Если очень хочется праздно поболтать, мертвый плотник — славный и солидный повод рассудить о плотницком ремесле вообще. Тем более мертвый писатель. Особенно когда ему, мертвому почти уже четверть века, исполняется сто лет. Вследствие чего он увесисто увековечивается в литературе, словно блудный брат-англиканский пастор среди попов на памятной фотографии, безмолвно обсуждающих "не то садоводство, не то бессмертие души".
            Здесь хорошо задаться малосимпатичным вопросом о смысле всех этих "праздничных дат, столетий и полуторастолетий" (так, Лев Толстой, старик мусорный, но дело понимающий, советовал, читая газету, непременно задаваться вопросом: с какой целью написана каждая статья?). В самом деле, не плести же в чинные (словно пляска цирковых медведей) торжествующие дни какие-то посторонние ученые разговоры? Обсуждать всерьез отождествление "нечто и ничто" в "Лолите"; связь мотивов глаза ("раскрываюсь, как глаз, в сердцевине города", "к одному исполинскому оку наконец-то сведен человек") и вензеля ("если вензеля нет ни на чем", фосфоресцирующий след инопланетянина в "Знаке незаконнорожденных"); возможность соотнесения пассажа о ветвящейся памяти ("всякий представляющийся мне путь делится без конца на развилины") с борхесовским "Садом расходящихся тропок"; трансформацию юнгианской концепции "тени" в "Прозрачных вещах" (без чего романа вообще нельзя понять, как "Анну Каренину" без устройства мягкого вагона середины прошлого века); соотнесение плывущего по реке бумажного комочка с именем Иеговы (извините, это уже не юбиляр, а другой и даже более крупный писатель)?
            Оставим это. И вернемся (если еще не заболела голова) к разговору о незабвенных праздничных круглых датах. Которые служат только одной безнадежной цели: обмануть смерть.
            Как-то некий атеист, прогуливаясь с другом-визионером, забрел в гущу политического митинга. После безуспешных попыток выбраться из густого варева толпы он в сердцах воскликнул: "Каких тебе еще надо аргументов против бессмертия души!? Вся эта толпа хочет быть бессмертной!". Сердитому атеисту трудно возразить, но неприятно соглашаться, и у нас находится ненадежный уклончивый аргумент: "Но ведь, например N, и конечно M, были вне сомнения, люди великие. Не могли же они без остатка исчезнуть из мироздания?". Даже Гете, очень трезво мысливший человек, беспощадно высмеяв идею почтить память Виланда изящной оградкой вокруг могилы ("А знаете, что с ней будет? Ее перекуют на лошадиные подковы. Кроме того, могила на крутом речном берегу. Не пройдет и полутора-двух столетий, как ее смоет."), вдруг испуганно воскликнул: "Мне страшно подумать, что Виланда нигде нет!" (ох, а вот кто бы мне растолковал, что это за этакий-такой Виланд?). Мы говорим: "Нет. Великий человек не умер. Он не может умереть. Он на самом деле жив. Смерть иллюзия. Вот мы празднуем его день рождения", сладко добавляя про себя: "А значит и мы не умрем".
            Вот за это мы и благодарны Владимиру Набокову (равно как Андрею Платонову и Александру Пушкину; у них тоже юбилеи). Потому-то и укреплена памятная доска на Большой Морской (а глядишь, и поставят памятничек). Он, мертвец, служит нам доказательством нашего бессмертия. Разве стоит что-то к этому добавлять?
            А стоит. Когда славный архитектор Троцкий возвел, по образу вавилонских цитаделей, Большой дом у Литейного моста, на облицовку этого чудовища пошли могильные плиты с Ленинградских кладбищ. И я не исключаю, что памятная доска с Большой Морской, веке этак в XXII, а может даже скорее, пойдет на облицовку Большого Брата этой симпатичной зверюги.