Двойной перевод

Необязательно помнить, как звали тебя, меня;
тебе достаточно блузки и мне — ремня,
чтоб увидеть в трельяже (то есть, подать слепцу),
что безымянность нам в самый раз, к лицу,
как в итоге всему живому, с лица земли
стираемому беззвучным всех клеток "пли".
У вещей есть пределы. Особенно — их длина,
неспособность сдвинуться с места...

It's irrelevant now to remember your name or mine.
For your blouse or my waistband will do just find
to confirm in a trifoliate mirror's splits
that anonymity truly becomes us, fits,
as it does in the end all that's alive, that dwells
on this earth...
Things have their limits - that is their length
or immobility...

Письма без адреса

Город не кружится тонкий. Снег за окном не ждет.
Красный торшер не светит. Не колыбель скрипит.
Хочешь, на долгий вечер я подарю тебе
Слабость в руках и сердце, нежность и тишину.

Ставни тогда не ветер станет качать, а мы.
Воля твоя оставить, воля твоя прогнать.
Чуда не совершится — если луна красна,
Это, быть может, слезы или мои глаза.

Хочешь не хочешь, тает пепел в тугом ковре.
Губы не встретят губы. Не закричит малыш.
Сну достается время, мне же — твоя печаль.
Не променять на воздух, не превратить в слова.

Долго словам над морем перебираться от
Не моего безумья да не к твоей судьбе.
Пусть бы еще не счастье, хоть бы и не сейчас...
Верно, не полагалось. Может быть, в прошлый раз.

* * *

Острова. Пустота. Огонь
Раздувает не свет, но ветер.
И распахнутая ладонь
По щеке как с размаху плетью.

Если хочешь пойдем на юг.
Если хочешь покинем Землю.
Мой последний несчастный друг,
Ты ни болен, ни глух, ни нем ли.

Форма вещи. Ударный слог.
Безобразье глухих согласных.
Свежевыкрашенный порог.
Полусумрак гардин атласных.

Время года. Январь. Февраль.
Чехарда бессловесной вьюги.
Так забытый печальный враль
Отмечает конец Кали-юги.

* * *

Стеклянный шар. Ты спрятала глаза куда-то внутрь.
Форточка сметает бумаги со стола.
Почти весна. Медлительная мышь пересекает комнату.
Простуда хотя бы тем похожа на судьбу,
что ждешь уже не помощи, но чуда.
В хрустальной упаковке анальгин
Созвучен неначавшейся ангине
И руки тяжелеют. Так что ныне
Возможна лишь молитва. Тишина
Естественней звучит чем имя Бога
И я молчу, и в лоб втираю жар.

* * *

Тебя, убившую меня
Из экономии пространства,
Я все же помню. Дни не мчатся,
Но мечутся, как чужестранцы,
Не различая цвета дня.
В снегу, во льду чтоб не сказать,
В родимом призрачном ненастье,
Я вспоминаю имя Настя,
Мария, Ольга. Злые снасти
Уже готовы, и коса занесена.
В дырявом горле слова крошатся
В хриплый крик, реализуя
Свойство боли быть не с тобой.
Слепой старик в заиндевевшем
Переулке торгует телом. Иногда,
Мы с ним болтаем, но недолго.
Он знает назначенье сна,
Но дня не видит. Я, напротив,
Отяжелевшие глаза закрыть
Боюсь. Заходит в гости
Лесная черная сова.
Мы молча с ней играем в кости
И молимся. Потом весна.
И ты, убившая меня, вдруг
Проступаешь из-за края
Чужого мира и в трамвае
рассветном громыхаешь вдаль.