Солнце садилось и было похоже на остывающую топку, куда затягивало стрелы цветастых облаков. Недостроенный особняк красного кирпича в окружении зелени имел в себе нечто от подосиновика.
           Над черной непроницаемой рекой висел туман; далекий велосипедист медленно катил по грунтовой дороге, гоня впереди себя двух утомленных коров. Его, обманчиво загорелого в наступающих сумерках и рыжем солнечном свете, было отлично видно с берега, где на траве расположился солидный краснолицый мужчина, одетый по-городскому: белая рубашка, галстук в полосочку с ослабленным узлом, неброские брюки. Ремень был распущен, живот деликатно выбухал. Второй человек сидел рядом, широко раскинув ноги, и разливал водку. Этот был совершенно седой, но моложавый, тоже горожанин, одетый похоже, однако построже: все было застегнуто и заправлено.
           Беспородный пес лежал невдалеке, положив голову на толстые лапы.
           Краснолицый запрокинул голову, прищурился на ласточек, круживших высоко в небе.
           — Жалко, — сказал он тоскливо, и в этом сожалении сквозило что-то застольное, банкетное, томящееся по цыганскому хору. Но в то же время казалось, что краснолицый сейчас добавит: "Да и пропади оно пропадом".
           — Да и пропади оно пропадом, — добавил он, не медля ничуть.
           — Не расстраивайся, — сразу откликнулся седой. По его тону легко было догадаться, что эти слова он произнес уже не однажды и терпеливо повторяет их, как мантру. — Затихаримся на пару лет — ты и не заметишь, как они пролетят.
           Первый опрокинул стакан, болезненно поморщился. Пес встал и озабоченно подошел, принюхиваясь. Он живо интересовался разного рода глотанием и видел, как краснолицый что-то проглотил. Тот взял двумя пальцами кружок колбасы и бросил псу, который поймал эту небесную манну на лету.
           — А этого что? — Седой вытер губы и кивнул на пса. — С собой заберешь?
           Пес приблудился нынешним летом, и краснолицый успел к нему привязаться.
           — Какое там, — он с сожалением отмахнулся. — Куда я его дену? Вот и животину жаль...
           — Такая полоса пошла, — пожал плечами седой. — Куда ни посмотришь — всего жаль. И пса жаль, и дом... Ну, не пропадет. Жил же он как-то раньше?
           Краснолицый подцепил сухую ветку, метнул в воду. Пес, как раз покончивший с колбасой, взвился и на мгновение завис в воздухе.
           — О какой, — удовлетворенно буркнул краснолицый.
           Пес врезался в воду; голова быстро-быстро поплыла к ветке. Водомеры бросились врассыпную, закачались кувшинки. В зарослях камыша непонятно чавкнуло; собачья голова окутывалась туманом. Под водой домысливался хвост, бешено вращающийся на манер гребного винта. Едокам почудилось, что там, под водой, уже не лапы, а ласты — кто знает, что происходит с вещами, когда они нам не видны.
           — Джокер! — позвал домовладелец. — Давай-давай-давай! Работай! Ну-ка, скоренько, плыви ко мне!
           Джокер скосил глаза, хапнул ветку и сосредоточенно развернулся.
           — Умница! — краснолицый, расчувствовавшийся от выпитого, ударился в сюсюканье. — Ты мой хороший, ты мой бедняга... Бросает тебя плохой хозяин, уезжает от тебя плохой хозяин...
           Широко улыбаясь, с веткой в зубах, пес приближался к берегу.
           Седой перекатился на живот. Он жевал травинку и недовольно рассматривал мертвый особняк. Техника ушла, таджики ушли, строительная пыль улеглась. Скоро трава, кроша и раздвигая плиты, пробьется; скоро завяжутся постояльцы покрепче — тополя, например. Повсюду будут крапива, лебеда, лютики, одуванчики...
           — Ты говоришь с ним, как будто он тебя понимает, — сквозь зубы пробормотал седой.
           Краснолицый отпрянул, потому что Джокер начал отряхиваться. Рубашка промокла, лицо и выставленная ладонь покрылись мелкими каплями. Пес самозабвенно метал влажный бисер.
           — Конечно, понимает, — серьезно ответил хозяин особняка. Поправил рубашку, заглянул через оттопыренную губу в проем, придирчиво осмотрел золотую цепочку с увенсистым крестиком. — Джокер — головастый парень. Он с полуслова сечет, ты только скажи...
           — Ну да, — скептически кивнул седой. Он был образованным человеком, адвокатом, и работал на краснолицего. Помогал ему заметать следы со строительством, потому что налоговая служба неожиданно взяла след и наступала на пятки. Он подружился с клиентом, но не упускал случая его поддеть, потому что считал себя намного умнее. И уж конечно, начитаннее. Это и вправду был просвещенный и образованный человек.
           — Ты что, не веришь мне? — обиделся краснолицый. — Джокер! А ну, ко мне!
           Джокер принял в пасть отложенную было ветку, подошел к повелителю и положил добычу в ноги.
           — Молодец! Правильный пацан! Ты, Джокер, без нас не скучай, мы еще вернемся... Отобьемся от этих козлов — ты и глазом своим собачьим моргнуть не успеешь...
           Пес преданно внимал краснолицему.
           — Джокер! — вдруг крикнул седой.
           Джокер повернул к нему голову и высунул язык, мелко и часто дыша.
           — Джокер, отморозок! — продолжил седой. — Придурок лагерный!
           Пес встал и неуверенно вильнул хвостом.
           — Видишь, — нравоучительно изрек адвокат. — Ему по сараю, что ты говоришь. Джокер, придурок, двадцать пятое июня, колбаса — для него все едино. Зонтичный бренд. Слова разные, а суть для него одна.
           — Чего ты сказал?
           — Зонтичный бренд, — небрежно повторил седой. — Выпустят водку, воду, лимонад, сок — и все под одной этикеткой. Рекламируют вроде бы воду, а народ понимает так, что это водка.
           — И что с того? — Краснолицый притянул к себе бытылку. Он налил щедро, доверху.
           — Хорош, — поморщился седой.
           — И что? — повторил тот. — Эту фишку просекают еще в детском саду. При чем тут Джокер?
           — Да при том. Ты ему твердишь все подряд, а он одно понимает: хозяин, пожрать, побегать. Путевая житуха, короче. Ты его придурком назовешь, а он виляет хвостом. Для него главное, как ты это говоришь. Джокер! — вдруг рявкнул адвокат. Пес отпрянул. — Видишь?
           — Ну так он же собака, — пожал плечами клиент. — Что с него взять?
           — Уродец, — умильным голосом заговорил седой, не слушая его. — Скотина, стерва, тварь... Выродок сучий, поганец...
           Джокер сел и доброжелательно осклабился. Вид у него был мирный и удовлетворенный.
           Краснолицый потерял интерес к беседе. Он перекатился на живот и остановившимся взглядом смотрел на особняк. Тот был почти готов: колонны, башни, печные трубы... И даже баньку успели срубить, плавно переходившую в купальню, а та продолжалась прямо в речную воду, теряясь и растворяясь ступенями.
           Седой выпил, опрокинулся навзничь и уставился в холодеющее небо.
           — А и ладно, — сказал он задорно. — Зачем убиваться по барахлу? Посмотри, благодать какая. Подыши, понюхай, прислушайся...
           Краснолицый пренебрежительно хмыкнул, испытывая неловкость перед кротким пафосом товарища. Но и ему что-то такое запало в душу, потому что он ничего больше не произнес и только глядел на воду остановившимся взглядом.
           Джокер смежил веки, шумно вздохнул.
           Зажглись крошечные просяные звезды, запели цикады. По воде то и дело, без видимой причины разбегались таинственные круги.
           Корова, соревнуясь с петухом, промычала где-то далеко-далеко.
           Краснолицый и седой молчали. Легкий ветер трепал газетный лист, прижатый грубо нарезанной буханкой хлеба.
           Мир окликал их, попеременно называя разными именами: Ветер, Вода, Звезды, Вечер, Дорога, Река, Небо, Сумерки, Смерть. Но для них эти многочисленные, бесконечные имена сливались в немногие — Хорошо, Перемелется, Еще Поживем.