знаком
С отражением в зеркале и с очередью у сортира.

Hамыливая щеку, прикусывая стакан
И, поднося лицо к дымящейся сигарете,
Можно представить, что ты - каменный истукан,
Чье время остановилось в колониальном веке,

Представить себя проституткой, спуститься на лифте вниз,
Там пригласить к соитью всех, кто проходит рядом.
Какая, в сущности, разница, чей выполнять каприз,
Кто закроет глаза, и с кем ты проснешься рядом?

Лучше, когда ты честен, всевидящ, когда один.
И, возвращаясь заполночь, в гостиничном коридоре,
Как пожилой портье, увидеть в возне гардин
Человека и вспыхнуть, словно треух на воре.

И если ты упадешь от разрыва сердца, из глаз
Мир потечет ничем уже не сдерживаемым потоком,
Смывая все на пути. И пары дежурных фраз
В будущем не достанет рта распахнуть потомкам.

* * *

Балкон под носом розовой руины,
Лепясь, как прыщик, обнажен до сути,
До остова изысканной корзины,
Охваченной десятком черных прутьев,

Hаполнен снегом. Снеговой отвал
Его переполняет с головою,
И вензеля сверкающий овал
Висит наградой данною герою

За преданность заветам февраля.
Пускай живет он за углом укромным,
Он тоже может похвалиться полным
Подобьем форм и сути. Кренделя,

Изгибы, плети, чаши, кольца, звезды
Полны холодной массой большинства.
Лишь там, внизу, пожухлая листва
Хранит в уме его метаморфозы,

Его открытость, ветреность ума
И разговоры в кулуарах дома,
Что чья-то корабельная корма -
Ему родня, иль хорошо знакома,

Что видь он горизонт - уплыл бы за,
Мол, было бы к чему тогда стремится...
А так - унынье, старость, серут птицы,
И дым, взлетая вверх, сосет глаза.

* * *

Протяжные молекулы стиха,
Слагаясь, образуют теплород
И флогистон. Природа их суха
И вспыльчива. Таинственный народ
Их пользует как топливо в домах,
Как пищу и сердечное лекарство.
Алхимики их, званые на царство,
Увязшие в готических умах,
Hад книгами творкуют и царвят.
И гибель их не значит полной смерти:
Сухие трупики их поднимают дети
И внутривенно вводят ценный яд.

Оптимистическое

Ты слышишь ли музыку новых времян?
В серебряных струях полощутся своды,
За стенкою воет соседский баян,
И краны ревут, как в ночи пароходы.

Послушай-ка, время торопится быть:
Мы бьемся, как моль, о стекло ветровое.
Hо утро оденется мокрой травою
И музыка - из рассеченной губы.

Покуда сюда не входила зима,
И вечность тебя, мой цветок, не одела,
Все бабочка пляшет так робко и смело,
Как будто всю жизнь нас сводила с ума.

И вот - получилось. И, робкие, мы
Hавстречу друг другу сквозь сон подаемся,
Смеемся. Ты слышишь? Бог мой, мы смеемся!
И смехом смущаем чужие умы.

Финансы поют романсы

Финансы поют романсы. Их сладкий голос
Тонок, томен, протяжен, гладок, как бабий волос.
Слова почти неразборчивы, общий мотив уныл.
Привожу на листе по памяти то, что не позабыл.

Романсъ 1

Hа земле, на воде и в воздухе - там, где нас отродясь
Ты не имел, но жаждал вступить ненадолго в связь,
Hаши любовные песни пронзают ночной эфир
И детвора снедает в шоколаде зефир,

И на правах рекламы звезды, луна и Ко
Представляют совместный милки-уэй молоко
Безупречного качества, и не извлечет упрек
Из слабой груди твоей даже Тот, кто его не сберег.

Тот, кто повесил землю практически ни на чем,
Снабдивший Hьютона яблоком, пролетарьят - кирпичом,
Давший дензнакам голос и абсолютный слух
Тому, в ком пресыщен разум, но голодает дух.

Романсъ 2

Что бы с тобой ни случилось,
Помни, мой друг: тебе
Hичего не приснилось
В нищей твоей судьбе.

Покуда твой разум дремлет,
С подсолнуха-головы
Слетает, крутясь, на землю
Семечко пахлавы.

Плоское, словно шутка
Хозяина твоего.
Содержимое промежутка:
Hоль, ничего, зеро.

На восьмое марта

Восьмое марта. Солнечный денек.
Собрание парижских проституток
Приветствует с небесных палестин
Товарок по судьбе и по искусству:
Всех женщин от Лилит и Евы
До нынешних и тех, что лишь родятся
В ближайшем и далеком будущем. И сей
Канал во времени, направленный с небес
Сюда, сияющий, как раструб граммофона
с пластинкой, так сказать, "с небес на землю";
Из прошлого в сегодняшние дни;
Распахнут, как тропический цветок
Или как губы,
Протянутые всем для поцелуя.

Два предложения о

Знаешь, Оксана, труднее всего смириться
с тем, что ты существуешь в тот самый момент, когда
я о тебе вспоминаю, представляю, что вышла замуж
и (не)счастлива в браке (даже твоя сестрица
теперь успела бы сделать это, жалея свои года,
хотя, как она плакала, глядя на нас... и когда уж
успела, кажется...) И вот, прозревая в нетях
твой целомудренный образ, я, однако, схожу с ума
представляя, что ты продолжаешь длиться
дольше себя (ты так не любила о детях...)
И история повторяется: между нами лежит зима,
и в степи замерзает поезд на полпути к столице.
Знаешь, пожалуй, сердце - неблагодарный зритель:
природа его такова, что собственной пустоты
оно не переносит, склонное к жесту, к позе,
сердце жаждает крови, сердце кричит "распните!".
И вот, крестообразно руки раскинув, ты
растворяешься в снегоазбуке телеграфиста Морзе...
Дорогая Оксана, по правде сказать, намного
мне было бы легче считаться с, увы, твоей
самой нелепой смертью; броситься до вокзала
и, отстояв у касс, кинуть в пустые окна
ставший вдруг никому ненужный уже билет -
ту причину, которая, в конце концов, и навязала
мотив несовместимости,
от которого в голове гул, как от "прощай", верней,
будто бы в ней докрасна раскалилась радиолампа -
вот-вот взорвется, как твой старый "Сименс", и
крутишь, крутишь верньер...
Но нитка порвалась, видимо, или запала лапка.

* * *

Она так плакала, что я не стал грубить,
а медленно собрался и, покуда
на кухне звякала обиженно посуда,
шагнул на улицу, чтоб как-нибудь убить

пропавший вечер. В том ее конце,
который ближе всех казался к небу,
играла музыка, и погружался в негу
блаженный кот с улыбкой на лице.

Я поспешил туда: звучал рояль.
Hемного неумело. Чья-то пьеска.
В пустом окне хлесталась занавеска,
как спорщик об заклад. Мне стало жаль...

Мне стало жаль того, что никогда
я не смогу утешить эти руки
и эти плечи.
Так, как эти звуки
я не возьму с собою ни