* * *
Хвост влево, хвост вправо — побег
от этого внятного мира.
Замри-отомри. Не стирай солнце с век,
вымажься грязью и мирром.
Хвост влево, хвост вправо. Маятник дней
мерен, нормален, ужасен.
Жмурься на солнце. Не думай о ней.
Лучше о том, как ужраться.
Движение — это битва за жизнь.
Презрение к смерти-суке.
Хвост влево, хвост вправо —
стежками зашить
дыры в разорванных сутках.
* * *
Пушистые кошки живут в богатом районе.
А лучшие кошки живут на весеннем пляже.
Пушистой — я почитаю с надрывом Вийона,
а с лучшей — мы у нагретого моря ляжем.
Сотней кошачьих глаз за нами следят отели.
Миллионами глаз с неба — кошачьи души.
Нам хорошо на этой песчанной постели.
Возьми мое сердце и съешь мою порцию "суши".
Рыжая кошка — огонь, пепелище. Шрамы
картой дорог на теле твоем, морячка.
В этом я, мальчик, вижу источник шарма.
А для поэта в этом — хмельная качка.
Мы отряхнемся, может быть, чуть брезгливо.
И разбежимся, может быть, чуть поспешно.
Серые волны тушат огни Тель-Авива.
Звездная пыль оседает на город грешный.
* * *
Как хвост — трубой, так пряное веселье
направлено сегодня к небесам!
Течет глинтвейн по моим усам
и проясняет интеллект и зренье.
Натоплена лачуга хорошо.
Разгорячилась у камина кошка —
входящая в комплект веселья крошка,
с такой же милой, крошечной душой.
Вокруг звенят бокалы и стихи
в заманчивой предстадии разврата.
Нет ни одной отравленной блохи.
Нет ни глупцов, ни трусов, ни кастратов.
Нет у котов друзей. Но есть союз
пера и когтя, славы и удачи.
Когда взамен гуманитарных муз
есть музы страсти, бешенства и плача.
И, отрывая шкуру от костей,
шерсть на загривке рьяно рвется к звездам.
И песни самых лучших из гостей,
сгущая краски, вытесняют воздух!
* * *
Кошачьей жизни ты не бойся, Мурка,
что наша жизнь — не то игра, не то
пустая и потрепанная шкурка
того, кто раньше был Крутым Котом.
Нет больше ни Великого Кота,
ни чести следовать его простым законам.
Все можно, Мурка, в мире заоконном —
иди сюда, смотри как жизнь проста.
На нашей мусорке даю тебе приют.
А на соседней — даст приют Василий.
Чтоб жить и чувствовать без боли и усилий
все что-нибудь кому-нибудь дают.
Наедине с пустой глазницей неба
не бойся оставаться. Слепота —
проблема тех, кто хочет вместо хлеба
вкушать сияние Великого Кота.
А тем, кто верит слуху и чутью,
кто убивает без слезы и страсти,
лишь для еды, кто презирает счастье —
тем ощущать уверенность свою.
* * *
Успейте перед выездом на дачу
заполнить холодильник рыбой в тесте.
И протопите комнату пожарче,
и занавески кружевней повесьте —
на них, на пенных, чистых и воздушных
мы будем отрабатывать качание,
мы будем возбуждать хмельные души
безумным ритмом счастья и печали!
Мы будем, будем, будем! И молва
потом с ужимками, с оглядками, зашепчет,
что поздней ночью чья-то голова
мяукала и пожирала печень
заблудшей мыши... Что в густой ночи
лакала сволочь свет парной, фонарный.
А ты о мебель когти наточи
и кровью сделай маникюр шикарный.
И тормоза, визжа на виражах,
нас не удержат от свободы действий —
коты не опасаются последствий,
а кошки приспособлены рожать.
Кот в сапогах
Котом в сапогах я бродил закоулками Франции,
перья со шляпы купались в пролитом бордо.
На каждой второй захолустной и чистенькой станции
я ждал тебя, ждал тебя, ждал, Франсуаза Годо.
Шпагу свою я сломал о какую-то стойку,
остаток клинка сохранил — он и мертвый мне верен.
Отцовский бальзам я у ведьмы сменял на настойку
и жду Франсуазу — любовное зелье проверить.
Обшарил я множество замков, отелей, борделей.
Я за кулисами нормы в потемках брожу.
Под рыбьим свеченьем луны я читаю Бодлера
и песню тяну, и тяну потихоньку анжу.
Меня утешает... слегка утешает бесстрашие
с которым другие бродяги живут в никуда.
Я жду Франсуазу Годо. Это то настоящее,
которого нет да и быть не должно у кота.
Плащом мушкетерским укрыл я больную скотину,
поскольку смотрела мне в душу глазами Годо.
Сижу я под деревом, кажется это осина.
Стихи в голове, а в кармане — эфес и кондом.
* * *
За хавчик и секс работал семь лет,
еще семь лет — за любовь.
На мне десантный красный берет,
чтоб враг не заметил кровь.
За потной спиной — шатер и очаг,
а впереди — враги.
Война, как сокол, смотрит с плеча,
как ворон — сужает круги.
Камней иудейских привычен жар,
подошвы, копыта, мазут.
Я виноват, что прогнал Агарь?
На это есть божий суд.
Рахель, посылая меня на смерть,
шептала: "Любить... всегда...",
а Лея кричала: "Уедь! Уедь!
В Москву! В Нью-Йорк! В Амстердам!"
Закрою глаза. В небесном песке,
верхом на козе больной
Мальвина летит. Невский проспект.
Малый, Таганка, Большой...
Вне стаи
А разве не бываешь ты скотом?
Вот и бывай, а я пойду на ловлю
всего, что ловится. Прикинувшись котом,
умей убить и насладиться кровью,
хотя бы на словах. А на когтях
сражайся с миром, что погряз в покое
и подлости. Учи своих котят
не поддаваться общей паранойе.
Пошли, мой брат, на крышу, выпьем и
закусим черным хлебом небосвода.
Я лишь тогда смогу пойти на "вы",
когда того потребует природа.
А жить стебаясь — требует ума,
иронии, холодного расчета.
Ты слушаешь? Ты плачешь? Оба-на.
Ты непривычен к роли звездочета.
* * *
Есть у кота период сволочизма.
А у кого такого не бывает?
Быть сволочью среди постмодернизма.
Конторы пишут, а собака лает.
Есть у кота период подыхания.
А у кого такого не бывает?
Быть изгнанным. Свобода и таскание.
Свобода выбора.
Назло — невыбирание.
Есть у кота период остракизма.
Принадлежать не дому, а свободе.
Мой предок в сапогах — больших и кирзовых
топтал свободу при любой погоде.
Я не люблю периода любви,
поскольку он сменяется расплатой.
Но март зовет. Жалей ее, зови,
потом носи ей курицу в палату.
* * *
Софиты глаз твоих, о, слава, дорогая,
меня пронзили вдоль и поперек.
Я просветлен и зол. Купоны состригая,
не я сижу котом у этих бритых ног.
Мой путь лежит туда, где гордая свобода
зажарит мне шашлык из дичи и хамья.
Я не один такой. Нас — целая порода.
Все, как один — бойцы. А рыжий — только я.
* * *
Чеширский кот, умирая,
мне прошептал: "Чииииз".
И тут же воронья стая
обсыпала наш карниз,
как герпес — весь город болен —
простужен и воспален.
И лечит он алкоголем
похмелье былых времен.
Вознесся Чеширский тезка,
катается в дегте ночи,
улыбкой сырной и плоской
светится и молчит.
А я ухмыляюсь криво
с земли в небеса смотря,
и звезды падают мимо,
все мимо, мимо меня,
не ранят. Чужая шкура,
чужие и слог, и звук.
Подруга моя, как дура,
берет колбасу из рук.
ПроКискуитет
Любая пушистая кошка,
я жду тебя вечером в парке.
Я буду сидеть на дрожке —
спокойный, пушистый, немаркий.
Узнаешь меня легко ты —
бравада в усах мушкетерских,
швет шерсти, как цвет терракоты
и голос — властный, шоферский.
Любая, пушистая, ну же,
смело иди навстречу.
Я именно тот, кто нужен
тебе в этот тусклый вечер!
Зачем тебе знать детали?
Девять кэгэ. Три года.
Хвост длинный. Умен. Морален.
К сексу и творчеству годен.
Еще я поэт и критик.
Но это, поверь, не нужно
для встречи с горячим и прытким,
не скованным должностью мужа.
Любая, ты любишь песни?
Как странно. Кто мог представить?
Я думал, ты ищещь пестик,
чтоб в ступке толочь печали.
Не бойся
Я пропил дорогую корону.
Я свой трон разместил под мостом.
И упала на землю ворона
обгоревшим осенним листом.
Я смотрю на течение Темзы,
полной непотопляемых звезд.
Я сегодня усталый и трезвый.
Я сегодня доступен и прост.
Вся вселенная узким мосточком
протянулась над умным котом.
Я себя ощущаю лишь точкой,
завершающей текст. А потом...
