Как придет — ура! Знать, Судьба — не шутка!
Жаль, чрез линзы слез не признать подарка:
кто же моя Му, иль литинститутка?
                 иль доярка?

То ведет Москвой, чтоб в кафе на Бронной
под высокий треп попивать "Гурджани".
То — разгул чумной, хоровод взъярённый,
                 рожи и ржанье.

И смердя добром, и благоухая
злом, как вдарит в пах да начнет дразниться:
"Это для тебя расцвела сухая
                 роза-зарница!

Это — лета цвет! Это — полдень зрелый!
Это — твоего бытия средина,
с призвуком грозы аромат и белый
                 ужас жасмина.

Это — в кущах, глянь, где огонь веселый,
в свадебном еще осыпанье праха…
Женщину сию ты видел голой?
                 Ты ее трахал??

Се — Сестра твоя!" — Да уймись, корова,
я вкушал твои и "му-му", и жижу
а тебя люблю — это не то слово! —
                 ненавижу.

Долюблю — умру, расцвету — распятый
под окном твоим с твоего ж навоза
всеми четырьмя, головою пятой —
                 розовая роза!

Юбилейное

Когда гребешь декабрь распахнутым пальто,
свежайший ветр хрипя взахлеб нарочно,
но душно все равно и беспрестанно тошно,
не спрашивай, за что,

но сердцем повторяй заспавшему уму,
что много ль — пять сменилось поколений,
и все взошло, просеял что Евгений
потомку своему.

Включай иль выключай то солнце, то луну
иль по дневной привычке запотело
питай бессмысленно безмысленное тело,
иль, отходя ко сну,

ищи кому сказать последнее пойми,
хоть и с самим собой до смерти людно.
Умея словом убивать, как трудно
не говорить с людьми,

все врать им. А не то — с цепи кота спустить
фантазии, чтоб выл не вхолостую,
иль молча в женщину, как в комнату пустую,
входить и выходить.

Слезой отогревай снега, куда падет
на шелуху излузганное слово —
сухого дерева из семени сухого
пустопорожний плод.

Заключение

                           Ирине Ермаковой