Альманах "Присутствие"
 Альманах акбар!
#  10  (20)
от 22.06.2002        до 22.09.2002

 

 

 

             Нонна Слепакова

             СТАРЫЙ ДА МАЛЫЙ

 

 

Нонна Слепакова и Лев Мочалов. 80-е  
  • Времена очищенья

  • Стихи о всякой всячине

  • Старухи

  • Счастье от нуля

  • У одра

  • Неприятности

  • Тень

  • Переборчики

  • Юбилей

  • Простодушный плач

  • Вдовство

  • Бал

  •  

     

     

     

    Времена очищенья

    В доме было пустынно и голо:
    Никакой этой бронзы, резьбы.
    Дом — как помесь вокзального холла
    И простой деревенской избы.

    Очищаясь для новой поры,
    Мы рвались на простор современный
    Из захламленной, послевоенной,
    Скопидомной и тесной норы.

    Это шли времена очищенья
    От казенщины, быта и лжи.
    Времена предвещанья, общенья —
    Без причин, без нужды, без межи.

    Это шли времена песнопений,
    Откровений, что были стары.
    И на прозвища "бездарь" и "гений"
    Мы так бурно бывали щедры!

    И так бодро в пустотах квартиры
    Рокоток-говорок нарастал,
    И клялись семиструнные лиры
    Всё расставить по новым местам!

    Это шли времена обещаний
    И доверья друг другу навек,
    Затяжных, неохотных прощаний,
    Выбеганий гурьбою под снег.

    Но порою, бесправно, в запрете,
    Втихаря обретая права,
    Наблюдали подстольные дети
    И глотали наш дым и слова,

    И смеялись любой выкрутасе,
    Ухитрясь под столом пронырнуть,
    В золотом нашем тяжком запасе
    Не нуждаясь при этом ничуть.

    Алчных глаз, любопытно разъятых,
    Двадцать лет детвора не сомкнет, —
    В них застолица шестидесятых
    То и дело, как мультик, мелькнет.

    ...Не нужны ни хвала, ни упрек
    Нашей утренней, свежей эпохе.
    Подбирая подстольные крохи,
    Мальчик вырос. Абзац. Нормалёк.

    Нашей пулей нас потчуют дети,
    Не забыв, где слабинка, где цель.
    И сыновние выстрелы эти
    Нам — похмелье, а мальчикам — хмель.

    1986

     

     

     

    Стихи о всякой всячине

                                                 Маше Мочаловой

    Мы обе безобразницы —
    Ну просто силы нет!
    И между нами разницы —
    Всего тринадцать лет.

    Тринадцать — ядовитое,
    Противное число,
    Но это папа выдумал —
    Ему не повезло!

    А мы с тобой припомним
    Другие номера:
    Двенадцать — это полдень,
    Пятёрочка — ура!

    Давай-ка мы полюбим
    Большую цифру пять
    И на носу зарубим:
    Других не получать!

    И многое зарубим
    Еще мы на носу:
    Что город нужен людям,
    Чтобы не жить в лесу,

    Что ночью небо звёздно,
    А солнце — свойство дня,
    И что придет не поздно
    Твой папа от меня,

    Что сбрасывает почка
    Весеннее пальто,
    Что ты у папы дочка,
    А я — совсем не то,

    Что знать покуда рано
    Тебе, как я зовусь,
    Что белый, как сметана,
    Живет в деревне гусь,

    Что проживает бесик
    У нас с тобой внутри,
    Хотя тебе уж десять,
    А мне лишь двадцать три!

    1960

     

     

     

    Старухи

    Я жалею старух бестолковых,
    Я их бережно к дому веду,
    Плоскостопых и разночулковых,
    На разлапом утином ходу.

    Я прощаю им шаг неуклюжий,
    Забыванье того и сего.
    Медлю с ними пред каждою лужей,
    Перейдем, говорю, ничего!

    Доставляю им маленький праздник:
    Торжествуя, раскрыть предо мной
    Золотую кубышку — запасник
    Трепыханья эпохи иной.

    А ведь как же они раздражали
    По отдельности и сообща!
    И какими я их виражами
    Обегала, подолом плеща!

    Наступает жалеющий возраст —
    Словно платья изношена ткань
    И щемящий, предчувственный воздух
    Холодит через первую рвань.

    1984

     

     

     

    Счастье от нуля

                             Пока не перетрется,
                             Крутяся, конопля,
                             Пока не подвернется
                             Ко мне моя земля...
                                   Ф. Сологуб, "Чертовы качели"

    Афганец Боб, расширя взор,
    Набитый слабо "Беломор"
    Взял в зубы огоньком,
    И, не сказав ни грамма слов,
    Неспешно обошел пиплов
    С торчащим мундштуком.

    Герлы притихли у стола,
    И жадно каждая ждала
    Волшебного дымка,
    Который Боб, творя интим,
    В уста трепещущие им
    Вдувал из мундштука.

    И замер на губах у всех
    Тот полу-стон и полу-смех,
    Тот сокровенный звук,
    Который разве что в ночи,
    Как мотылек на свет свечи,
    К двоим слетает вдруг.

    А стрёмный Боб, на всех один,
    Средь них воссев, как господин,
    Мундштук перевернул,
    Окинул взглядом свой гарем,
    Кивнул, уравнивая, всем,
    И вдоволь сам курнул.

    И не случилось ни черта,
    Но мнилось — в губы всем влита
    Житухи полнота:
    Пурпурным пылом налились
    Сквозь перламутровую слизь
    Усталые уста.

    И — от деревни, от земли —
    Закатный запах конопли
    Слегка загоревал...
    Но струны грянули — и хор
    Пошел вещать премудрый вздор,
    Дебильный гениал.

    Ей-право, жалко прочий люд:
    Чего-чего они не ждут
    Для счастья! До фига:
    Любви, искусства и наук,
    И выбора кромешных мук,
    И друга, и врага...

    Пусть доживают как-нибудь.
    Не им цигарку повернуть
    Для счастья от нуля!
    Не им парить, в дыму вися,
    Пока не пережжется вся,
    Куряся, конопля!..

    1989

     

     

     

    У одра

    Когда мои близкие умирают
    И, словно сряжаясь на выход в свет,
    С особенным тщаньем перебирают
    Сорочку свою, простыню и плед,
    Когда уж нельзя машинально ляпнуть:
    "Устала аж до смерти! Ох, помру!" —
    При них, начинающих смертно зябнуть,
    Чтоб накрепко закоченеть к утру;
    Когда никчемушную валерьянку
    Я им, отчаявшимся, даю, —
    Молюсь ли, то судно внося, то склянку,
    Чтоб милые были скорей в Раю?

    Казалось бы, только бы и молиться:
    "Возьми их, не мучай, я их люблю!" —
    Но, Господи Боже мой, тут граница,
    Которую я не переступлю.

    И я, погрубей слова подбирая,
    Свой плач подавляю и свой протест:
    "Молчи! Проживешь и не помирая!",
    "Ешь кашу, не то не дойдешь до Рая!"

    Они отойдут и под этот текст.

    1988

     

     

     

    Неприятности

    Я копила неудачи,
    Не умела жить иначе.
    Обязательно на даче
    Упускала я ведро,
    Гулко вслед ему рыдала
    И ждала ремня, скандала...
    Оглянулась — увидала:
    Все не худо, а добро.

    И теперь мне только мило
    То, что я не сохранила:
    Как павлин, цвели чернила
    Изумрудным золотьём
    В кляксе той непоправимой,
    Наглой, неискоренимой,
    Тупо, тупо развозимой
    По задачнику ногтем...

    1983

     

     

     

    Тень

    Вдруг материнский силуэт
    В своей я тени различаю.
    Надвинут так же мой берет,
    Я так же сумкою качаю,

    И правое мое плечо
    Вот так же левого повыше...
    Нет, не исчезла ты еще,
    Но сделалась длинней и тише.

    С моей очередной весны
    Ты хочешь пробу снять — потрогать,
    Коснуться снега и сосны,
    Того, кто взял меня под локоть.

    Что я ни делаю — за мной
    Следишь ты бдительною тенью,
    Своей скептической длиной
    Переча моему смятенью.

    ...И у перрона на краю
    Я отодвинусь, беспокоясь,
    Чтобы на рельсах тень твою
    Не перерезал тяжкий поезд.

    1983

     

     

     

    Переборчики

    Как я рассеянна, как я забывчива, —
    Плохая память у меня!
    Душа отходчива, любовь заплывчива
    Ледком сегодняшнего дня.

    Оконцу — шторка, болячке — корка,
    Горячке — пленка простого льда.
    А кувырканье с высот восторга
    Позабывает крутая горка —
    Как не бывало никогда!

    Ты не придешь ли по весне
    На лед окрепший, лед пустынный,
    Чтобы проехаться по мне
    На ножке длинной,
    На журавлиной?

    1986

     

     

     

    Юбилей

    Как павлин или жар-птица,
    Распустив глазастый хвост,
    Длится, ширится, струится
    Над столом заздравный тост.

    Верит, хоть не доверяет
    Величавый юбиляр,
    Умиленно протирает
    Левый-правый окуляр.

    Доверяют, хоть не верят,
    Юбиляру все вокруг.
    Выжидают вилки черед
    И дразняще дышит лук.

    И шипят бифштексы с кровью —
    Только слюнки подбирай!
    Но голодному злословью
    Не поддастся дальний край!

    Взгляд сквозь пальцы, жалость к летам,
    Снисходительный подъём...
    И себе в удобстве этом
    Мы понежиться даем.

    И герой, багров, как вишня,
    Поднял скромное чело.
    Ничего. Сошло. И вышло.
    И салатом поросло.

    1980

     

     

     

    Простодушный плач

    Как душа ушла из дома!
    Не оставила душа
    Кроме рыжей шерсти кома
    Под кроватью — ни шиша!

    Кот, десятая Камена,
    Всей девятки золотей,
    Компенсация, замена
    Дружбы, славы и детей!

    Ты любил меня ни за што,
    От анализа далек...
    Отлетел куда внезапно
    Мой когтистый мотылек?

    Мой сгоревший в три недели
    Одуванчик-желтоцвет,
    Поздно взятый — на пределе
    Бесприютных, тощих лет.

    Лишь на две зимы обретший
    Место, плошку и семью,
    И помогший ей, отцветшей,
    Удержаться на краю...

    Как ты судорогой лапки
    Прочь от смерти отгребал —
    Уплывал от чистой тряпки,
    На которой погибал!

    Но уж это через Лету
    Были первые гребки...
    А чего там только нету —
    По ту сторону реки!

    Там для сфинксов есть загоны,
    Есть вольеры для орлов,
    Есть пруды, где спят драконы
    В семь и более голов.

    Неужели там не будет
    Места рыжему коту?
    Бог воздать ему рассудит
    За болезнь и маяту,

    Даст пригрева, пропитанья,
    Шкурку новую пошьет,
    Для спортивного хватанья
    Тень мышиную пришлет...

    Там, усвоив эту байку,
    Кот воссядет, как мудрец,
    Терпеливо ждать хозяйку —
    И дождется наконец.

    Если ж я не встречу тамо
    Рыжей ласки и ума —
    Так тот свет, замечу прямо,
    Никакой не свет, а тьма!

    1988

     

     

     

    Вдовство

                             Е.К.

    Весь мир вокруг тебя, дружок,
    Опустошен и раскален.
    Как ни крутись — сплошной ожог
    От всех вещей, со всех сторон.

    В шкафу коснешься пиджака,
    Нажмешь на ручку у дверей,
    И одинокая рука —
    До пузырей, до волдырей!

    В апрельском солнце тощий сад
    Увидишь сквозь трубу ворот —
    И, вспыхнув, одинокий взгляд
    Скукожится и опадет.

    И ты не знаешь, где еще
    В засаде ждет тебя огонь,
    Где память на твое плечо
    Наложит жгучую ладонь.

    А ты и вскрикнуть не вольна —
    Лекарств накапают друзья.
    Смерть хорошо защищена.
    На смерть и гневаться нельзя.

    И у окошка ты стоишь
    Неопалимой Купиной,
    И ребра раскаленных крыш —
    Что крылья за твоей спиной.

    1982

     

     

     

    Бал

    В лохмотьях дотащились мы на бал,
    Хоть были поначалу разодеты:
    Какой нас шелк струисто облегал!
    Какие окрыляли нас эгреты!
    Но тщетно ждали наши туалеты
    Вальсированья, взоров и похвал.

    Кой-что за грош спустили, приустав,
    Кой-что в пирах случайных прогуляли...
    На каждой из грабительских застав
    Мы в страхе по обрывку оставляли, —
    По камушку, по перышку, клочку
    Мы раздавали, выходя из моды,
    То волку, то клопу, то паучку,
    То просто ухудшению погоды.

    Кто на пеленки отрывал рукав,
    Кто резал шлейф — супруге на бельишко...
    Не нам жалеть: убогий вечно прав.
    Всё — крохи против нашего излишка!

    Случалось жемчуга и декольте
    Нам ватником прикрыть для маскировки,
    Чтоб не остаться в полной наготе...
    Какой там бал! Какие вальсировки!

    Но мы — в дверях, и нас зовут на бал,
    И жмемся мы: мы более не пляшем,
    Стоим и шелестим отрепьем нашим,
    Пугаясь кавалеров и зеркал.

    Нас грохот ритма оглушает, старых,
    Впивать способных лишь свирельный глас.
    И девка в космах, в шелковых шальварах,
    Вся растопырясь, пляшет вместо нас.

    1987

     

     

     

     

     

     

     

    Hosted by uCoz