* * *
Я отдохнул до воскресенья
И встал, когда ударил гром.
Огня или воды шипенье
Наполнило холодный дом.
В потопной тине оскользаясь,
Ступил на черное крыльцо;
Гроза катится разгораясь,
И капли тычутся в лицо.
Даль, омутом окоченевшим,
За рощами меня ждала,
Но молния лозой нездешней
Лицо и сердце оплела.
Какою волей обнаружен
В кромешной этой темноте,
Зачем и для чего разбужен
В ничтожестве и наготе?
Каких пределов я достигну,
И дерзновением каким
Пределы естества раздвину,
Как раздвигаю дольний дым?
* * *
Сломался талый леденец.
Открылась дверца.
И покатилось под венец
Слепое сердце.
Оно катилось через сад
Под лепет ивы.
За ним рассвет, за ним закат,
Реки извивы.
И вот кадилом старый Бог
Качнул устало,
Перекрестил мой грешный лоб
И все пропало.
Где облака гурьбой овец
Бредут в лазури,
Сломался алый леденец
У кромки бури.
Похолодела вдруг река
И черной стала.
Снежинка-Ра, снежинка-Ка
В ладонь упала.
* * *
Душа, ты странствуешь в копеечном конверте,
И кесарь пошлиной таможенной доволен...
Огонь! Огонь!
Кто заслонит от смерти?
Провинция. Тяжелый запах боен.
Здесь странные единства удивляют:
Ундины здесь на фабрику шагают,
Вода небес журчит над головой,
Свободу обещая и покой.
И ты живешь, и хлеб земной жуешь,
Сминаешь в ком бумажные скрижали, —
Да! Боги Греции такого не видали —
Оппортунизм Харибды,
Сциллы ревизионизм,
Любовь — в познаньи, а познанье — в убиваньи —
Привет тебе, научное сознанье!
Куда податься? Нас толкают в спину,
И не успеешь отхлебнуть винца,
Решеньем пленума ли вынесет к вершине,
Где зреет ветер тяжестью свинца?
И развернется бесконечный свиток —
Реестр ошибок — наш земной венец.
Но пение доносится убитых,
И слышен стук неведомых сердец.
Прощенное Воскресенье
Венецианское стекло
Февральских кружев
Расплавилось и потекло
И стало лужей.
Сорваться каплями с ветвей,
Бежать водою,
Расплавиться в лазури дней,
Но лишь с тобою!
Небесный сок,
Ветвей кивок —
Как мало надо!
Капели звон,
Друзей поклон —
Вот вся награда.
Финифть
И золото лучей...
Ненастье, где ты?
Огонь
Негаснущих свечей
Под ветром Леты.
* * *
Удаляется дальше и дальше
Под полуденным солнцем старик —
В этом нет ни печали, ни фальши,
Как в печали прочитанных книг.
Долистал он скупые страницы,
Позабыл он чужбину и плен,
Видит — белые прянули птицы
Над зубцами обугленных стен.
Тот, кто знает страдание Сына,
Тот познал и блаженство Отца.
Греет солнце согбенную спину.
И улыбка не сходит с лица.
Свет над Грушевкой
Распахнулись неба двери —
Всем отпущено по вере,
Всем!
На! Бери кто сколько сможет,
Небо быть скупым не может —
Всем!
На прямых и на горбатых,
На счастливцев и проклятых —
Свет.
На поля, луга и рощи,
На святых и грешных мощи —
Свет.
Лей на ближних, лей на дальних,
На народ многострадальный
Свет.
На асфальт, на ветви клена,
На песок, на чакан Дона —
Свет.
Мир — не камера темницы,
Так пролей на наши лица
Свет!
На слепую безнадежность,
Дураков твоих безбожность —
Свет.
Дай покой в борьбе уставшим,
Заблудившимся, пропавшим,
Свет.
Ты пошли земное счастье
В непогоду и ненастье,
Свет.
Дай трудящемуся водки,
Ломоть хлеба и селедки,
Свет.
И в окно, во двор мой тесный,
На слова вот этой песни —
Свет.
На стеснительных и шумных,
На безумных и на умных —
Свет.
Мы наследники природы,
К нам пришла звезда свободы —
Свет.
С нас снимается проклятье,
Поцелуемся — мы братья,
Свет.
Волосатым и плешивым,
Нежным, грубым и спесивым,
И богатым, и убогим,
Как веселым, так и строгим.
Кто без толку веселится —
Пусть немного прослезится!
Свет.
* * *
В чаще лик олений
Часто снится:
Глаза блеснут в листве
Испуганнее птицы —
И вновь полет
В прибое влажном леса —
Сверкают в брызгах солнечного плеса
Его глаза.
Смерть как гроза далекая,
Зарница
При свете солнца — ...
Невидимая пуля-птица,
Где ты?!
Так бег же! Бег!
Зеленый снег разорванной листвы —
Неумолимая идет облава...
В чаще лик олений
Часто снится.
Скажи,
Как научиться
Свободе гордой?
* * *
Хутор Веселый давно уж не весел,
Хлопчик над бочкой головку повесил,
Плесень, лягушки, летят облака,
Ниже склонившись, упершись в бока,
Мальчик смеется и шлепает воду,
В бочечный мир поселив непогоду.
И непонятна лягушкам на дне
Радость мордашки в небесном окне.
А в отраженном и в истинном мире
Белые голуби тихо скользили.
* * *
Так суждено —
Торжественно немея,
Летит миров сусальная листва, —
Уходят, низятся, прощально пламенея,
Йорк фарисейский, садуккейская Москва.
— Свершившись, падайте —
За вашими мечтами
Уже струится стиксовый песок,
Но есть судьба, неведомая вами,
Под хлябью — твердь, пьянящий солнца сок.
Вот почему солидно загрустили
Наследники безвылазных вершин.
Пусть предали, но к счастью ль нас забыли
Среди многозначительных руин?
Прощайте ж все!
Сияют между нами —
Грядущих дней безмолная река,
Соборы спелыми, как солнце, головами...
Гуд бай, мой Йорк, прощай, моя Москва!
* * *
Видишь, легкий заоблачный свет
Опустился сквозь пальцы на веки,
На тропинки заброшенной след
На далекие черные реки...
Снова, снова кружит надо мной,
Не помеха ни солнцу, ни свету,
То ли манна над грешной землей,
То ли цвет, облетающий к лету.
Он, белка твоих глаз голубей,
Умирает и смотрит мне в душу —
Пусть я первой снежинки слепей,
Но обета тебе не нарушу.
* * *
Пришла ко мне в гости
Ночь.
А с ней напросился
День.
Глаза ослепляет
Мощь,
Тихая плачет
Тень.
Тысячеустый хор
Плачет у самых ног,
Падает белый снег,
Не оставляя дорог,
Сердце на всех
Одно.
