В семь часов вечера, когда стол был накрыт, раздался хруст, и прямо в тарелку с медом упал кусок потолка. За ним посыпалась труха — щепочки, какая-то солома, клочья войлока и пара паркетин. Одна паркетина задела стакан, по счастью пустой, и опрокинула его.
           В образовавшуюся дыру провалился здоровенный башмак: весь в нечистотах, с обкусанными шнурками.
           — Приплыли, — сказал Михайла Потапыч, поспешно снимая со стола бутылку, чтобы не дай бог. — Эй!
           Мишутка полез под стол. Настасья Петровна подбоченилась:
           — Вот те раз, — протянула она. — Не иначе, кто-то рассердился и топнул.
           Башмак отчаянно бился в отверстии. Наслоения отваливались крупными пластами и падали на скатерть. Михайла Потапыч пошел за шваброй, чтобы колотить в потолок.
           — Там старушка живет, — подал голос Мишутка. Он осмелел и высунулся из-под скатерти.
           — Какая же это старушка, — с сомнением молвила Настасья Петровна. Задрав голову, она подслеповато щурилась.
           Михайла Потапыч, благоухая вечерним спиртом, вернулся со шваброй в руках. Он сдвинул стол, остановился под башмаком и стал выбирать участок понадежнее, для удара.
           — Это кто-то чужой, — Настасья Петровна придержала его за плечо. — Забрался в квартиру и провалился. Сходи, позвони.
           — Папочка, не ходи! — закричал Мишутка. — Он тебя застрелит!
           — Ну, сейчас, — буркнул Михайла Потапыч, положил швабру поперек стола и вышел из комнаты. Башмак елозил, уничтожая побелку носком.
           — Хорош хулиганить! — крикнула Настасья Петровна. — Ты посмотри, что наделал!
           Красная и разгневанная, она качнулась. Налила себе полстакана и выпила, не отрывая глаз от башмака.
           — Надо в милицию позвонить, — догадался Мишутка. Он уже полностью вылез и перебрался в дальний угол гостиной — на всякий случай.
           — Я тебе позвоню, — рыкнула мама. — Старушка в больнице, — вспомнила она вдруг. — Отравилась выпечкой. Скорее всего, в квартире вор.
           — Или серый волк, — согласился Мишутка.
           Вошел озабоченный Михайла Потапыч.
           — Никто не открывает, — сказал он мрачно. — И дверь заперта.
           — В милицию звони! — не унимался малыш.
           — Ну да, конечно, — саркастически хмыкнул тот. — Мы тут кривые сидим, а милиция приедет. Нет уж, мы сами попробуем.
           — Надо бы в домоуправление, — Настасья Петровна уселась на диван и несколько непоследовательно включила фигурное катание.
           — Там давно никого нет. Ночь скоро, — Михайла Потапыч ударил шваброй в потолок. — Эй! Гражданин хороший! Убери свою ногу!
           Башмак провернулся по часовой стрелке и беспомощно замер.
           — Надо его чем-нибудь, — сказала Настасья Петровна, следя за оценками: шесть-ноль, шесть-ноль, шесть-ноль.
           — Ну так разуй его, гада! — Михайла Потапыч взял скатерть за углы и сгреб со стола единым узлом, вместе с посудой. Потом налил себе и выпил, успокаиваясь с каждым глотком. — Ты мне ремонт сделаешь, — пообещал он башмаку.
           Настасья Петровна принесла тряпку, придвинула стул.
           — Может, расковырять дырку побольше?
           — Чтобы совсем обвалился?
           Та обхватила ботинок тряпкой. Ступня напряглась. Настасья Петровна вынула ножницы и разрезала шнурки. Сняв обувь, состригла носок.
           — Дай мне! — попросил Мишутка. — Я с ним поиграю.
           — Мало у тебя своего дерьма! Пошел отсюда!
           Держа башмак на вытянутых руках, Настасья Петровна понесла его к мусорному ведру, но Михайла Потапыч остановил ее.
           — Не вздумай выбросить, это же улика. Мало ли там что — кровь, волосы...
           — Да какие тут волосы! — Настасья Петровна сунула башмак мужу под нос. Тот отвел ее дородную руку:
           — Положи в сортире. И принеси мне что-нибудь острое — шило или гвоздь.
           Сказав это, Михайла Потапыч запрокинул голову и посмотрел на ступню, рассчитывая на ответ. Ступня безучастно свисала. Она была огромная и грязная, в натоптышах и мозолях, с варикозными узлами и черными слоистыми ногтями. Ногти загибались ороговелыми козырьками. Подошва казалась каменной.
           — Щас, — сказал Михайла Потапыч.
           Он взобрался на стул и кольнул подошву гвоздем. Ступня вяло дрогнула.
           Тогда Михайла Потапыч размахнулся и ударил всерьез.
           Ступня рванулась вверх — напрасный труд: она безнадежно застряла.
           — Не нравится! — воскликнул Михайла Потапыч.
           — Руками не трогай, — предупредила Настасья Петровна. —
           Смотри, она вся в лишаях.
           Гвоздь взметнулся:
           — Уматывай!
           Ступня стала биться, на Михайлу Потапыча капнуло кровью.
           — Так дело не пойдет, — тот тяжело, по-медвежьи, спрыгнул на пол и направился в кладовку. — Сейчас я ее паяльником нагрею. Выскочит, что твоя пробка.
           Мишутка соорудил петлю, ловко набросил на ступню и повис, болтая ногами.
           — Мама, тарзанка! — заголосил он. — Качели!
           Крепление хрустнуло. Веревка соскоблила слой накипи, открылась надпись: "они устали" — синяя татуировка.
           — Слезай, пока потолок не обрушил, — сказала Настасья Петровна. — Большой уже, а не понимаешь простых вещей.
           — Повеситься можно, если веревка замотается, — подхватил Михайла Потыпыч и включил паяльник. Идея показалась ему забавной, и он задержался. — Повеситься на чьей-то ноге. Вот так штука.
           Он озабоченно вздохнул, взгромоздился на стул, который уже начал поскрипывать.
           — В армии у нас делали "велосипед", — сообщил он Мишутке. — Вы еще не пробовали в лагере? Вставляешь спички промеж пальцев, головками наружу, и поджигаешь. Они догорят, а он ногой трень-брень, трень-брень.
           — Ну, а мы... — он не договорил и приложил паяльник к углублению, не самому грубому месту.
           Ступня не шевелилась и торчала. Она смахивала на кляп в уродливом рту.
           — Уснул он, что ли? — Михайла Потапыч надавил сильнее.
           Настасья Петровна зажала нос.
           Нога покоилась, как была, напоминая уже не кляп, а нераспознанный знак свыше.
           — Точно, уснул.
           Весь вечер они занимались ступней. Резали ее, стригли, жгли, кололи.
           Улеглись спать.
           ...Утром явился милиционер, привел с собой слесаря. Михайла Потапыч и Настасья Петровна пришли понятыми. Мишутку не взяли, и он в отместку спешил натешиться над стопой, пока она не исчезла.
           Взломали дверь. В старушкиной квартире никого не было. Повсюду лежала пыль, и ходики остановились.
           Посреди гостиной из пола торчал огрызок ноги. Вокруг виднелись кровавые пятна.
           — Вот зверь, — ужаснулся милиционер. — Настоящий зверь, матерый. Перегрыз конечность и ушел. Знаешь, как они делают? — он повернулся к Михайле Потапычу.
           — А как же, — отозвался Михайла Потапыч.
           — Они, — сказал милиционер, — себе могут лапу откусить, которая в капкан попала. Вот как оно бывает. Сволочь, уголовник.
           — Ничего человеческого, — согласилась Настасья Петровна.