У всякого действующего литератора есть точка отсчета себя. Временная. Событийная. Для меня такой точкой стал приход в ЛитО В.А. Лейкина. А к Лейкину меня, можно сказать, за руку привел Роман Пиньковский.
            А еще существует латентный период - совокупность мелких и крупных событий, неявно подталкивающих к качественному скачку. И здесь роль Романа была не только косвенной (проводниковой), но и самой что ни на есть прямой. Об этом и хочу вкратце рассказать.
            Мы учились в школе, были одноклассниками и даже сидели за одной партой во многих кабинетах. Но это ничего не значило до последнего, 10-го, класса. Он писал стихи - дело молодое. Я не писал - тоже дело молодое. А вот школа была непростая. Нас учили думать и, надо полагать, научили. Поэтому, когда мне случайно попался на глаза черновик его текста, забытый на парте, меня, наконец, проняло. Вот этот текст:

Тускнеет золото,
седеет стеарин.
Белесый дым
из призрачных глубин
непризрачного леса...
Тускнеет золото...
Шуршавая завеса
скрывает лес
корежных образин,
картежный шелест
освященных рощ...
Я в нем стою, как мезозойский хвощ.
Я вымер, господа!
Но как ничтожно
все то, что выжило,
в сравнении со мной!
Первопрестольный лес горит виной,
ко мне склоняя ветви осторожно.

Тускнеет золото,
туманы все седей.
Взрезают кили призрачных ладей
непризрачные облака.
И шпили,
как пальцы, упираются в закат.
Поверженные нимфы шелестят
пустыми оболочками.
Летят
на запад те, кого недолюбили,
недоубили
до полным-полна...
Лес опадает,
старится вина...

            Я запомнил его. Несмотря на свою отвратительную память, я запомнил и многие другие его тексты. Впоследствии это оказалось очень кстати, так как, уезжая в 88-м году на "историческую родину", Роман, в порыве неофитской ажитации, уничтожил существенную часть рукописей. Но не сгорели, всплыли в памяти его друзей.
            А тогда все только начиналось. Время было вполне советское - 84-й год. Но от его строк, от "вытанцовывая глянцы из булыжных междумордий", от "нерв был затронут, надсадно крича, толпа выбирала себе палача" и других с такой силой веяло свободой и глубиной, глубиной свободы, стилистической несовместимостью с советской властью и прочей пошлостью, вневременным содержанием, что... Что меня, будущего физика, засосало в лирику, как в воронку. Навсегда.
            Я страшно рад, что "историческая родина" пришлась ему впору. Что он не забросил великий и могучий, не перестал писать, но и не был съеден ностальгией.
            Данная публикация является сборной. Часть текстов была написана еще в России, другая (большая) уже на земле обетованной. А начнет подборку текст, родившийся практически в день отъезда.