* * *

...Вновь я пошутил, —

Когда я так начну стихотворенье
И смеха не услышу ниоткуда;

Когда, встречая забастовкой кризис,
Оркестр моих карманных музыкантов
Ни шелеста, ни звона не издаст,
А звон в ушах и шелест мертвых листьев
Мне ни о чем не будут говорить;

Когда мои глухие заклинанья
На Музу не подействуют ничуть,
Но, брови изумленные подняв,
Она скривит презрительные губы;

Когда поднимут бунт ученички,
И я без удивленья обнаружу:
Легко бы подавил, но не хочу;

Когда я не увижу в дочерях
Хотя бы призрачного отраженья,
И то, что называется семьей,
По семечку рассеется в пространствах;

Когда друзья не то что отвернутся,
Но позвонят и скажут: мы с тобою, —
Зато изящно отвернется та,
Которая всего необходимей,

Тогда, Господь, не посылай мне смерти,
А вышли ангела вперед себя.
Мы встретимся с ним ночью, у реки.
Я, может быть, себе сломаю ногу
Иль вывихну бедро, осознавая
Классическую истину строки:
Еще далеко мне до патриарха...

* * *

Не Богом, но хирургом Баллюзеком
Я излечен и жить определен.
Сорокалетним лысым человеком,
Казалось мне, он был уже с пелен.

С глубокими смешливыми глазами,
С какой-то синеватой сединой, —
И только так, как будто и с годами
Принять не может внешности иной.

За переборкой умирала дева, —
Бескровная, но губы как коралл, —
Итак, она лежала справа. Слева
Синюшный мальчик тоже умирал.

Я наотрез отказывался сгинуть,
Вцеплялся в жизнь, впивался, как пчела,
Пока она меня пыталась скинуть,
Смахнуть, стряхнуть, как крошки со стола.

Я не хотел ни смешиваться с дерном,
Ни подпирать условный пьедестал
И, полежав под скальпелем проворным,
Пусть не бессмертным, но бессрочным стал.

И, уличенный в некрасивых шашнях
С единственной, кому не изменю,
Я предал всех. Я предал их, тогдашних,
Я всех их предал слову, как огню.

И если мы обуглены по краю,
То изнутри, из глубины листа,
Я говорю, горю и не сгораю
Неопалимей всякого куста.

* * *

Я засыпал и просыпался,
Стонал и снова засыпал,
Как будто снегом просыпался,
Квадрат асфальта засыпал.

Во сне над папертью дурдома
Кидались в бой колокола.
И жизнь была как бы ведома,
Как будто вообще была.

Я на вихрастую пружину
Напарывался ребром,
Проглатывал не рюмку джину,
А лишь валосердин и бром

И снова в воздухе звенящем
Ложился на асфальт мертво:
Чего мы только не обрящем,
Когда не ищем ничего.

Я спал. В соседнем помещенье,
Отчаясь разогнать тоску,
Садилась дочка на колени
К очередному чудаку.

И им обоим не мешая,
К сомлевшей парочке впритык,
В упор смотрела дочь меньшая
Непроходимый боевик.

Квадрат двора. Дурдом овала.
Переключаемый канал.
Пел попугай. Жена сновала.
Я просыпался и стонал.

Как будто на углу событий
Стоим, и не уйти с угла
В сон, из которого не выйти,
И в жизнь, которая была.

* * *

Я думал о сытном обеде,
И это нормально, раз тут
Аз вырос. А буки и веди,
Как буки и вязы, растут.

Я думал о мясе, надоях,
О том, как румян пирожок.
А эти деревья — никто их
Давно не сажал и не жег.

Похрипывал старый кассетник,
Но я на него не роптал.
И Гете, как тайный советник,
Мне на ухо вдруг нашептал:

     Не пылит дорога,
     Не дрожат листы.
     Сколько же у бога
     Вот таких, как ты?

     Гнусен, как ехидна,
     И цена — пятак.

     Все равно не стыдно,
     Даже если так.

И я, не смущенный приплясом
Советника, вышел в эфир,
Где меж овощами и мясом
Текут молоко и кефир,

Где в пику восточным стандартам
С каким-то нездешним азартом —
Как хочешь его постигай —
Над розой изныл попугай;

Где выперло буки и вязы
В надзвездный простор мировой
И мятая роза из вазы
Своей помавает главой.

Анаприлин

И так отрадно, что в аптеке
Есть кисленький пирамидон.

Комична смерть анаприлина
Под деревянным языком,
Как будто оба набрели на
Дверь с опечатанным замком.

Пока один, деревенея,
Пересмаковывает стресс,
Другой повел себя умнее:
Порассосался и исчез.

А там, за дверью, непочатый —
Ты знаешь — край, и там огни.
И как ее ни опечатай,
Каким амбарным ни замкни, —

Но если на больничной койке
Я как бы заново рожден,
То вовсе не к трактирной стойке,
А к этой двери пригвожден.

И как не прибегай к науке,
Какой анаприлин ни жри,
Я слышу запахи и звуки
И вижу отблески зари.

Все кажется, что там, за дверью,
Среди неведомых долин,
Помогут моему неверью
Наука и анаприлин.

Дом престарелых

* * *

Р. Клубкову

Все жестче и безоговорочней
Диктует гнилое нутро
Подкладывать пальцы под поручни,
Не жить по законам метро;

Однажды с глазами навыкате
В вагоне по-волчьи завыть,
Потом ненароком на выходе
Портфель с динамитом забыть.

А, собственно, что в ней законного —
В подземной железной петле,
Где пеший сошел бы за конного,
Когда бы сидел на метле;

Где кажется небо овчинкою,
Где поезд, туннели сверля,
Позвякивает чертовщинкою,
Проталкиваемой в сверх-я?

Толкай, истолковывай, вытолки —
Вот бестолочь туч наверху;
И небо не стоило б выделки,
Когда бы не гром по стиху;

Когда бы не то, что мы выразим,
Чтоб перло — таи не таи,
Чтоб город, как женщина с вырезом,
Проветривал храмы свои.

* * *

В мой некошерный дом пришел раввин.
Он прибивал мезузу, ел орехи,
Как будто этим искупал один
Все наши преступленья и огрехи.

Он водку пил; смеялся так светло,
Он так по-детски не скрывал оскала;
Из глаз его, прозрачных, как стекло,
Такою безмятежностью плескало;

Он так неколебимо знал закон,
Он так был чист, как только что из колбы,
И если б я таким же был, как он,
То на версту к стихам не подошел бы.

* * *

Вот и я завел себе обычай,
Отметав полжизни бисер свинкам,
По утрам не чувствовать различий
Между сильным тремором и свингом.

Все-то я кажусь себе джазменом
И, готовя кофе в одиночку,
Я горжусь уменьем неизменным
Жить вокруг, не попадая в точку.

Аккуратно проливаю воду,
Просыпаю сахар полусонно,
Снова принимая за свободу
Радостный привет от Паркинсона.

_____________________________________________________________