Куда мы едем, и где мы будем,
Кому поверим, кого оплачем?
За болью ссадин, за далью буден
Мы равнодушны к чужим удачам.

На Север правим, ругая Север,
Теплом домашним ночами бредим.
Мы сталь не плавим, зерно не сеем,
Мы только ходим, плывем и едем.

Уклад наш прочен. Оклад — на диво.
Нас не обидит начальство наше.
И, между прочим, мы любим пиво,
И, если честно, не любим каши.

И нас, пожалуй, встревожить нечем.
Скитанья наши не пахнут Грином.
Свои печали мгновенно лечим
Синтомицином и анальгином.

Согреют жены, привяжут дети,
Но в домоседов не превратимся...
Вот так мы долго живем на свете,
И никогда мы не прекратимся.

Прогулки по косе с отсутствующим видом,
Спряжение своих неправильных знакомых,
Катанье на пустой двухсотлитровой бочке
И худший преферанс из тех, что я играл.

Настороженный слух — гудит? — но это ветер,
Усталые глаза — летит? — но это птица...
Тяжелая, как ложь, тупая неизвестность.
Ждем самолета. Дни похожи, как рабы.

Кругом не видно птиц — нелетная погода,
Свинцовый небосвод сулит Атланту грыжу,
И длинный-длинный дождь в сто тысяч километров...
Ждем самолета. Бог играет на трубе.

Всегда чего-то ждешь: победы или смерти,
Субботы или сна, свиданья, дня рожденья.
Гуляешь вдоль витрин или сидишь на стуле
И смотришь на часы, в окно или в глаза.

И нету никого, и время истекает,
На мельнице скрипят тяжелые колеса,
И сонная река — Агапа или Лета. —
Ждем самолета. Пьют и не хотят лететь.

Весь мир про нас забыл, как будто мы китайцы,
Как будто мы — пустяк от полумиллиарда.
Пять доблестных мужчин — мужей и сослуживцев —
Ждем самолета. Речь становится темней.

Но так уж повелось: в момент его прилета
Все мелкое простить и весело грузиться
И глубоко курить и, тыкаясь в окошки,
Планету обсуждать, плывущую внизу.

Всему приходит срок! В любом заштатном клубе
Мы сможем дать концерт квинтета оптимистов,
А в письмах все наврем, оставив только даты.
Ждем... Самый молодой пытается взлететь.

1968

Как топограф питался ондатрой

Топограф сказал, что ондатру едят,
Что сам ее ел, смакуя.
И вот уже ищет весь наш отряд
Ондатру такую-сякую.
Это приятно всем увидать,
Ждут не сегодня — завтра,
Но все-таки будет топограф глодать
Паршивую крысу — ондатру.
Над нами навис ондатровый гнет,
В обед, хлебая старательно,
Кто-нибудь вдруг непременно вздохнет:
— К этим бы щам — ондатрятины.
У всех за ондатру души болят,
Взяли такую моду:
Сбегутся на берег, шумят, палят
И тыкают пальцем в воду.
И вот наконец-то решен вопрос:
Приходят, смертельно рады,
Приносят, брезгливо держа за хвост,
Кладут с топографом рядом.
Топограф издал невеселый стон,
Не тронул добычи пальцем,
Попалась ондатра, и, кажется, что
Топограф тоже попался.
Забегали парни — готовить еду
(бедняга сидит, как чурка)
Несут специальную сковороду,
Снимают с ондатры шкурку.
Топограф увял. Его юмор иссяк.
— Дайте уснуть человеку!
А ночью вылез в одних трусах
И бросил ондатру в реку.
Сказал, что, мол, пахла рыбой она —
Надо отмачивать мясо.
И вообще не те времена,
И нечего строить гримасы.
Здорово парень в галошу сел,
Теперь ему просто крышка.
— Скажи, а червей дождевых ты ел?
— А вот полевая мышка.

Полярный мак в четыре лепестка,
Полярный день, полярное сиянье,
Свирепая полярная тоска,
Которую не скроют возлиянья,
Ни излиянья в обществе, давно
Установившем призрачный порядок:
Тяжелый сон, повторное кино
И максимум душевных неполадок.
Коверкая нормальные слова,
Всему давать дурное толкованье.
Вот так мы населяем острова, —
Используя себя до основанья.

Полярный круг, почти как знойный юг,
А знойный юг — литературный трюк.
Твой верный друг тебе не верит вдруг.
Свободных женщин не найти вокруг
За сотню островов. Твоя жена
Отсутствием твоим поражена
Была недолго: не ее вина,
Что Север, как Великая стена,
Вас поделил... Нам надо уходить —
Нас только Север может охладить!
Что пользы за газетами следить,
Потомков незначительных плодить?
Иная бесконечность нам в удел —
Чтоб ветер в мачтах домика гудел,
Чтоб толстый капитан Севморпути
Нам руки жал и все не мог уйти...

Полярный мак. Полярная сова.
Полярное медлительное море.
Вот так мы обживаем острова,
Завысив цену самой мелкой ссоре.
Весь мир возненавидя, вдруг замри —
С ним обретя высокое слиянье! —
Два обелиска на краю земли
И вечное полярное сиянье...

Ведром громыхая, бреду меж грибов,
Гребу их ведром, я сегодня с добычею.
А сам наблюдаю грибную любовь,
Грибную вражду и грибные обычаи.

Семейка грибов — от восторга охрип.
Взгляните, как живо их шляпки рябят.
Вот папа — солидный потомственный гриб.
Вот мама. А рядом ватага грибят.

У папы полшляпы в загадочных шрамах.
А шляпка у мамы чуть сдвинута набок.
А вы полюбуйтесь на маленьких самых —
Нет краше их сизых упитанных лапок.

А что за пижонки резвятся в сторонке?
Кричащие шляпки с вуальками, брошками?..
Поганки-грибы, как людские подонки,
Отчаянно пестрые с хилыми ножками.

Грибы, словно люди — вот общий итог.
От сходства порою становится зябко.
И пусть у грибов чуть поменьше ног,
Зато у людей не у каждого шляпка.

Хоть каплю радости. Три капли перед сном.
Хоть ложку меда к утреннему дегтю.
Еще один журнал перелистнем —
Очередной кошмар расправит когти.

Усталый секс, докучливый разбой,
И ни кусочка радости, прощаясь.
Как ржавый винт с испорченной резьбой
В своем собачьем спальнике вращаюсь.

Придумать радость, кажется, пустяк.
Беспечный стих с запутанной концовкой,
Кусочек солнца, стойка на кистях,
Ушибы замалюем марганцовкой.

Напишем струйкой на песке "дурак",
В цветах жуки, под каждым камнем тайны...
Темно. Погода — дрянь. Палатка — брак.
Воспоминанья сумрачно детальны.

Сыреют спички. Плесневеет снедь.
В романах психи, плуты, проститутки.
Все можно сочинить: любовь и смерть.
И только радость не придумать. Дудки.

Прекрасно засыпать под гул прибоя
Смешать свое неровное дыханье
С дыханьем искалеченной земли
И знать, что утро будет голубое
И будет день и неба полыханье
И старая шаланда на мели.

Причудливо раздетые студенты
Придут сюда искать цветные камни
И незнакомых девушек любить
Подробности давнишней киноленты
Полузабытых образов мельканье
И ничего, чего не может быть.

Кровь медленно стекает по аорте
Уперлись в небо розовые пятки
Не требуем и не даем взаймы
Мы заслужили отдых на курорте
Дни наших лет беспомощны и кратки
Мы все сильнее не хотим зимы.

Довериться разумному прибою
Вздыхая в унисон печальным думам
О ближних ли, ушедших — ни о ком
А ночь Обскою явится губою
Уснувшим на косе рыбачьим чумом
И круглым неулыбчивым щенком.

Мы здесь вдали от липкой суеты
Жен вспоминаем с грустью откровенной...
А на Гыдане желтые цветы
Нам с каждого бугра грозят изменой.

Кругом измена: в банке на столе,
По берегам восходит по колено.
А мы, смеясь, шагаем по земле,
Что на две трети проросла изменой.

Ну, что ж, от любопытства не умрем.
Мы верим только в сны, но тем не менее
Тайком ромашки за уши дерем
И подтверждаем худшие сомнения.

А мысли все подробней, все больней.
И начинаешь доходить до точки.
И только через много, много дней
Поймешь, что это были лишь цветочки.

Комары озверели. Мильонным роем,
Оглашая палатку ужасным воем,
Впивались в лучшие части тела.
Комариная тема — главная тема.
Кто-то сказал, что в среде комаров
Только самки кусают и пьют нашу кровь.
Только самки... Скребя по распухшей внешности,
Я вспомнил тебя. Но уже без нежности.

Прощание с Казымом

Еще вчера нас волновали волны,
В ночи оберегали берега,
Располагали полога к покою,
И комаров нахальных камарильи
Мешали думать и справлять нужду.

Река за нас корягами цеплялась,
Река, журча, любила нас на плесах,
Сплетала косы, завлекая нас.
Еще вчера речное притяженье
Нам не давало дух перевести.

Сегодня ждем. А завтра будем дома.
Имеется в виду неделя ходу
Какой-нибудь оказией попутной
Туда, где письма, спирт за девять-двадцать —
Овеществленный коэффициент.

Итак, мы перешли на созерцанье.
Мы созерцаем лиственницы, небо,
Мерцанье на вершине сигареты,
А также кончик собственного носа,
И думаем о сути бытия.

А ханты спят, уткнувшись в дымокуры,
А по ночам лениво ловят рыбу,
И, верно, все оригинально мыслят,
Хотя бы потому, что не читают
Огромных книг о сути бытия...

Прощай, Казым! Легко твое теченье.
Петляй, корми своих веселых хантов,
И помни трех ребят на двух резинах:
Они тебя не выпили, а ты их
Не утопил. Вы квиты. Всё. Прощай.

Укреплю неверный тыл

...Август, пятое число.
Восемь месяцев прошло
С той поры, как твой поклонник
Начал числиться по Кло.
Вечерком уйду в лимонник,
Разведу пузатый сонник,
Полистаю — и тепло.
А когда начнется боль,
Говорю себе: "Позволь,
Не играй, приятель, снова
Эту горестную роль.
Спи, читай, не ешь мясного.
Плюнь! Вначале было слово —
Не взводи его в пароль!"

Целый год прошел почти.
Хоть немного отпусти!
Что ли нет на вас управы?
...Тетка — бог ее прости! —
Покопавшись вдоль канавы,
Варит сумрачные травы,
Норовит меня спасти.

1968

Экспериментальный отряд

Уж вечер. В очаге трещат дрова.
Две копылухи преют в казане.
Шуршит уже пожухшая трава.
Начальник спит и чешется во сне.

С губы несет какую-то чуму,
Которая окажется дождем,
Который нам, пожалуй, ни к чему,
А впрочем, перетерпим, переждем.

Корысть не в масть, и прыть не по годам,
И выспренние споры о стряпне,
И так нелеп за неименьем дам
Букетик маков на еловом пне.

И чем попало по сердцу скребя...
И не сказать, что все осталось там...
И узнавать в желающих себя...
И уставать от неименья дам.

Художник развращает комаров,
Поэт рифмует клипер и мозоль,
Актер поносит худший из миров:
Он перепутал манную и соль.

Суббота прислоняется к среде,
Планета стала плоской от жары.
Все очень просто: крошки в бороде.
Материя первична. Комары.