— Послушайте, давайте договоримся. Я объясняю вам все — вы мне даете зеленый свет. То есть: не мешаете заниматься своим делом. Идет? По-моему, это по-джентльменски. Вы и представить себе не можете, насколько мучителен каждый миг промедления, но раз уж иначе нельзя, я готов потерпеть. И уберите, ради Бога, этих людей. Я и без них измотан до крайности, а эти физиономии... виноват — лица... я читаю в них полную неспособность к восприятию информации. Да? Нельзя? Ну, хорошо. Я пришел сюда, руководствуясь вполне определенным, не допускающим разнотолков намерением. Мне нужно найти кое-что... кое-кого... стойте! Повернитесь-ка в профиль. Ах, что вам стоит — повернитесь, прошу вас! Нет... это было бы совершенно невероятно. Повернитесь, как было. Мне померещилось странное сходство — изгибы, знаете ли, складочки, наросты... Стойте, стойте — говорю же вам, что я ошибся! Мне не по себе от этих субъектов. Я вовсе не хотел вас задеть, сейчас вы все поймете.
             Вам, наверно, известно, что я проживаю в доме напротив. Два окна на третьем этаже, бежевые занавески. Впрочем, к сожалению, отсюда не видно. Ну, там стекло еще треснуло, заклеено белой бумагой. Получается такая дурацкая загогулина, она сразу бросается в глаза. Спутниковая антенна по соседству. Да я не отвлекаюсь, я просто думал, что вы, быть может, замечали. По пути к автобусу, допустим, или по пути сюда. Хотя вы, должно быть, ходите ранехонько, а дни теперь короткие. Утром выйдешь — темень, хоть плачь, и освещения никакого. Где там полоску заметить... Я, между прочим, вашему мнению вопреки, подобрался близко к делу. Темнота — вот начало всего. Согласитесь, темноты не зря боятся — ведь все, что угодно может произойти! В глубине души мы все об этом знаем: стоит ослепнуть — и ни за что нельзя поручиться. Поэтому я всегда предпочитаю спать при свете ночника, и вот он, ночник несчастный, вдруг перегорел. Когда? Затрудняюсь ответить. Уже сколько-то времени тому назад, это точно. Я человек рассеянный, у меня скверная память на даты и числа. Короче говоря, порядком, как. И хуже того: починить невозможно! Он у меня редкой конструкции; может быть, вам встречались такие: плоский, словно тарелка, крепится к стене выпуклой поверхностью наружу. Там фигуры есть наподобие лепесточков, четыре штуки. Словом, необычный плафон, с претензией. Попутал же бес приобрести! Оказалось, что под этот плафон требуется специальная лампочка, какую не сразу найдешь. Обычная просто не лезет. Я попал в тяжелое положение: спать при свете люстры как-то неуютно, не привык; старый светильник, служивший мне верой и правдой много лет, пришел в негодность, а покупать еще один новый, попроще — нет средств. Финансы мои, к сожалению, оставляют желать лучшего. Так, волею внешних обстоятельств, я был принужден смириться с кромешным мраком.
             Разумеется, раздвинул занавески, но это мало чем помогло, поскольку, как я уже отмечал, с освещением дворов у нас беда. Что-то слабо светлое, конечно, в комнату попадает, но дело не выправляется — скорее, наоборот. В чем особенный кошмар? не в абсолютной неизвестности, как может показаться, а в полуопределенности. Впечатление, будто знакомый предмет — стул, брошенная одежда, угол подоконника — одной своей половиной находится по-прежнему здесь, второй же... Бог его знает. И там, в этом Бог его знает, обогащается новым, неподвластным уму содержанием.
             Вот, значит, лежа без сна, я прислушивался к шорохам и скрипам, поневоле пытаясь угадать их происхождение. Самыми безобидными были те, что доносились из-за стен, с потолка и из-под пола, их всегда возможно объяснить примитивной деятельностью соседей из плоти и крови. Щелкает там у него — так мало ли. Гораздо неприятнее сознавать, что звук родился здесь, в твоих четырех стенах. Иногда я задумывался: что, если те же соседи, слушая шумы, зародившиеся в моей комнатушке, рассуждают в точности, как и я — дескать, произрастает себе как-то на свой лад живой, малоинтересный сосед. Пузырится, мол, там у себя, как булькает загадочными пузырями какое-нибудь болото — в целом же все хорошо, можно спать со спокойным сердцем. Значит, думал я дальше, и то, что я слышу у них, может оказаться на деле тем же, что происходит у меня... А звуки не исчезали, они возникали через неравные промежутки времени и вызывали во мне реакцию сродни той, которой добивались китайские изверги, капая пленным на бритое темя водой.
             Именно воды мне однажды и захотелось. Я люблю, проснувшись среди ночи, выпить воды, на этот случай у меня всегда приготовлена в изголовье полулитровая банка с холодным кипятком. Помню, как сейчас: я потянулся, подхватил банку, она показалась до странного легкой; я сделал глоток, но вместо воды отхлебнул воздуха: банка была пуста. В то же время я точно знал, что, устраиваясь спать, наполнил ее ровно наполовину. В замешательстве я похлопал вокруг — не мокро ли, но было сухо, и я в диком ужасе вскочил на ноги, чтобы зажечь верхний свет. Мне не было нужды размышлять и подыскивать подходящее объяснение, я знал без размышлений, что жидкость исчезла неизвестно, куда. При свете трехрожковой люстры мои соображения подтвердились: все выглядело так, как я оставил, и только воды в банке не осталось ни капли. На душе у меня сделалось так муторно и даже — вот, кстати сказать, странно! — гадко, что я, не делая больше никаких попыток исследовать и проверять что-либо, улегся обратно (на правый бок), закрыл глаза и мгновенно заснул. Легко догадаться, что свет я в ту ночь больше не выключал.
             На протяжении следующего дня я время от времени вспоминал о пропавшей воде, однако уже без страха, и даже с любопытством, со щадящим замиранием сердца — мы часто ощущаем нечто подобное при соприкосновении с истинными тайнами. В том, что я столкнулся с тайной, я ни на секунду не усомнился. Чем ближе подступала ночь, тем сильнее овладевало мной это мелкое — на поверхностный взгляд — происшествие. В конце концов я настолько увлекся, что страх отступил совершенно, и я решил превратить заурядную привычку в опасный эксперимент. Банка была наполнена заново, я поставил ее на прежнее место, потушил свет и стал ждать. На шорохи я больше не обращал внимания. Но ничего не произошло, я уснул, не заметив, в какой момент это случилось, а поутру нашел банку с водой в целости и сохранности. То же самое повторилось и в дальнейшем: я ложился, караулил, засыпал и пробуждался с явной — теперь уже — надеждой убедиться, что воду выпил кто-то ночной, однако меня неизменно постигало разочарование. И постепенно я оставил мысли о воде, вследствие чего снова обратился в слух: стуки и скрипы вернулись.
             Эти явления достойны настоящего исследования, хотя бы чисто феноменологического. Вот, например, стоит электрический чайник. Или утюг. Или пылесос "Ровента". Вы точно знаете, что все приборы выключены, некоторыми из них не пользовались вот уже несколько дней. Вы лежите на спине, руки поверх одеяла, полусонные глаза бездумно смотрят в далекий потолок и ждут, когда их укроют веки и там, в надежном укрытии, можно будет пуститься в хаотичную сновидческую пляску, благо они, глаза, во сне разбегаются — снов много больше, чем нам дано припомнить, и всюду хочется успеть. Итак, вы готовы к отплытию — резкий щелчок, исходящий из мертвого чайника (утюга), разом переводит вас в состояние бодрствования, какое и днем-то нечасто встречается. Что это было? Какой остаточный заблудившийся импульс, электрический или магнитный, вырвался из ловушки, распространяя звуковые колебания? Какой пробился полтергейст — из несомненных недотеп, бездарность, способная лишь щелкнуть и тем израсходовать скудный запас потусторонней энергии? Минуты бегут, вы лежите, потом глубоко, с облегчением вздыхаете: на сегодня все, больше ничего не будет, и тут раздается короткий треск, как будто под массивной тумбой письменного стола просела половица. Нет никакой возможности подняться и проверить, так ли это. Подождем до утра. Но утром открывается, что с паркетом все в порядке, и он еще долго прослужит, тогда как грозный звук повторяется из ночи в ночь. Если бы он соответствовал вашим насчет него умопостроениям, в полу давным-давно образовалась бы дыра.
             Что там всхлипы и стоны оконных рам, дребезжание стекол! Это дешевые трюки, которыми только малых детишек пугать. Взрослый человек всегда найдет таким эффектам разумное, рациональное объяснение. Спишем на ветер — и вся морока. Конечно, возможен и не ветер. Но ветер же возможен? И в стонах и всхлипах таинственного остается не больше, чем в уличных ночных созвучиях.
             …Когда из дальнего угла в четвертый или пятый раз донесся ужасающий вкрадчивый скрип, я сел, полный решимости покончить с невидимками. Садясь, я машинально положил ладонь на полированный борт дивана, и тут же ее отдернул: мокро! Леденея, дотянулся до банки — вода, похоже, была на месте. Но сколько? Я, готовый ко всему, поднялся, медленно прошел к выключателю, повернул его и посмотрел на лужу. Про жалкий скрип я моментально забыл. С банкой все было в порядке, уровень воды не понизился, однако иначе обстояло дело с упомянутой полировкой и участком паркета примерно двадцать на двадцать сантиметров площадью. Там была вода. Я перевел глаза на потолок, рассчитывая увидеть там расползающееся пятно, следствие протечки — ничего. Вряд ли есть смысл подчеркивать, что мне было отлично известно: я не проливал здесь ни воды, ни какой другой жидкости. Она появилась ниоткуда — нельзя исключить, что то была похищенная ранее влага, которую некто теперь возвращал назад по одному ему известным соображениям. Я не мог заставить себя взять тряпку и вытереть пол. Оставить все, как есть, тоже было выше моих сил. Я сгреб матрац, одеяло и подушку, перебрался в кухню, где лег поближе к батарее парового отопления. Она сосредоточенно урчала, но это была милая, успокаивающая какофония. Я ворочался с боку на бок, то подставляя спину коридорной неизвестности, то, пугаясь до печенок, обращался к ней лицом; прислушивался в ожидании журчащего ручейка, что вот-вот подберется ко мне из покинутой комнаты. Изнемогая от страха, щупал постель — не подмокла ли, и вероятностный ручеек оборачивался в моем воображении смертоносной бесшумной змеей, которая уже нашла мое убежище, приползла и теперь наслаждается сомнениями беспомощного беглеца.
             Мне пришлось промаяться чуть ли не до рассвета, и сон длился не более полутора часов. Колючий свет раннего серого утра оказался лучшим лекарством: когда я направлялся в брошенную пещеру ужасов, то ничего, кроме раздражения, не испытывал. Лужа была на месте, она частично высохла, но воды еще было достаточно. Ругнувшись, я побрел за тряпкой... что? Разве я витиевато выражаюсь? Не знаю, я не замечал... Все может быть. Но вы же хотели услышать полный рассказ, вот я и стараюсь. Я вообще предпочитаю скрупулезность в изложении... что ж, как угодно... могу перейти и к сути. Но помните: вы мне обещали. Все будет честно, правда? Вы не обманете меня? Ну, хорошо, я уже продолжаю. А можно витиевато? Ладно, ладно, осталось совсем чуть-чуть, я перескочу через несколько ночей.
             Несмотря на то, что память на числа у меня, как вы помните, неважная, я точно помню, что, когда я проснулся, было около четырех часов утра. А до того я спал, и мне снилась коробочка из-под бронхолитина. Представляете себе, да? Высокая оранжевая коробочка, но без пузырька с лекарством. Раскупоренная и сверху, и снизу, так что стояла она, будто на четырех носорожьих ножках, у меня на обеденном столе. Вместо пузырька в коробочке находилась та самая штуковина. Она сперва немножко торчала оттуда, и я сначала рассмотрел три упругих розовых усика и плоскую неровную шляпку. У меня в детстве был разрисованный грибок-марципан — вот как у него. А минуту-другую спустя штука стала выбираться — то ли с помощью тонких суставчатых лапок, то ли вытягиваясь, как пластилиновая колбаска. Она была лилового цвета с зелеными вкраплениями и чем-то возмущалась, отрывисто пыхтя направо и налево. Когда штуковина перебралась на скатерть, она сделалась похожей на маленький саженец или сучок с асимметричными изломанными ветками, кривым стволом и отдаленным подобием головы. Не берусь сказать, имелось ли у нее какое-либо лицо. Может быть, да, может быть, нет, но мы общались. Самым главным я нахожу то, что общались мы, когда я уже наполовину — а вскоре и окончательно — проснулся. Всех деталей я разглядеть не мог из-за плохого освещения. Вернее, освещения в четыре часа утра не было никакого, но я прекрасно различал цвета и общие очертания этого предмета. В то же время не считаю, что он распространял какое-либо сияние — все окружающие предметы оставались погруженными во тьму.
             То, что вылезло из коробочки, выглядело упругим и полным сил. В нем чувствовалась несомненная грация, хотя оно ломалось и раскачивалось довольно беспорядочно. Временами оно вроде бы кланялось, в следующий момент — негодующе отшатывалось, в третий — проповедовало, выбрасывая веточки (другого названия не подберу) вперед. Оно принялось бубнить еще во сне, и постепенно бормотание перетекло в явь. Забегая вперед, сообщу, что явь впоследствии преобразилась снова в сон. Штуковина сообщила, что является моей судьбой, или роком. Весьма безразличным голосом она оповестила меня, что рок — это если мне на голову будет падать камень, в его, рока, силах, отвести от меня удар. И наоборот — нанести его нежданно-негаданно, хотя бы злополучный камень падал в десяти верстах от места моего пребывания. Совершенно неожиданно ночные звуки, водные каверзы и прочие тревожные вещи связались в моей голове с этой внезапно объявившейся субстанцией. Похоже, я задавал различные вопросы, содержание которых напрочь позабыл, а штуковина мне отвечала — большей частью отрицательно и с оттенком упрямства. Как я уже сказал, сон вскоре вернулся, а когда я проснулся окончательно, на столе уже не было ни коробочки, ни рока. Все, что я говорю, имело место в действительности, и ни одна живая душа не убедит меня в обратном. Первое, что я испытал, было раздражение. Разговоры о камнях, которые падают на головы, показались мне затасканными и примитивными. Я, помнится, подумал, что рок, упоенный своим тупым могуществом, бахвалится перед слабым и даже не утруждает себя выбором более изысканных примеров всевластия. Следом пришло чувство облегчения: причина моих ночных бдений наконец-то соизволила явиться пусть в истинном или неистинном, но все же конкретном обличии. А после я начал искать повсюду: под комодом, под диваном, в ящиках стола, в утробе буфета — где-то да должно же прятаться это создание? Реальность пережитого даже не подлежала обсуждению, как не подлежит и сейчас. Одного не могу взять в толк: чего я добивался своими поисками? У меня не осталось неприятного осадка недосказанности, я отдавал себе отчет в том, что получил исчерпывающие ответы на все вопросы, а то, что я малость их подзабыл, — проблема моя и ничья больше. Я не нашел ничего и никого, не считая, конечно, разной мелочевки — маникюрных ножниц, свистка и дюжины наперстков... погодите! я вынужден на секунду прерваться... один... три... семь... десять... да, все тут как тут, двенадцать. Фу, даже пот прошиб — показалось, что потерял один или два. Ношу с собой, как сами понимаете.
             Не скажу, что я сильно надеялся на новою встречу и засыпал, будучи достаточно равнодушным к окружающим событиям. Но тут началось нечто невообразимое. Шумы — щелчки, стуки, стоны, треск — усиленные многократно, посыпались со всех сторон. Я был полностью обескуражен, раньше ничего подобного не случалось. Зная, чья это работа, я вскочил на постели и, стоя, потребовал объяснений. Я кричал, вопил и топал, но толку было мало; лишь когда я в известной мере выдохся, пошел на убыль и бедлам. Коробочка обнаружилась между комодом и этажеркой; готов поклясться, что за минуту до того я взглянул на этот пятачок, и там было девственно пусто. Судьба уже выползала, внушая мне по ходу дела, что так нужно. Это бесцеремонное заявление переполнило чашу, я подскочил, схватил ее вместе с упаковкой и крепко зажал в кулаке. Потом наспех, небрежно оделся, выбежал на улицу и зашвырнул куда подальше, за ближайший забор — как выяснилось после, за ваш. Странное дело — это был ваш забор. Удивительно. А когда возвратился домой, меня встретила гробовая тишина.
             И здесь до меня дошло, что нет во вселенной такого кошмара, какой мог бы сравниться с этой тишиной. Я и представить не мог, до какой степени была наполнена звуками ночь совсем недавно, причем те, о которых я вел речь, были только явными из явных, тогда как прочие образовывали неслышный, но от того не менее значимый фон. Теперь же не осталось ничего — вообще ничего. Ужас данного положения был осознан не сразу, поначалу я даже возликовал — отныне ничто не потревожит моего непритязательного быта. Но уже пятью минутами позднее я скрипел зубами и вертелся в постели, зарываясь в подушку головой. А еще десять минут спустя шептал и шептал одно и то же, упрашивая вернуться так бездумно, так безжалостно выброшенный предмет. Не знаю, как удалось мне пережить ту чудовищную ночь. Идти на улицу я боялся: что, если и там меня ждет такое же безмолвие? Вообразите — я завидовал глухим. Я чувствовал, что нахожусь в несравнимо худшем положении, поскольку глухие — те, естественно, кто не сделал того, что сделал я, — должны испытывать отпущенную им долю комфорта. Впрочем, весьма вероятно, что они об этом не подозревают.
             Под утро я все-таки отважился и выполз на свежий воздух. Грустное, должно быть, было зрелище, если посмотреть со стороны! Слава Богу — снаружи мои опасения не подтвердились. Мир был полон звуков, и я дышал всеми порами, впитывая рокот компрессора, шелест отчаянно поредевшей листвы, гул невидимых автомобилей. Правда, я знал, что дорога домой мне заказана — мне никогда не суждено вернуться в мертвое пространство, если я только, конечно, не предпочту разделить с моим жилищем скорбную участь. Минуточку... известно ли вам, между прочим, мое подлинное имя? Разумеется, нет, я так и думал. Меня зовут Октябрь Брежнев. Заканчиваю. Нет, стойте, поглядите! Поглядите, ворона летит: ко-ко-ко-ко-ко! Позвольте, я поищу.
             Штуковина, конечно, где-то поблизости. Я расхаживал кругами и вспоминал о ней, представлял, как лежит она, припорошенная мокрым снегом. Ну, как она замерзла? ну, как проголодалась? Вернись! Вернись! — так я кричал, пока не потерял надежду и не вернулся к забору с твердым намерением разыскать утраченное. Так что записывайте меня, коль вам так нужно, в психи или дебилы, только не мешайте искать. Не забывайте, я явился сам. Ну и что, что здесь дурдом? Забавно, но я уж давно здесь живу и ни разу не задался вопросом — а что такое за этим забором располагается? Оказывается, больница. Вот ведь как бывает в жизни! Слушайте, а если ее кто-нибудь взял? Какие наказания предполагаются у вас за воровство? Вашими бы устами... так вы точно уверены, что я ее найду? Не понимаю. Что это означает - уже нашел? Нет, я пойду искать... да пустите же, я пойду искать, вы обещали... Ах, нет? Тогда я буду звать. Буду кричать: вернись! Вернись! Вернись!

Октябрь 1999