Рефлексивный вальс
Память — не якорь, не бросить, не вытащить вновь
(Как по-морскому сказать?) — не отплыть от причала...
К долгой зимовке опять солонину готовь —
Вот научиться бы только стрелять для начала.
Это не берег, не льдина и даже не риф.
Это ковер из травы на поверхности моря.
Ни устоять, ни уплыть — узнаешь, повторив
Ту же событий канву и узорность историй.
Где равновесье, ровесники, взрослый народ?
Плыть? — но на "парус" в стихе налагается вето.
Лишь зазеваешься — "марево дальних дорог"
Следом всплывет и прикончит тебя как поэта.
Память не парус, тем более, и не весло.
Это богиня, что прячется в греческой пене.
Если ее приманить переливами слов
И ничего не сказать — получается пенье.
Так, признаваясь в романе с частицею "не",
Легче писать, но трудней добывать пропитанье.
Впрочем, от рифм "в тишине", "в полусне", "на стене"
Можно повеситься даже без рифмы "скитанья".
Лучше вернуться к метафоре чистой воды,
Или, возможно, к реальности чистого поля.
Красноречиво названье травы череды.
Сладко тонуть в ее волнах по собственной воле.
Только не слишком ли это тщеславно — тонуть?
Между тропою, и тропом, и трепом запойным
Где равновесие? Там открывается путь
(Тоже запретное слово) по темному полю.
1996
* * *
Музыка, горькая музыка
Листья взметнула осенние.
Топая тропочкой узенькой,
Я спотыкалась рассеянно.
Мир был упрям и беспомощен
Перед мелодией этой.
Как за соломинку тонущий,
Листья цеплялись за ветки.
И в суматошном кружении
Их расставания с ветками
Лужи мое отражение
Немилосердно коверкали.
Не за кого уцепиться.
Не улететь бы нечаянно
Желтой березовой птицей
В серое небо молчания.
1992
* * *
Лучше видеть глазами, нежели бродить душой.
Екклезиаст
Проживающим в городе этом убогом,
Где забытые вещи рождаются снова,
Где не видно конца возвращенью к истокам,
Где само над собой насмехается слово,
Потерявшим последнюю точку опоры,
Забывающим, чем различаются годы,
В этой сонной стране, где нелепые споры
Создают впечатление тайной свободы.
Наблюдая в собратьях свое повторенье,
Начинаешь сочувствовать им поневоле.
На ходу своем кружится, кружится время,
И не все успевают вертеть головою.
Потускнела уютная память о прежнем,
И фамильные ценности съедены молью.
Отправляйте же снова в унылой надежде
Свои дырявый ковчег в пересохшее море.
Собирайтесь, витийствуйте неутомимо,
Выбирайте, какою химерою мерить...
Говорят, все дороги выходят из Рима.
Существует ли Рим — невозможно проверить.
1992
* * *
Реки начнут с истока, люди — наоборот.
Что там, в стране далекой? Там молоко и мед.
Что там, за скрипом перьев — только ли пух и прах
Трех мировых империй на девяти ветрах?
Так ли нам важно, случай вел или вещий сон
Рой кочевых, летучих, всюду чужих племен?
Берег сулил спасенье, близкий конец тропы.
Там они и осели — как оседает пыль.
Кто им внушил завета тысячу мерных строк,
Слов горячее ветра, сеющего песок?
Но на краю пустыни холоден лунный свет.
Там они и остыли — как остывает след.
Что занесло песками, не заметет метель.
В землю уходит камень, но не уходит тень.
Книга вестей пустует, книга потерь поет.
Ветер все так же дует, но из других краев.
1997
* * *
Как? — ничего, нормально.
Жизнь? — ничего, спасибо.
Денег не очень мало,
Дует не слишком сильно.
Кажется, я здорова.
С неба не слышу зова.
Нет ничего дурного,
Нет ничего иного.
Дом не горит, не тлеет.
Снег не идет, не тает.
Вечером не темнеет,
Утром не рассветает.
Больше не будет страха,
Будет покой и нега.
И никогда — с размаха.
И никуда — с разбега.
Я хороша собою,
Пью молоко и пиво.
Больше не будет больно —
Если не лезть в крапиву.
Можно ль желать иного?
Я повторяю снова:
Нет ничего дурного,
Нет ничего дурного...
1997
* * *
Легкость духа, скрип суставов.
Листья тронулись куда-то.
Мало времени осталось
От обеда до заката.
Голос хриплый, воздух сонный.
Нелетальная погода.
Говорят, конец сезона.
Наступает время года.
Я сижу в изнанке дома.
На лице у дома иней.
Дождь ползет путем знакомым
К среднезападной равнине.
Хоть беги назад в Египет,
Чтобы солнце грело брюхо.
День не прожит, чай не выпит.
Шаткость мысли, легкость духа.
1997
* * *
Почему продолжается даже на уровне трав
Беспокойная жизнь, различение света и тьмы?
От кого научились бескрылые, с ветки упав,
Собираться в комок, ожидая прихода зимы?
Лишь безумный вопрос получает достойный ответ.
Оттого и вещаю, как пифия наоборот:
Никогда, никогда не гадайте по ходу планет,
Что задумали боги на три междометья вперед.
Ибо каждое слово тревожит движение сфер,
Отраженье в пруду и форелей в проточной воде.
Говорите легко, невзначай: отчего, например,
Не поет, не чирикает тот, кто на ветке сидел?
Почему Мельпомена пищит, как ощипанный чиж?
Для чего стихотворцу положено быть одному?
И последний нелепый вопрос: почему ты молчишь?
Замолкая, шепчу из травы неизвестно кому.
1996
