поставщик эпиграфов
в стране где правят поэты
я занимал бы должность поставщика эпиграфов
гулял бы тростью поигрывал
носил канотье и кеды
молодым поэтам было бы завидно
а я б все смеялся шутил над ними
цитаткой язвил из Базарова
мол двадцати рифмоплетов полезнее один химик
о какие б я поставлял эпиграфы...
в приемной моей очередь — и все с номерками
и каждый час у меня часпиковый
и важные люди мне б намекали
что в стране где правят поэты
которые будто боги вещают с неба
должность поставщика эпиграфов пусть не заметна
зато на удивление востребована
и следовательно полезна очень
и можно ли им важным людям пройти без очереди
* * *
(посв. ДХ)
Поэт гниет с языка,
турист гниет с рюкзака,
рыба гниет с головы,
а этот город — с невы
смотри, идет над невой
поэт, по виду — живой
с дубинкой и рюкзаком,
с отрезанным языком
Тень
кормящий голубей на питерском болоте,
он выглядит глупей, чем птица в самолете
(Август Б.)
он жив и даже не постарел,
сидит, покачиваясь слегка
слегка похожа на пистолет
тень его башмака
слегка похожа на постамент
сцена подвального кабака
читает про город и про метель,
про баб и как умереть счастливым,
он сам орел и сам прометей,
себе терзающий ливер
вот он слегка шевельнул плечом,
и я увидел — дрожит слегка
тень от шнурка, спусковой крючок
в тени его башмака
abnormal
эпилептики — лучшие правители и полководцы,
шизофреники — лучшие поэты и живописцы,
вот удел остальных: молиться Богу, колоться,
потреблять алкоголь, беситься с жиру, крепиться
или стать имитатором, то есть скакать, как буйный,
на деревянном коне, зовя его росинантом,
но такие мужи доверяют плачу кальпурний,
а боящийся смерти пасует перед сенатом
кстати, был и кальпурний-мужчина где-то в уэльсе,
его сын, пастушонок с нехитрым именем патрик
доверял голосам и, однаждв "покинув рельсы",
не упал, а взлетел; вот такой чудесный припадок
сочинение про малую родину
Здесь льют в себя балтийское лекарство
худые доны местного палермо,
здесь тянется мое Кавалергардство
и вбок уходит сразу за Шпалерной.
Здесь есть дома, потертые как джинсы
с железными ширинками парадных,
здесь охраняет бдительный Дзержинский
покой дворцов партийно-аппаратных.
С колясками гуляют беатриче,
с мигалками — коляны и вованы,
и на людей, потемен и тавричен,
глядит из башни Вячеслав Иванов.
весеннее
при мартобстреле
стороны улиц, глядящие на юг,
наиболее опасны
при мартобстреле
женщины, вдохновенно гладящие мини-юбки,
наиболее опасны
при мартобстреле,
наплевав на погодную пасмурность,
в магазинах поют миннезингеры,
в автобусах — менестрели
грядущеe лето славят,
грядущие отпуска
и мне кричат: — пой, мол, с нами,
а я молчу, не пою
в марте меня охватывает
самоубийственная тоска
и охота гулять под окнами,
что выходят строго на юг
бродилки
мы по будним дням вставали бы в семь утра,
я включал телевизор, ты готовила бутерброды,
через сорок минут — "любимая, мне пора",
и мусолить годы, да на хрен такие годы
лучше так: по субботам ложились бы в семь утра,
отпуска — Амстердам, Сидней или Сан-Диего,
два десятка других холодных и теплых стран,
где кабак для чрева и комната для ночлега,
остальное — импровизация — море, река, бассейн,
ты бы вспомнила инглиш, я выучил итальянский,
чтоб ходить не с толпой туристов и скучным гидом, "как все",
а вдвоем — по Фриско, будто по Красноярску
я купил бы старинную маску или же амулет
в захудалой лавке, вдали от больших маршрутов,
и в конце дорог был бы Рим, ибо города лучше нет,
у себя на кухне, одна, завернувшись в плед,
ты мечтаешь о Цезаре, но выбираешь Брута
старое зимнее чуть книжное
так убить пересмешника,
так мэлвилл и через лужи,
так дядя том перед смертью
молвил: — o, bitch’er стоу
так девочка и подснежники,
солдат оловянной ложки
подвиги дикасэндьи,
сойеровы истории
так в ранних семидесятых
живут мои могикане,
так в поздних семидесятых
ланкастер идет на йорка
суок закрутила сальто,
зима кружит близ диканьки,
нет фрейда и нет де сада,
еще не приходит санта
и ярко звезда на елке
* * *
низкое небо — горе клаустрофоба,
спуститься по лестнице — как подняться из гроба,
дряхлые дракулы, глотнув валерьянки и брома,
все же не спят ночами, "листая брема",
по счастью, не стокера,
худые, нестойкие,
попивают бульон,
порастают быльем,
тянут перепончатые крыла
к телефону, дрожащему на деревянном стуле:
"та, из двадцать шестой, вчера умерла,
интересно, кого поселят в двадцать шестую"
Кухня. Справа от входа. Утро
Булочка с кокосовым кремом —
это ли полноценный завтрак, Мария?
что поделать, но утром субботы похмельный тремор
не дает заняться толком кулинарией
Как болит голова, Мария, особенно справа, будто
кто-то мнет височную долю, меняя русла извилин,
в бутерброде моем кокосовый липкий бутер —,
в перспективе — Москва, а после, кажется, Вильно
Но до этого надо дожить, Мария, дожить до командировок,
отпусков, юбилеев, праздников, фестивалей
мне не плохо, Мария, мне просто очень херово
и болит голова, особенно справа...
Vale!
Фамилион
мог бы жить и во Франции — Париже или Версале,
фамилия подходящая, не Кушнер и не Кенжеев,
завел бы подругу с темными короткими волосами,
беззащитным взглядом и родинкой у основанья шеи
она приезжала бы вечером на маленьком ситроене,
консьерж ей кивал приветливо, мол, "бон суар, с’иль ву пле",
а я бы ждал на диване в приподнятом настроении,
в мечтах и еще, как водится, в абсенте и конопле
лети, наш волшебный парусник с зелеными парусами,
как ты красива, родинка, у основанья основ,
пусть нам завидуют жители Парижа или Версаля,
пусть нам завидуют русские, которые Иванов
Дирижабли
Дирижабли мизерабли,
надувные баклажаны,
улетайте — "криббле-краббле" —
в удивительные страны.
Мы, блаженные, охрипли,
повторяя заклинанье,
повторяя "краббле-криббле"
андергансохристианье.
Ни к чему нам вегетабли
в огородах голубиных,
ваши слезы — облакапли,
театральны, коломбинны.
Что там снизу — зонт ли, гриб ли,
что там сверху — дом ли, Бог ли,
мы замерзли и промокли,
улетайте. "Краббле-криббле".
