О дворниках и пчелах (для schwarz)

Я притащу тебе в кармане пчел -
Приправу, устаревшую порядком:
Ноябрь нас давно до дыр прочел,
Но дышит в строчках мир тепличных пчел
Сентиментальным солнечным придатком.

Твоя щепотка лета — в снег и лед
Прохожих заражает солнцепеком.
Меж тем ты вновь пускаешься в полет
С охапкой звонких строф — про ломкий лед,
Пленительных бездонной подоплекой.

Ты неподдельна. Мне, к примеру, туч
Не передать ни чуточку похоже.
Поделки суть проделки — вот мой ключ...
Чу! дворники посыпались из туч
На головы задумчивым прохожим.

Точки и тени

Однажды в детстве
ты встречал рассвет
с друзьями. Стал рассвет с тех пор неярок?
Ты не ослеп —
лишь не нашел ответ,
он скрыт в контексте промелькнувших лет:
костёр потух, но восковой огарок

на письменном столе, перо, портрет
любимой, ненаписанный сюжет —
все это — путь. Пробелов и помарок

не избежать. Не прячься в кабинет,
не закрывай лица, не бойся боли
(поскольку это — истина, не боле,
а значит — ментор и авторитет).
Друзья стары. Морщины и мозоли...

Они тебя забыли, ты их — нет?
Но прошлое — просроченный билет.
Не становись простым столпом из соли.

Спрячь пузырёк, верёвку. Спрячь стилет.
Не рви бумаг и не губи дискет.
Игра не стоит свеч. Нет шутки площе.
Пусть ветер силуэт свечной полощет:
на лицах тени оставляют след.

Ты не вслепую поползёшь на ощупь
– смерть будет тем пронзительней, чем проще —
ты полетишь, как мотылёк, на свет.

Вечер накануне джаза

В этот вечер мой друг,
старый, пьяненький
и невеселый,
как всегда обсуждал
злую участь
свою и жены,
и сходило мне с рук,
что я прятался
за невесомым, только в паузах вдруг
возникавшим щитом
тишины.

Друг читал мне стихи,
запивая слезами и водкой.
Он заметно взбодрился,
высмеивая Интернет...
Я отмалчивался,
бормотал "может быть" или "вот как",
а на деле обдумывал
явственный твой
интер "нет".

Но раздался звонок.
Близость чуда встряхнула
и легкой,
даже нежной
пощечиной явь возвратилась.
Вдохнул
полной грудью,
почувствовав твой
неосознанный локоть,
и схватился
за трубку — соломинку,
словно тонул.

Наяву

Будет все наяву. Точно-точно.
Повторится внезапный урок,
Напророченный сердцем и строчкой.
Строчка — пуля. А сердце — курок.

Встреча выйдет глубокой и краткой:
В разношерстном кругу Немезид
По присущей сновидцам повадке
Мне тебя распознать предстоит.

Как испуганный лаской звереныш,
Вздрогнет сердце. И строчкой пальнет.
Я кому-то приснился всего-лишь.
Этот кто-то проснется вот-вот.

Путы и путь

Желтушный и тускнеющий ночник
На пыльный лик томов наложит вето.
Зашелестят страницы старых книг,
Обрушатся листвой с обложек-веток.

Я буду подбирать их неспроста,
Путь воссоздать пытаясь по крупицам,
Контекст движенья соскрести с листа
И снять с креста творца и очевидца.

Как хочется глотнуть еще чуть-чуть
Бессмертных строк! Ни пыл, ни жажда силы
Не перевоплотят пустых причуд:
Мои стихи с годами станут пылью.

Жизнь бьет ключом, а я не вовлечен
В ее неудержимое биенье...
Одна лишь ты — заботливым врачом.
Я напишу тебе стихотворенье

О том, что мы отбрасываем тень,
Что света сноп не утаить в конверте,
Мир не внести в бумажный бюллетень
И нет причин так печься о бессмертьи.

Поза и падение

Закрой тетрадь и глянь в окно.
Вот клён.
Он нем и наг. Но перенёс морозы.
Здесь — не снобизм бесчувственных колонн:
он жив и дышит.
Это — выше позы.

Ты ощути
шершавую кору
неопытной
ледышкою-ладошкой.
Но прикоснись ко мне
и я умру.
Испуганно. Без слов. Не понарошку.

Я не вернусь
по утренней росе:
когда-нибудь,
тряхнув нажитым зобом,
вдруг постигаешь — стали слишком все
высокомерны
и высоколобы.

Падение. Полёт. Земля. Аминь...
На донышке души —
кладбище истин.
Так
упорхнет
тетрадный лист в камин,
а в лужу —
золотой кленовый листик.

Армантьер

Я отстегну
шпагу и плащ,
поцелую твоё клеймо.
Мы будем черпать из мраморных чаш
тягучий липовый мед.
Падёт горизонт багровой каймой
за город из сотен сот.
Мот —
напоследок не жаль растрат —
я вверх разряжу мушкет,
и небо обрушит стеклянный град
на ворох черных дискет.
На них лишь слезливая злая пыль,
что я тебе посвятил.
На них только пепел глухих рифм
и старой гитары гриф.

Явь

В ладошку по весне вогнали клин
и не какой-нибудь, а журавлиный.
Теперь ты тяготенья властелин,
ты воспаришь над плоскостью долины.

Ладья — твоя свободная ладонь,
листочек на поверхности озерной,
где тает на закате небосклон
и прячутся мерцающие зерна.

Что звездный бисер для слепых котят?
Сосок неистощим; тепло и сухо.
Ты — тонкой перепонкою распят,
струною пробудившегося слуха.

Есть шепот ненавязчивых ветвей,
заледенелых стекол звон хрустальный...
А лучик тем слышнее, чем светлей.
А слово — тем светлей, чем досвидальней

Сермяжная правда

На улице весна. Ты ей верна.
Еще вина? Вина тебя не точит.
Какое отношение война имеет к нам? Отвечу. Буду точен
и лаконичен. Лак твоих когтей, по сути, — нефть. Судьба твоих детей,
детей твоих детей и тэ дэ очень зависит от текущих новостей,
от обнаружившихся червоточин миропорядка,
где всего черствее тот, кто наименее порочен.
А мы с тобой сидим в тени ветвей и рассуждаем о тени ветвей,
потягиваем красное вино, не замечая КАК вино красно;
мне чудится, становится оно и нашей крови голубой красней,
мне страшно, веришь?
Но еще страшней,
что тени нависают, все длинней, что это — характерно для теней.