Памятник Чижику-Пыжику, что на реке Фонтанке, за малостью пропорций — как и за малостью его пьяных воспоминаний, да тяжестью опьянения — пиздили неоднократно, да простят мне глагол в рассказе, где и каналы, и дворцы, и памятники архитектуры. Но делали именно это бесстыжее дело: нагло пиздили. Случалось, умникам приходила в голову мысль: либо он сам, напимшись, упал, либо слесарь напился, который его присобачивал, хоть чижик и птица. Посылали за водолазами, обшаривали дно, находили много останков, цельные трупы и прочую дрянь, давно не представлявшую интереса, но Чижик имел обыкновение улетучиваться навсегда, по-птичьи.
           Добрые скульпторы-патриоты, не единожды выпив со всем, что казалось им Чижиком, выковывали нового, однако после последней кражи предупредили, что делают это за просто так, за "стальные городские глаза", как поется в песне, в последний же раз и зарекаются заниматься его систематической выделкой. Вдолбили это в Городскую Голову, посеяв там Думу. А посему очередного, заключительного Чижика привинтили на славу, чтобы не подцепить петлями и не выгрызть.
           И все-таки некой ночью мимо Михайловского замка прошагала фигура, одетая черт-те как, зато превосходно экипированная мешком с кувалдой внутри, набором креплений, сверл и веревок. Вернее будет сказать, что она прокралась, как будто надеялась придушить императора Павла. Вообще, в мешке лежали какие-то страшные орудия из разных эпох, среди которых особенно выделялись пыточные клещи для выдергивания зубов у великанов и горных троллей. Разумеется, фигура не позабыла о веревках с прочными петлями, предполагая повиснуть вниз головой.
           Дойдя до места, фигура прошлась по мосту, потом закрепилась и нырнула к Чижику. Набережная озарилась светом фар, послужившим фоном для дежурной мигалки.
           — Опять чижика пиздят, — раздался веселый и добродушный голос. Старшина перегнулся через ограду и схватил фигуру за плащ. Напарник сидел в машине и засорял эфир.
           — Сейчас будем вызванивать следака, — он поэтапно докладывал обстановку какой-то барышне. — А то он, следователь, сидит и возбуждает уголовное дело, раздумывая о неприличных вещах.
           — А ну, вылезай, — старшина между тем пыхтел, тягая вора уже вместе с Чижиком и кусками выдранной арматуры. — Ну что ты за человек, — покачал головой патрульный и вдруг замолчал, ибо тот, продолжая висеть подобно летучей мыши, запрокинул лицо: черное, с выпученными глазами, с вываливающимся языком, где успели вырасти мох и лишайник; во лбу же прижился полезный в заваренном виде полукруглый гриб чага.
           — Я нашел его, нашел, — захрипел преступник, и старшина почувствовал, что нога, которую он удерживает завернутой в плащ, очень тонка и подобна голой кости. — Ведь это Чижик, я пил с ним водку... Это было, едва я заснул, — пронзая своего пленителя огненным взглядом, злоумышленник смахнул в реку монеты: скудные сбережения Чижика. Они лежали на крошечном постаменте и свидетельствовали не столько о добросердечности туристов, сколько об их упражнениях в меткости. Копеек восемьдесят. — Я вроде бы выпил с ним рюмку, выпил две... в голове зашумело... что-то сдавило мне горло, ударило в череп — такое тяжелое, весом с мою табакерку... И я провалился куда-то, где долгими ночами искал его, Чижика, чтобы докончить сон... Муштра утомляла не только солдат, но и мою особу...
           — Минуточку, — пробормотал старшина, не отрывая глаз от странгуляционной борозды на шее у собеседника. — Сейчас я вернусь...
           Он побежал к машине:
           — Ты вылези, погляди, — молвил он через силу, задыхаясь. — Там император!
           — И вот он здесь, — продолжал свой рассказ правитель, по-прежнему висевший над водами вверх ногами. Император был бос.
           Напарник старшины затеял расстегивать кобуру.
           — Я искал его очень давно, — задумчиво повествовал похититель, не обращая внимания на действия нового слушателя. Император причудливо изогнулся и оседлал перила, сжимая Чижика в костлявых ладонях. — Меня постоянно кто-то опережал. Словно сам дьявол следовал по пятам за мной — нет, ошибаюсь: предваряя каждый мой шаг. И Чижика уже не оказывалось на месте. Наверное, Чижика укрывал мой ангел-хранитель. Или все выходило наоборот: бес подсовывал мне фальшивые изваяния, но ангел меня хранил от лжи... Я вижу, что этот — тот самый. Возможно, сего собутыльника подсунул мне бес прямо сейчас, тогда как ангел препятствовал мне... теперь не спросишь... меня не берут к себе ни ангелы, ни бесы, хотя могли бы и сжалиться над убиенным помазанником...
           Греша поначалу на свет фонарей и фар, мешавшийся с мигалкой, милиционеры уверились в венцеобразном сиянии вкруг пробитого черепа — Император скинул капюшон. Корона оставалась на месте, прилагаясь к дрожащей, вдруг проступившей ауре.
           — Ах, славно! — Павел прижал к груди Чижика. Они только что выпили. — Смирно! — негромко приказал император милиционерам, и они вытянулись. — Sehr gut. — В глазницах покойника зажглось безумие. — За глумление над хлебом вы признаны государственными нацистскими преступниками без права передачи по центральным каналам и паркам города в утренние часы. При отягчающих обстоятельствах.
           — Он рехнулся, — одними губами, как бы то ни звучало, успокоил напарника старшина. И оказался прав:
           — Меня ведь шарфами душили, господа, — посетовал Павел. — Били в голову табакеркой. Недолго и лишиться рассудка. — Он склонился над Чижиком и выпил еще. После четвертой рюмки император стал вымываться из городского сна. — А где у вас, милейшие, стою Я?
           — Свяжись с отделением, — проскрежетал старшина. — Узнай, когда первая электричка на Павловск.
           Тем временем Павел баюкал, оглаживал каменного приятеля, который один не держал на него никакого зла и был готов посидеть с ним за рюмкой-другой.
           — Солдат, — император поманил старшину пальцем. — Я тайну тебе открою. Меня не одними шарфами да подушками душили... — далее он зашептал совсем невнятно.
           — Истинно так, Ваше величество, — кивал милиционер, заранее соглашаясь со всем услышанным.
           Напарник уже бежал к перилам.
           — Первая — новолисинская, — выдохнул он. — Поезд, — объяснил он Павлу, и шаркнул сапогом, не зная, как обращаться к царям. — Идет в Новолисино. Сойдете в Павловске... Ступайте на Витебский вокзал...
           — Вы — там, Ваше Величество, — вторил ему старшина.
           — Новолисино? — недоуменно переспросил император.
           Он спрыгнул с перил и, с Чижиком под мышкой, зашагал прочь. Свечение вокруг его головы меняло свои очертания с короны на треуголку и вновь на корону. Все свои инструменты он оставил на набережной.
           По пути императору Павлу не повстречался никто — разве что Гоголь, озабоченно несший под мышкой здоровенный и очень тяжело дышавший кулек.