* * *

Линяет липа. Валится листва.
Истлело лето, как и не бывало.
Творение лишилось божества,
Вертеп заглох, и запил запевала.

Извечные издержки карнавала:
Нудьба судьбы, изнанка естества —
Определи все степени родства
Вины и зла, зигзага и овала.

Анахоретом взвыть бы на луну,
Ежа побрить и, взвидев Сатану,
Ломаться в нескончаемой падучей;

Едва дыша от боли и тоски,
Ночное небо рвать бы на куски...
Ах, милый друг, когда б не странный случай...

* * *

Как-то в запале отчаянной резвости,
Осатанев от нечаянной трезвости,
Вспомнил я папу, пропавшего без вести
В тёмных тенётах молвы.
Править без кормчего, строить без зодчего,
С миром совпасть без участия отчего —
Вот я чем был раздосадован, вот чего
Мне не хватало, увы.

В двадцать с немногим приспело соколику,
Вдруг ощутил он душевную колику.
Всё же к профессору, не к алкоголику
На родовое ку-ку.
Материально отвергнутый папою,
Что же я сохну и попусту капаю
Жгучими в суп и незримою сапою
Муку свою волоку...

Время избывчиво. Свары с обидами
Стали тщетой, мемуарными гидами,
Не удержать никакими рапидами
Страсти и совести спор.
Злую планиду смакуя внимательно,
Всех перечислишь и каждого матерно.
Впрочем, всего-то невнятная вмятина
Там, где рвануло в упор.

Думал, пустое, не стоит внимания,
Благо не фобия, вроде не мания,
Что же преследую, словно в тумане, я
Маску, осклаб мертвеца?
Зрелости здравой не вняв уверениям,
Что же пытаю почти с озверением
Духом и сном, и фасеточным зрением
Траченый призрак отца.

Бог с тобой, папа, казалось, не вынести
Этой фатальной задержки невинности
Местом, не знающим то ли причинности,
То ли свободы ума.
Мелкие люди быстрей удаляются,
Мелкие жажды острей утоляются,
То есть, на кой нам фантомы являются,
Если грядущее — тьма?

Монолог

...ума не приложу,
За что мне бог послал. Должно быть, внял,
А может, просто перепутал с мышью.
Короче, пролетаю по нужде,
Смотрю — лежит. Попробовала — он.
На дерево буквально взгромоздясь,
Я мысленно обкаркалась от счастья,
А вслух молчу. Откуда ни возьмись,
Канает мимо дедушка Крылов,
Известный аметёр насчёт пожрать
И поиграть на скрипке в голом виде.
Вдруг как увидит у меня во рту,
Задребезжал, в упор наставил "Кодак",
Скажи, мол, чиииз — ну, типа, улыбнись.
А клюв — довольно жёсткая система,
Им и захочешь, а не улыбнёшься,
Тем более, когда внутри полно...
Ну, в общем, я пристроила предмет
Промеж суков и ну его долбать,
Аж дырки полетели... Наш Эзоп,
Сей получив решительный афронт,
Уковылял домой и тут же вставил
В очередную басню божью птаху;
Лису приплёл кричать — "А сыр-то зелен!"
Ну, то есть — бац! — и поразил порок.
Да пусть его потрёпывает лиру.
Другой бы вообще спустил курок.
Такие вот дела. Таков урок.
Ведь это ж сколько раз твердили миру
На все лады. А только всё не впрок.

* * *

Стрела прошла так незаметно,
Что плут Купидон усомнился
И на всякий случай
Сделал контрольный в голову,
Которая тут же и потерялась.

Болезнь прошла так неощутимо,
Что догадался только по осложнениям,
Из коих недержание желчи
В соединении с врождённой деликатностью
Дало эффект самый невероятный.

Жизнь прошла так неожиданно,
Что не успел отскочить
Дабы посмотреть —
Как это выглядит со стороны;
И слава, наверное, богу,
Иначе — не исключаю — от ужаса или смеха
Мог бы вполне не успеть заскочить обратно.

"Всё проходит", — говаривал, бывало,
Блистательный Соломон Давыдыч,
И даже закольцевал это бесхитростное,
Да так основательно,
Что желающие раскольцевать
До сих пор таращат глаза
В приёмных у психиатров.

* * *

Долго ль нам еще на свете,
Мне и остальным,
В Вельзевуловом берете
С профилем стальным.

Всякой действующей снасти
Малодушно рад.
Что за трёпаные страсти,
Что за маскарад?

Что за шум? А это мы там
Празднуем обряд,
Лезем рылом неумытым
В парфюмерный ряд.

Так и было. Так и жили,
Метили момент,
Заводя на сонной жиле
Аккомпанемент,

Загружаясь пустяками,
Плавая в поту,
Скоморошьими стихами
Драя лепоту...

Так и жили, так и было,
Так тому и быть.
Норовя в Эдем без мыла,
Ссучивая нить,

Поменяв, коль есть возможность
Переплавить лед,
"Тщетную предосторожность"
На балет "Залёт",

По случайному стеченью
Выволочь на свет
Леонардову сеченью
Кесарев привет.

Вот он. Жив. По сию пору
Взор не отрясти.
С недопугу, с перебору,
Господи, прости.

Всё на месте, всё готово:
Слово и число, —
Нет сеченья золотого.
Не произошло.

* * *

Что губит кинозлодеев,
    так это склонность
        к надрывной патетике,
            к дешёвой риторике,
к фиксированному ликованию
    при виде слегка смердящего Иствуда
        или стекленеющего до прозрачности Аль Пачино,
к лихорадочным поискам
    временной истины
        некорректными средствами
            популярной комбинаторики...
То есть, нет чтобы молча шлёпнуть в упор
    и отправиться пить
        свой ежеутренний капучино.

Вот теперь выступай, проповедуй,
    но нет, ему мало,
        если это происходит потом,
тем более, что ползёт на глазах
    и так-то достаточно ветхая
        художественная ткань —
            и это особенно неприятно.
И он говорит: "Ну, что? — говорит он,
    уперев в обреченного ствол
        и ухмыляясь своим
            на редкость омерзительным ртом,
— Теперь ты, надеюсь, понял, козёл,
    что не только на солнце
        бывают трупные пятна?

Ты понял, что это всё?
    Что твоя не возьмёт никогда?
        И вовсе не потому,
Что сгинул тот, кто, от скуки
    вселенской оволосев,
        надиктовывал нищим
            свои комические скрижали.
А просто, если как следует
    однажды прищуриться и долго,
        ну, очень долго смотреть во тьму,
то станет понятно, что там тебя ждут,
    и ты будешь там раньше, чем те,
        кого вы, твари, думали, что прижали".

А в это время тот самый, как его,
    Брюс или Стивен, возможно, Николас,
        уже до ушей в штаны наложив,
говорит, глядя за спину этому,
    с пушкой: "Никогда не думал,
        что так бывает, что ты ещё здесь,
            а за тобой уже прилетели".
И тот оборачивается, и получает
    ногой по центру, и роняет ствол...
        А если бы сразу стрелял, так был бы жив.
Правда, тогда бы не вышло кина,
    и всей этой в прах затрёпанной,
        вхлябь занюханной,
            но такой увлекательной канители.

* * *

Вместо самодвижущихся роликов,
Вместо упоения борьбой
Черепахи побеждают кроликов
Тем, что неотличны меж собой.

Важно всем по очереди вылезти,
Где едва ли зрители торчат.
То есть, чем, дистанция извилистей,
Тем верней они его схарчат...

Вот и ты — дай, думаю, порадую,
Дай освобожу от пустоты
Одою, природою, тирадою, —
Разбегусь, а ты уже не ты.

Бог с тобою, жми себе на клавиши,
В панцирь сокровенное одень,
Но былое в небылое сплавивши,
Не споткнись о собственную тень.

* * *

Двое любили одну.
Но первый пошёл ко дну,
А второй не узнал об этом,
Поскольку был занят своим:
В упор страстями слоим,
Он хрен записал шербетом.

Двое увязли в одной,
В такой невпопад родной,
Что душу свело обоим.
И первый, а не второй,
Свистел сквозь предмет с дырой,
Но не был предмет гобоем.

Двоих заплела одна.
Туманна, тиха, бледна,
Взводила верней кадила.
В известный влетев проём,
Все выиграли втроём,
Но дружба не победила.

Январское утро в Царском Селе

Пучеглазый выкормыш зари
Быстрые выпрастывает крылья.
Демон тьмы, божественное зри,
Ангел милый, где твоя мантилья,

Что намедни скинула, продев
Ножку сквозь чугунные... А впрочем,
Что мы всё про демонов, про дев, —
Только параноиков морочим.

Между тем продравшийся с трудом
День явился торжеством пейзанским:
Пухлым Колоническим прудом,
Обольдевшим кладбищем Казанским.

Над Софией благовест густой
Плавит осовелое светило.
Тут бы и велеть мгновенью — "Стой!"
Да по счастью звук перехватило.

* * *

Х.-Б. Корзаковой

В твоем стихе, как муха в янтаре,
Я замер. Полагаю, что навеки.
Краесогласий бравое каре
Перестигает знаковые реки,
Допустим, Лету или, скажем, Стикс,
Через который сероликий икс

Везёт за пересосанный обол
Избывших риторическое рвенье,
А поперёк ни барок, ни гондол,
Тем паче, ни перста, ни мановенья.
Сюжет из Данте под пером Доре,
И тут же я, как муха в янтаре,

В твоем стихе...