Мышка, наконец, прибежала.
           Поиски мышей оказались непростым делом. В каждом углу, во всех альковах были расставлены мышеловки; скрывались они также под исполинскими, полуприсевшими на гнутых ножках комодами, и под литыми многоспальными кроватями, и в холодных рыцарских залах. Они попадались в жарких кухнях, в сырых ревматических ванных комнатах и даже на конюшне. Замок был захвачен мышеловками всех разновидностей, всех уровней сложности, с приманками и без приманок. Отовсюду то и дело слышались проклятья слуг, впотьмах наступавших на коварные машинки. Сложные переломы рук и ног были обычным явлением; иным же бедолагам случалось и шею свернуть, но ловушек никто из-за этого не выбрасывал. Напротив  —  серьёзно пострадавшего казнили какой-нибудь особенной казнью неторопливо, вдумчиво  —  чтоб другие были впредь аккуратнее, да и просто от скуки, благо пользы от несчастного слуги больше не ожидалось.
           В сумрачных покоях воцарился ужасный запах сыра  —  сыр тоже был разбросан повсюду вперемежку с другими продуктами, которые исстари пользуются вниманием крыс и мышей. Всё это впустую, понапрасну гнило и разлагалось, однако сырный дух ухитрялся вобрать в себя прочие ароматы и при том не утратить своего мерзкого лидерства. Безудержно плодились тараканы, мокрицы, ядовитого цвета черви; сонно жужжали объевшиеся чёрные мухи; ступени каменных витых лестниц покрывались темной слизью, испарения сгущались в несвежий туман, который, казалось, вот-вот удастся разглядеть невольно сощуренными глазами.
           Тщетные надежды! Проклятый крысолов увёл, как есть, всех крыс и мышей до последней. Он явился из неведомой земли, одетый в высокую шляпу, потёртый камзол и огромные грязные сапоги. Явился вслед за жалобным писком своей же дурацкой дудочки, в котором ровным счетом никто, кроме мышей, не услышал ничего волшебного. И земля отдала своих бессменных квартирантов  —  грызуны потянулись из дыр и нор сначала сотнями, затем  —  тысячами и сотнями тысяч. Вряд ли кто прежде догадывался, сколько этой дряни скопилось в сокрытых от глаза недрах: впору в обморок падать, настолько мощным оказался тот поток хвостов, серых лишайных спинок и прижатых ушей. Очень скоро, таким образом, зловещее королевство полностью лишилось подданных, незаменимых в любом зловещем деле.
           А так всё удачно складывалось. Так хорошо шли дела. Иван-царевич если и не приветствовал перемены, то уж во всяком случае воспринял их спокойно, без паники. Ведь чудо свободно в своих проявлениях, и если угодно было ему, чуду, проявиться смешением мифов, оно имело на то законное право. Никем не была гарантирована незыблемость сказочного уклада. Главное то, что медведь примчался по первому требованию  —  что с того, что не тот. Дело своё он знал хорошо, грамотно вывернул дуб и поспешил обратно к брошенному коробу с пирожками и Машей внутри. Иван-царевич, крякнув, плюнул на ладони и взялся за ларец. Как и полагалось, выпорхнула утка; Иван-царевич повелительно свистнул, на зов прилетела послушная Серая Шейка. Мощным ударом плоского клюва она размозжила беглянке голову; в предсмертной родовой судороге утка исторгла яйцо, которое камнем полетело в морскую пучину. Когда Иван-царевич ступил на мокрый песок, там его уже поджидала Емелина щука. Преданно глядя на героя, она держала в пасти яйцо  —  не простое, а золотое.
           Тут начались неприятности. Щука плеснула хвостом и уплыла по щучьему своему веленью, а Иван-царевич, предвкушая скорую расправу над врагом, тюкнул яйцом по гладкому, отполированному водами камню  —  совсем, как оказалось, зря, потому что яйцо и не думало разбиваться. Царский сын нахмурился, снёс яйцо на каменную плиту, выбрал булыжник поувесистей и припечатал находку как следует, по-русски. Не тут-то было  —  золотая сфера выскользнула из-под пресса и с силой ударила царевича по колену. Тот скривился от боли, сел на песок и остолбенело уставился на упрямое яйцо. Оно нахально отсвечивало, купаясь в лучах жаркого полуденного солнца. Не помогли и новые попытки, и самые изощрённые технические ухищрения Ивана тоже не возымели успеха. Отчаявшись, он снова начал призывать зачем-то медведя, утку, щуку, но помощнички, исполнив сомнительный долг, даже не откликнулись.
           Иван-царевич не заметил, как наступил вечер. Ночевал путешественник в тёмной дубраве, под докучливое комариное пенье; c восходом же солнца, видя, что помощи ждать неоткуда, сунул яйцо в карман и отправился к замку Кащея. В замке, пусть до поры чужая и далёкая, пусть в неволе, но всё-таки жила и здравствовала Василиса Премудрая, и Иван-царевич очень надеялся получить от неё дельный совет.
           До Кащеевой обители было рукой подать. Внешний вид строения не обманул ожиданий Ивана: готический стиль, мрачные мозаики окон, устрашающие идолы  —  в целом же всё опечатано печатями тлена и зла. Подъёмный мост опустился навстречу Ивану, отважный витязь прошёл надо рвом, кишевшим крокодилами, и поставил ногу на первую ступеньку бронированного крыльца. Дверь распахнулась, и на пороге возник хозяин замка собственной персоной. От Кащея исходил неистребимый запах камфоры. Нельзя сказать, что могущественный чародей производил слишком грозное впечатление  —  вероятно, ему не пошло на пользу бессмертие, и голова у волшебника работала уже не так хорошо, как в годы молодости. Достаточно того, что одет Кащей был в какую-то ветошь, сбоку болталась полицейского вида шашка, лысый череп венчала корона из золотой и серебряной фольги, а перстни давно потеряли блеск и поминутно сползали с исхудавших пальцев. На шее висела тяжёлая золотая цепь, и было видно, что вес её в скором будущем сделается для владельца неподъёмным. Глядя на незваного гостя, Кащей подозрительно пожевал губами.
           —  Зачем пожаловал?  —  осведомился он неприятно удивлённым тоном. Ивану показалось, что Кащей ждал с некоторых пор какого-то подвоха и вот теперь убеждался в справедливости своих опасений.
           —  Знаешь ли, что несу с собой кармане?  —  ответил Иван-царевич с неожиданным подвыванием, волнуясь.
           —  Надеюсь, что яйцо,  —  Кащей фыркнул.  —  Вопросом на вопрос отвечаешь  —  из русской ли ты сказки? И откуда этот выспренний тон?
           Иван смешался.
           —  Ты угадал, бесовское отродье! Только в яйце том смерть твоя прячется!
           Кащей нетерпеливо закатил глаза.
           —  О, порождения тьмы! Смерти-то мне и нужно. Чего ж ты ждёшь, окаянный? Или силушки нет переломить иголку?
           Иван, насупясь, посмотрел на противника, помялся, затем махнул в отчаянии рукой, полез в карман и вынул золотое яйцо.
           —  Иголку сломаю с удовольствием,  —  буркнул он и побагровел от стыда.  —  Но вот яйцо твоё не бьётся.
           Кащей недоверчиво покосился на путешественника:
           —  Что ты хочешь этим сказать?
           Вместо ответа Иван-царевич простёр руку, выронил яйцо, и то с чарующим звоном ударилось о крыльцо.
           Кащей тупо смотрел, как драгоценная игрушка, прыгая, скатилась на землю и укрылась под одиноким лопухом. Витязь проводил яйцо взглядом, перевёл глаза на Кащея и сжал рукоять меча. Злой волшебник понял всё без слов, разодрал одежду, являя Иванову взору веснушчатую старческую грудь, и жестом пригласил поразить врага ударом в самое сердце. Иван-царевич, хоть был не слишком крепок умом, догадался, что на победу рассчитывать нечего. Грудь Кащея испещряли чудовищные шрамы  —  следы многочисленных бессмысленных сражений. Вся надежда была на яйцо  —  и Кащей, что удивительно, тоже на него совершенно открыто надеялся.
           —  Сущеглупый бездельник!  —  прошипел колдун, подобно аспиду.  —  Где тебе знать тяготы бессмертия! Я ждал тебя целую вечность, хуля и понося магическую силу, которая тебя одного наделила властью подарить мне долгожданное забвение! Дня не проходит, чтоб я не взирал в тоске и скорби на дорогу  —  вдруг покажется румяный, здоровый дурак с ветром в голове и похотливыми устремлениями в сердце! Он будет держать в руках мою смерть. И вот я обманут, мечты мои рухнули  —  о, горе мне! О, недостойное смешение чудес! О, высший произвол!
           С этими словами Кащей повалился на колени и начал биться головой о крыльцо. Шурша, свалилась игрушечная корона. Иван-царевич пребывал в полной растерянности и не представлял, что делать дальше. Хозяин замка стенал, заламывал руки, угрожал небу в тучах, плакал без слёз, сухим плачем  —  ничто не менялось: лежало под лопухом неподвижное яйцо, стоял столбом бестолковый Иван с опущенными руками, и вечность, готовая было сдать позиции, вновь утверждалась на неопределённо долгое время. Видя, что Кащей не собирается вставать, царевич осторожно перешагнул через него и углубился в мрачные палаты. Долго плутал он по лабиринту коридоров, переходов и лестниц, покуда  —  совершенно случайно  —  не оказался в горнице посветлее: там, в бесконечной печали, предавалась рукоделью Василиса Премудрая. При виде суженого она сразу бросила своё занятие и поспешила к нему навстречу.
           —  Сокол мой желанный!  —  начала Василиса, но Иван глядел себе под ноги и ковырял паркет носком сапога.  —  Что ты, милый, закручинился?  —  в голосе Василисы зазвучала тревога.  —  Али хворь какая напала? Утро вечера мудренее!
           По поводу последнего у Ивана имелись известные сомнения, которыми он и поделился с невестой тут же, не теряя времени даром. Рассказ продолжался недолго, и к его концу прелестный лик возлюбленной омрачился. Василиса поджала губы и задумалась. Тут в обличии хищной птицы впорхнул убитый горем Кащей  —  перед лицом опасности он готов был позабыть на время старую вражду и принять участие в совете. Вернув свой истинный вид, чародей без сил опустился на широкую супружескую кровать, Василиса расположилась на троне (трон стоял в каждой комнате  —  даже в тех, где его присутствие казалось неуместным), а Иван-царевич отстегнул бесполезный меч и уселся на подоконник.
           —  Нет причин дивиться,  —  сказала Василиса нараспев.  —  Когда пришел невесть откуда бродяга-крысолов, я сразу поняла, что свершилось новое чудо и замыслы, положенные в основания прочих чудес, перемешались. Мы перешли в легенду, содержания которой не знаем.
           —  Никакого смысла,  —  поддакнул ей Кащей капризным голосом.  —  Сначала, недруги мои, уразумеем суть  —  тогда, небось, и выход отыщется.
           Василиса Премудрая печально покачала головой.
           —  Как же нам его уразуметь? За чёрным лиходейством потерял ты, видать, рассудок! В Курочке Рябе  —  много ль смысла ты найдёшь?
           Иван-царевич в разговор не вмешивался, так как по характеру был больше расположен к ратным подвигам, а в высокие, неясные материи вникать не стремился. Он, пока шло совещание, увлёкся войной с воронами, которые, будучи птицами мудрыми, тоже хотели послушать умные разговоры и порывались разместиться на подоконнике.
           —  Перемелется,  —  говорила Василиса убеждённо.  —  Если чудо чудом погоняет, то всё рано или поздно тем же чудом вернётся на круги своя.
           —  Ошибаешься,  —  возражал Кащей.  —  Нет для чудес ничего невозможного  —  стало быть, нет и закона. А по-твоему выходит, что есть. Ну, как не образуется?
           Спор грозил затянуться. Вскоре стало ясно, что оба рассуждают о вещах, о которых не имеют ни малейшего представления. Это понял даже Иван-царевич  —  ему в конце концов изрядно надоели бесплодные словопрения.
           —  Вот что,  —  молвил он, не выдержав.  —  Образуется  —  не образуется, а жить-то надо сейчас. Неужто мы не разобьём какое-то жалкое яйцо? Нужно попробовать!
           —  Дело говоришь,  —  похвалила его Василиса Премудрая.  —  Под лежачий камень вода не течёт. Знал бы ты, как мне не терпится с тобой соединиться!
           —  Может, как-нибудь можно?  —  спросил осторожно Иван. Но Василиса строго покачала в ответ головой, а Кащей встрепенулся и не по-доброму сверкнул запавшими глазами.
           ... Приступили, не откладывая: Иван-царевич сбегал за яйцом, и Кащей проводил витязя в кузницу. В кузнице было от чего разбежаться глазам  —  наковальни, молоты, пилы, прессы, клещи, тиски и плавильные печи.
           —  Славно!  —  одобрил Иван.  —  С таким-то инструментом, да с Божьей помощью  —  управимся!
           —  Угу,  —  кивнул Кащей язвительно.  —  Если только яйцо не заговорённое.
           —  Посмотрим,  —  отозвался царевич бодро. Он положил яйцо на гладкую поверхность наковальни, выбрал молот потяжелее и с размаху опустил на каверзную штуковину. Молот отскочил  —  Иван едва удержал его в руках, иначе быть бы беде. Кащей, шаркая, подошёл поближе и стал внимательно рассматривать лунку, образовавшуюся в наковальне после удара. Яйцо лежало в лунке  —  целое и невредимое. Злой волшебник обречённо махнул рукой и пошел вон из кузницы. Иван-царевич сдаваться не желал  —  он зажал непокорный предмет в тиски, разложил все пилы, какие нашёл, и принялся за работу  —  да только лезвия, отменно прочные на вид, стирались в мгновение ока. Согнулось и звонко переломилось долото; отлетевший обломок чуть не угодил царевичу в лицо, но Иван успел вовремя отпрянуть. И неудачи преследовали царевича, за что бы он ни брался. Обессилев вконец, он оставил пустую затею и поплёлся обратно ни с чем.
           Вновь собрались в Василисиной горнице. Старый колдун, хоть и ушёл из кузницы, заранее уверенный в провале предприятия, всё же, видно, тешил себя призраком какой-то надежды. Появление разгорячённого, унылого Ивана подкосило его окончательно. Василиса Премудрая тоже заметно расстроилась. Она побледнела, приложила руку к сердцу, но вскоре сумела себя обуздать и спокойно объявила:
           —  Знать, такая наша доля  —  придётся ждать.
           —  Ждать!!  —  завизжал Кащей, теряя самообладание.  —  Сколько ж мне ещё ждать, побери вас прах?!
           Никто ему не ответил. Кащей забегал взад-вперед, цепляясь шашкой за домашнюю утварь. Василиса молвила, ни к кому в отдельности не обращаясь:
           —  Нам нужна мышка.
           —  Какая-такая мышка?  —  провыл Кащей и в исступлении хватил себя кулаком в грудь.
           —  Самая простая, серенькая мышка,  —  объяснила Василиса кротко, не обращая внимания на ярость своего тюремщика.  —  Которая бегает, машет хвостиком  —  понимаете?
           —  Я понял!  —  закричал восторженно Иван-царевич.  —  Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось!
           —  Где я возьму вам мышку, черт возьми?  —  проворчал Кащей.  —  Ах, неспроста приходил этот проклятущий крысолов! Он нарочно увёл всех мышей, потому что знал, как они нам понадобятся!
           —  Правильно глаголешь,  —  Василиса терпеливо вздохнула.  —  Конечно же, он знал. Я же говорила, что мы очутились в новой, неизвестной сказке. Кто-то продумал начало  —  мы-то и ведать не ведали, что оно уже началось. Верно, и конец придумает.
           —  Придумает!  —  проскрипел Кащей с горечью.  —  Знать бы, какой... Начало-то уж больно весёлое! Ну нет, я не намерен сидеть на печи и ждать паршивую мышь. Надо ее найти во что бы то ни стало  —  найти и изловить. Раз больше ничего не остаётся, пусть она бегает и машет хвостиком, пока не околеет.
           Так появились в замке мышеловки. Каждый день их проверяли и, бранясь, пинали сапогами пустые ловушки. Мыши не шли. Пускаясь на разные штуки, Кащей даже выучился кое-как играть на дудочке, но звуки, которые он из неё извлекал, не имели над грызунами власти. Чародей применил колдовство, после чего неприятный, гнусавый напев дудочки стал приманивать жаб, дождевых червей, и даже пришла из-за морей-океанов диковинная ехидна  —  всё это не годилось. Испробовал Кащей своё могущество и по-иному: превратил в мышей парочку слуг, но напрасно  —  своенравное яйцо уворачивалось от ударов заколдованных хвостов. Тогда колдун призвал на помощь летучих мышей  —  их в замке было чрезвычайно много, буквально на каждом шагу висели они гроздьями, головами вниз, сохраняя в прохладной крови дремлющее бешенство. По части хвостов, однако, летучим мышам похвастать было нечем. Сотни раз они сбивали несчастное яйцо ударами перепончатых крыльев , но в неизменном яичном звоне слышалась только издевательская насмешка.
           Иван-царевич остался жить в замке, чтоб всегда быть под рукой в случае чего. Не то придёт вдруг мышь, а героя  —  ищи-свищи, как ветра в поле,  —  нет уж! пусть пока живет. Он день-деньской бил баклуши, слонялся по замку, поминутно лез не в свои дела, а вскоре и вовсе залёг на печь, уподобляясь своему былинному собрату и от безделья делаясь всё больше на него похожим. А перемен пришлось ждать долго.
           Унылые, бесславные годы потянулись один за другим. Кащей с каждым днём глупел, и у многих возникала надежда, что он, в согласии с изменившимися условиями, умрёт естественным путём, без помощи Ивана. Замок приходил в запустение, слуги разбегались кто куда, и никто не пытался их вернуть. Оставшихся  —  особенно, как уже говорилось, невинно пострадавших от мышеловок,  —  со скуки мучили, казнили и всячески надругались над мёртвыми телами. Даже Василиса Премудрая втянулась со временем в это занятие. Их отношения с Кащеем постепенно приняли очертания брака, заключённого по расчёту, и долгие годы совместного житья-бытья понемногу сгладили изначальные разногласия. У Кащея была богатая, уникальная в своём роде библиотека, и Василиса часами просиживала в обществе инкунабул, берестяных грамот и папирусов. Она частенько читала Кащею вслух  —  в основном, про Агасфера, поскольку волшебнику приятно было сознавать, что кому-то приходится ещё хуже, чем ему. Он, по крайней мере, знал, где искать свою смерть. Кругозор Василисы неуклонно расширялся, покуда увядала красота  —  пленница безобразно располнела, сделалась прожорлива и, наконец, заболела сахарным диабетом. С Иваном-царевичем они по-прежнему были недоступны друг для друга. Никто из троих не в силах был разрушить злые чары. На первых порах Иван сильно мучился, маялся и тосковал. Однако, с течением времени, внешний вид Василисы перестал разжигать в его сердце пламень, и Иван-царевич успокоился. Если бы кто теперь спросил его, что, собственно, он делает здесь, в этом замке, в откровенно сомнительном обществе, он не нашёлся бы с ответом. Лёжа на печке, он строил фантастические, принципиально неосуществимые планы, поглощал чугунки пшённой каши и выхлёбывал вёдра щей. Наступил день, когда царевич совсем перестал выходить к завтраку, обеду и ужину. А после вообще прекратил какие-либо хождения, предпочитая лежачий образ жизни.
           Кащей, напротив, становился всё более деятельным. Проку от его активности было, впрочем, с гулькин нос. Однажды, в недобрый час, ему вообразилось, будто злополучное яйцо из чистого золота  —  вовсе не то яйцо, в котором спрятана волшебная игла. Благо заняться больше было нечем, он приступил к поискам другого, настоящего яйца,  —  и вот, оказавшись под нестерпимым Кащеевым игом, застонали окрестные деревни: было приказано доставлять в замок все до единого свежие яйца, сколько бы не нанесли работящие курицы. Кащей лично протыкал каждое яйцо вязальной спицей, а после неизменно сквернословил и плевался. Скопились целые горы без толку изуродованных яиц; в конце концов Кащей, выгнав Василису Премудрую из книгохранилища, усадил её за художественную роспись скорлупы. Размалёванные яйца, более не нужные, относили в подземный ледник, чтоб не портились. С приходом Пасхи их тащили в ближайшую церковь, освящали (с этим сложностей не случалось  —  ведь в яйцах не было найдено ничего, связанного с Кащеем  —  в том числе, правда, и его смерти) и раздаривали крестьянам. А яйца продолжали стекаться возами. Василиса, не справляясь с работой, протестовала, и местных жителей постигло новое горе  —  Кащей, не долго думая, по старой привычке наворовал девиц в большом количестве и отдал в услужение строптивой наложнице. Образовалась настоящая мастерская по росписи; красны девицы, лишенные мужского внимания, томились  —  Кащей по причине старческой немощи лишь бессильно скрежетал зубами, а Ивану-царевичу заменяли полноценную жизнь бесконечные праздные грёзы. Обманутые, забытые девицы дневали и ночевали в мастерской, предаваясь мечтаниям о наилучшем устройстве жизни. "Воистину, что-то новенькое... Отродясь не слыхивал подобной чуши. Подозрительные сказки, вредные",  —  бормотал Кащей, когда случалось ему подслушать нелепые фантазии.
           ...Не заметили, как потянулись юбилеи  —  пятьдесят лет Василисе, шестьдесят, семьдесят... Все действия, предпринятые с целью заполучить к себе мышей, утратили первоначальный смысл и выродились в выхолощенные ритуалы. Ежедневно проверялись мышеловки, ежедневно разбрасывались лакомства, но при этом все, похоже, и думать забыли, зачем это делается, и даже позабыли, как выглядит мышь как таковая. А вскоре забот и хлопот прибавилось: Василису разбил паралич, она слегла и лежала бессловесная, словно колода. Аппетит её сделался поистине ненасытным. Так как слуги, которых к тому времени ещё не успели казнить, разбежались кто куда, на хозяйстве остался сам Кащей. Стряпня его никуда не годилась, Василиса злобно мычала, отталкивая блюда здоровой рукой, приходилось готовить что-то особенное. Отвергнутую пищу Кащей относил Ивану-царевичу  —  тот съедал всё без остатка. Василиса Премудрая, насытившись, знаками требовала сказок, и Кащей, не балуя её разнообразием, заводил из вечера в вечер одно и то же: дед бил  —  не разбил, баба била  —  не разбила... Глаза Кащея светились безумием, руки дрожали, слова с каждым днем выговаривались всё труднее  —  сторонний слушатель, в конце концов, не смог бы разобрать ни слова, а Василиса догадывалась о содержании лишь по накатанным, отработанным интонациям.
           Наступил день, когда припасы в замке кончились. Девицы  —  теперь уже особы весьма почтенного возраста  —  грозились устроить голодный бунт. Слез с печи недовольный Иван-царевич  —  слез и упал, запутавшись в многолетней седой бороде. Приподнималась на локте возмущённая Василиса, осыпая нерадивого Кащея словесной окрошкой. Мышь, которая невесть откуда прибежала, никто не замечал; оскорблённый зверёк сердито пищал, требуя себе пищи, путался под ногами; Иван с Кащеем швыряли в мышку, чем придётся. Так продолжалось до того момента, когда взгляд Ивана случайно упал на книгу сказок, раскрытую как раз на нужной странице. Бумагу покрывал толстый слой пыли, но сквозь последнюю ещё можно было различить картинку  —  там была нарисована мышь: как она бежит по столу, как машет вёртким хвостиком... Иван заревел диким рёвом, на шум прибежал Кащей и увидел, что убелённый сединами витязь стоит, раскачиваясь из стороны в сторону, и глаз не сводит с какой-то книжки. Иван принялся возбуждённо тыкать в страницу пальцем; до Кащея, наконец, дошло.
           —  Вот оно,  —  прошептал он невнятно.  —  Ужель дождусь, увижу мой конец воочию...
           Кряхтя, Иван поспешил за яйцом. Оно каким-то чудом не потерялось в воцарившемся хаосе; царевич осторожно положил его на стол, отступил в дальний угол и замер, не дыша. Мышка, рассерженно ворча что-то мышиное, вскочила на стол как бы между делом и так же между делом, походя, будто выполняла некую второстепенную, не главную для себя работу, сбила яйцо на пол. Яйцо, упав, развалилось на две аккуратные половины; в одной из них, как в колыбельке, покоилась сверкающая острая игла.
           Тут все заплакали  —  и дед, и баба.
           Правда, плакали по разным причинам. Кащей плакал от радости  —  его давнее желание готово было вот-вот исполниться. Иван-царевич плакал о безвозвратно ушедших, впустую растраченных молодых годах. А Василиса Премудрая плакала в силу своего заболевания, потому что других поводов к слезам у неё не осталось  —  она давно уж перестала понимать происходящее вокруг и невольными слезами отвечала на всякое внешнее и внутреннее событие.
           Откуда не возьмись, возникла в горнице курочка Ряба.
           —  Ко-ко!  —  закудахтала она самодовольно.  —  Не плачь, дед, не плачь, баба! Я снесу вам яичко новое, не золотое, а простое!
           Но Кащей с Иваном, не сговариваясь, прыгнули на неё и в мгновение ока свернули бедовую, глупую голову.

 

Oктябрь 1998