Странно, но всякий человек, чтобы понять смысл своей приземленной деятельности, должен побывать на небесах. Правда, одновременно он должен спуститься в ад и, таким образом, совершить при жизни полное загробное путешествие, но я говорю только о небесах, хотя путь на небеса и ад - родственные понятия хотя бы по своей боли. "Боль и стыд, словно отпущенная тетива, выбросили меня в небо" - говорит архиепископ Пизанский, сам похожий на эту накрененную узорчатую постройку во время проповеди. Небезынтересна судьба его, родственная судьбе Гоголя и Джона Донна. Просвещенец и памфлетист, венецианский друг Казановы, на четвертом десятке он впадает в длительную депрессию, затем постригается, затем проповедует в Японии и Китае и через пятнадцать лет возвращается в Рим живым, хотя и походящим несколько лицом на японца. Папа поручает ему епископство.
          Его внук оказался страстным собирателем автографов и документов семейных русских архивов. В частности, в его коллекции хранится любопытное письмо из посольской миссии турецкого города Стамбула в Москву Аксакову касательно смерти брата, его исповеди и личности его последнего духовника, безымянного монаха византийского патриархата, который был, тревожной заостренностью черт лица, дьявольски похож на одного мертвого.

          Аксаков узнал его.
          - Николай Васильевич, почему? - спросил он.
          Мертвый Гоголь приступил к совершению таинств.
          Истинного значения документа владелец его, конечно, не понимал. Он видел в нем только материализованную игру предсмертных воспоминаний и, зная мир, трудно было бы начать утверждать обратное, когда бы не статья "Патмос" некоего Лакедемониса, опубликованная в афинском журнале "Гром" одновременно с переводом дневников Байрона. Путешествующий грек пишет:
          "Я познакомился на Патмосе с одним константинопольским черноризцем, по случаю праздника. Праздновали открытие найденной рабочей кирки апостола Иоанна, автора "Апокалипсиса", новой православной реликвии.
          Мы выпили хорошего средиземноморского вина.
          Он сказал:
          - Я ведь тоже когда-то был литератором.
          - О! - сказал я.
          - Только я это дело, знаете ли, мой друг, забросил, да, и даже, представляете ли, забыл за неупотреблением родные буквы, так что не могу теперь по-русски, ну, хотя бы этак даже ради шутки, сказать, что-ли, словцо, например, какое-нибудь такое, например "лапоть", или на худой конец "казак", "репа", "порты" какие-нибудь. Говорю по-гречески.
          На поверхность моря опустился чудный ионийский закат. Край небес подернулся прозрачным багрянцем. Вдали мерно зазвонил невидимый монастырский колокол. Мы доели хлеб и выпили остатки вина, одновременно собирая пальцами с колен крошки сыра.
          На другое утро я слушал проповедь весьма чтимого на Патмосе отца-игумена Григория о дыхании Божием, в которой тот, кстати замечаю, помянул нелестным словом нас, литераторов, сказав что мы по сути своей что-то вроде больших охотничьих труб, т.е. превращаем дыхание Святого Духа в сигнал преследования. При этих словах мой вчерашний черноризец подмигнул мне, лицо его немного неестественно передернулось и он показался мне живой иллюстрацией слов Григория о писательствующем христианине, что "пытается "творить" на самой нашей Голгофе". Который "усаживается под крестом на корточки и, скашивая глаза на распятого Христа, пишет про вращающийся хоровод поселянок или же закат на реке". В тот же день я отправился осматривать очаровательные античные мраморы, брошенные каменоломни и склоны гор..."
          Кажется, приведенного отрывка вполне достаточно (далее стиль бледнеет, становится как-бы подслеповат, возвращается к выгоревшему романтическому трафарету). Сознание грека было очевидно гоголезированно присутствием так называемого "черноризца". Но кто мог сделать это тогда, кроме, очевидно, самого Николая Гоголя? И надо только обладать способностью проявить симпатические линии его дальнейшей продолжающейся судьбы...
          Но как он обманул ряд неустраняемых фактов собственной биографии, воскрес, выкопался из могилы? Кому приписывать оставленный во гробе труп? Полно, был ли этот "безымянный черноризец" действительно живым человеком или тайным, скрытым, неканонизированным, не внесенным в Святцы святым, в перерыве вечного смеха пришедшим исповедовать умирающего?