* * *
До Воскресения ещё
и крест, и копие, и гвозди...
Под снежным мартовским плащом
подсветки меркнущие гроздья,
и предвкушения весны,
и запах тёплых караваев...
Как эти улицу тесны
для заблудившихся трамваев!
Над Выборгскою стороной
сны так спокойны и желанны –
за нерушимою стеной
молитв Сампсония и Анны...
Замри — и в тишине как раз
по талой утренней водице
вдали от посторонних глаз
Спаситель едет на ослице.
Ещё не в Иерусалим,
ещё не в пении осанны,
и всё, что нынче перед ним –
лишь петроградские туманы,
пустынный сумрачный проспект,
дворы безлистые, нагие,
и одинокий человек,
спешащий к ранней Литургии.
Фролу Жукову
Мы шли куда-то по Гражданке
в июльской вечерелой лени,
в автомобильной перебранке,
в водовороте поколений
от желтоглазого заката,
от неизбежного закона.
Поменьше рифм, побольше мата —
залог язвительного тона.
И как-то мир не умещался
в нетрезвость пешего маршрута,
в мотив окраинного вальса,
в многоэтажные уюты,
в огни бездушных светофоров,
в дома-трамваи-тротуары,
в обрывки наших разговоров,
в тоску (откуда-то) гитары
в крупицы сказки, ставшей былью;
тот мир — огромная приманка -
которой мы не поделили
в июльский вечер на Гражданке.
Быль
Как будто так всегда и было:
от ранних сумерек тоскливо,
в автобусе — темно и стыло —
ползёт себе неторопливо...
И ты — случайная помеха,
а так пейзаж вполне изучен.
Промзоны гаснущее эхо,
вид из окна — привычно скучен.
Как вечереет нынче рано,
как дни к концу тревожно-гулки,
и сколько хитрого обмана
хранят пустые переулки.
Лишь фонарей кардиограмма —
приманка для случайных судеб...
И всё отмерено до грамма,
как будто так всегда и будет.
Ноябрь
Сольёшься с миром и как мир прейдёшь.
В уставшем взгляде пасмурная дрожь,
с Дворцового моста знакомый вид:
в гранитном гипсе город-инвалид;
воспоминаний детских эликсир.
Сольёшься с миром — и прейдёшь как мир.
Пойдёшь за миром и оставишь след:
затоптанною россыпью монет,
рифмованной какой-то чепухой,
ноябрьской неопознанной трухой.
И так же стынет невская вода.
Пойдёшь за миром — сгинешь без следа.
Осень в Шувалово
Акварельный дождливый пейзаж,
октября остывающий цвет.
Мимолётная, тихая блажь:
ничего настоящего нет -
только спрятанный в осени храм,
синий купол над жёлтой листвой
(еле видный в окно по утрам) -
словно в детстве подаренный, свой.
И могильных тропинок покой,
И молитвы замшелых старух:
только это оставлю с собой,
только это и радует слух.
Ничего настоящего: сквозь
оголившихся веток узор -
отражения чёрных берёз
в мелководье застывших озёр.
Удельная
Куда-то в неполную вечность уходит дорога,
стучат электрички пустыми вагонами всуе,
и хочется спрятаться там, на небесном пороге,
и ждать, кто же этот невидимый мир нарисует.
Куда-то в недвижное небо проложены рельсы.
Свистит электрический ветер забытые блюзы,
а сиплое радио крутит немодные песни
с прилавка, где тёплые стельки, носки и рейтузы.
С прилавков, где мелочи жизни, где дальние страны,
где всё вперемешку, — и бедность, и быт, и седины,
где к чёрной картохе пойдут ананасы-бананы,
в китайские шмотки закутаны русские зимы.
Грибы, георгины, и вяжущий вкус черноплодки:
в цветном изобилии осень в расстеленых куртках,
в корзинах, в глазах, ожидающих хлеба и водки;
в руках, собирающих мелочь и мнущих окурки.
Куда-то, в пустую дорогу к беззвёздному небу,
в едином порыве срывается гомон перронов.
И, кажется, также уйдёт эта быль (или небыль ?),
как в чёрную даль — вереницы товарных вагонов.
* * *
Наверное, предел земных надежд —
бессмысленное маленькое чудо,
когда дождит, и липкая простуда
запутывает в ворохи одежд.
Наверное, цена земных утрат —
один лишь вздох, свободный от обузы,
где Петербурга каменные узы
поймают в лабиринты колоннад.
Наверное, мы все обречены —
и всем потугам до земного рая
один итог — угаснуть, догорая
закатом прозябающей страны.
И в том, возможно, высшая печаль —
что ничего от этого, земного,
не будет — ни строки, ни полуслова,
и ничего из этого не жаль.
Топографическое
Герои исчезнувшей касты,
соавторы красной строки:
новаторы, энтузиасты,
наставники, большевики...
И где эти громкие фразы,
и где этот горний полёт?
Народ копошится чумазый,
блатной музыкантик поёт...
* * *
Куда угодно — только не в Пески,
не в эти кабаки и магазины -
рассадники искусственной тоски,
так явственной у пьющего мужчины.
Здесь остаются сонно умирать,
ютиться по прокуренным теснотам.
Спроси: "Который час ?", а всем посрать,
все привыкают к собственным работам.
Здесь чередуют злачные места
уныло нумерованных Советских,
когда надоедает пустота
воспоминаний безнадёжно детских.
Куда угодно — только не в маршрут
Суворовского — пробок и мигалок,-
и тех, кто вопреки себе живут
в романтике испитых коммуналок.
Куда угодно, хоть на край земли,
на Невский в переполненной "пятёрке" -
за теми, кто себя не берегли,
но не могли придумать отговорки.
Молитва
Ослаби, остави, очисти, прости. Я каждое утро сбиваюсь с пути и с сонным, пустым, посторонним лицом себя привыкаю считать подлецом, и так ненавижу рассветной порой вовсю суетящийся город-герой, закрытые в камень болотные хляби. Остави, очисти, прости и ослаби.
* * *
«Трубочка есть. Водочка есть.
Всем в кабаке одинакова честь!»
Георгий Иванов
Не ходи в кабаки — там мужчины играют в тоску.
Их забытые жёны давно приготовили суп,
их далёкие дети бегут по чужому песку.
Разговор ни о чём нарочито печален и глуп.
Не ходи в кабаки — там по радио русский шансон,
там в прокуренном воздухе вечно дождит ноябрём.
Неудавшийся день исчезает, как утренний сон,
оставляя надежду, что все, мол, когда-то умрём.
Не ходи в кабаки — там бухгалтерши лет сорока
обсуждают работу, Тунис и команду "Зенит".
Там василеостровская тёмная злая тоска,
и прощение тем, кого больше никто не простит.
На стране далече
«...Отыде на страну далече и ту расточи имение свое»
(Лк 15:13)
И вот мы живы на стране далече,
где кажутся до одури родными
то пахнущий дождём весенний вечер,
то облака с отливами стальными…
Где можно, ничего не забывая,
себя баюкать грустью ностальгии,
в нестрашном дребезжании трамвая,
опаздывая, ехать к Литургии.
И говорить заученно и спешно:
«К Тебе, Владыко Человеколюбче...»
На голых ветках — чёрные скворечни,
и воздух тих, и пасмурные тучи...
Здесь принято считать, что время лечит...
Деревья жмутся на пустой аллее.
И ничего, что на стране далече.
Светлеет рано, и уже теплее...
