Предисловие

Друзья мои, коль ищете вы голос,
Пленить способный новизной, красой,
Самостоятельностью, — бросьте эту книжку.

Ее царя писал небесного архи-олух
То курьей лапой, то ультралевой ногой,
Себя по жизни переставляя, как фишку.

Так что, жизнь моя не по щучьему велению,
А как карась, подвергнутый насильственному совокуплению.
Соответственно и стишки — не детки заботливой музы,
А продукты деления моей душевной медузы.

Все это похоже на детские коллекции:
Копеечные штучки без резона и тенденции.

Вот я вас и предупредил, какого сорта тут пение,
Засим остаюсь с уважением.

Переложенье Горация (II, 14)

О Постум! Как несутся годы, Постум!
Им наплевать на совершенство наше,
Мы совершенством, Постум, не задержим
Ни старости морщинистой, ни смерти.

Пусть по три сотни с лишним мчатся зори,
Ты каждый эскадрон такой, о друже,
Закланием быка сопровождай Плутону,
Хозяину последней нашей переправы
В страну, где Герион с трехтелым Титионом
Наказаны, куда мы все, вкушающие сладких
Плодов земли, будь мы цари, купцы, плебеи
Иль пахари, переплывем по мрачным водам.

Напрасно избегаем битв жестоких,
Напрасно избегаем волн неверных,
Напрасно опасаемся купаться
По осени в холодных водах Австра,
Когда Коцита вялое струенье
Мы вскоре с неизбежностью увидим,
Увидим данаид преступных участь,
Сизифа Эолида труд бесплодный;
Когда и дом, и город, и подругу
Мы вскоре с неизбежностью покинем,
А из тобой посаженных деревьев
Лишь елки тебя лапами обнимут.

Ты, помнится, хранил за десятью дверями
Отменное цекубское? Не бойся,
Наследник твой полы польет цекубским,
Понтифика в обедах превзойдя.

* * *

Разных я знаю. Одни "carpe diem" держали,
Как полоумный, волшебный, властительный посох,
И отплывали в горячечной жажде желать
В чадные сумерки жизни, назвавшейся жизнью.

Ну а другие ваяли там что-то, строгали,
Им говорили "так надо" жрецы в саркофагах,
Люди в погонах и люди осанистой позы.
Те, кто им верил, отплыли в пустые надежды.

Были и те, кто пытался постичь и осмыслить,
Силу на знание выменять, дети эфира,
Так дрейфовали в туманные дальние дали
Долго, что сами себя за туман посчитали.

Люди-коровы. Их доят, но, правда, и кормят
То на лугу, то в хлеву, и довольным мычаньем
Жизнь украшают они, отправляясь на бойню.
Эти уж тем хороши, что не ведают скорби.

Больше таких, о которых я вовсе не знаю,
Как они смотрят на вещи, какой представляют
Пьесу своих пятилетий, отмеренных скупо
Жадной какой-то, тупой и жестокой рукою.

Сам я — мальчишка, плывущий легко и бесцельно,
Радуясь рыбам и брызгам, акул опасаясь,
Вдоль побережья судьбы, наблюдая картины
Моря житейского, всем по чуть-чуть подражая.

Homo Faber

Как просохнет январское пьянство,
И пурга февраля пропургенит,
Слякоть марта и недомоганье
На восторг бесшабашный апрельский
Перейдет, мятный маятник мая,
Как пройдут перегревы июня,
А в июле дурманы цветенья,
Август скатится спелой звездою,
А сентябрь пожелтевшею книгой
Прошуршит, и октябрьский кашель
Как смягчится, как льдинкою тонкой
Поцарапает душу ноябрь,
И когда все подарки декабрь
Распихает друзьям и знакомым,
Вот тогда и займемся мы делом,
Вот тогда кузнецами и станем.

Ода воде

P.S. Если захочешь поплавать
       Бери надувной матрац
       Он прогрессивней
       Если утонешь будет запас воздуха.

Воскресенье

День был как жизнь. Я был как бог.
Звенело солнце в стеклах,
Метался птах переполох,
И талым снегом мокла
Земля. Был день как много лет.
На небе бог смеялся.
По Невскому велосипед
Первопроходный мчался.
Гулял шалеющий народ.
Воскресный день был годом.
Стихия паводковых вод
С безумным ледоходом
Сдружилась. В узком хрустале
Был куст гвоздики. В доме
Была любовь. На всей земле
Был сад и рай. И кроме
Великой радости дышать
Ничто не волновало.
Был день как день. Была кровать.
И было одеяло.
Был ужин, долгий разговор,
Был завтрак и прогулка.
Был площадей большой простор
И тихость переулка.
День был как миг. Я был как сон.
А ты как день смотрела.
И хороводил Аполлон,
И Афродита пела.

* * *

У дураков бывает счастье,
И у ворон бывает счастье,
У идиотов тоже счастье
Бывает иногда в апреле,

И у таких больших красавцев,
Как мы с тобой, моя родная,
Бывает, даже очень, счастье
В апреле утром иногда.

* * *

Весь вечер в углу просидел на кресле с рюмкой хрустальной в руках
    Нюхал дым из шестнадцати ртов гомонящих черт знает о чем в облаках
Тихо сидел не поняв ничего не поняв и не помня вообще ни о чем
    Тихо сидел и семнадцатый номер дымил сигаретой к тебе прижимаясь плечом
Тихо пьянел понемногу краснея неумным лицом над невыбритым ртом
    Думал какую-то тишь бессловесную писчей бумаги чистым листом
Вот и зима и у нас теплый дом и друзья и еда и у нас мы с тобой
    Будто тихая музыка снега над дымящейся арфой высокой трубой
Нежный покой поцелуя живет меж картонных коробок и старых газет
    Между разбросанных по полу книг свитеров и штанов пепельниц и кассет
Между троллейбусных гонок сафари за птицей удачи в прикиде златого тельца
    Между похожих на завтрак вареных яиц с чашкой чаю с темного утреца
Вот между прочим последний декабрь в XX столетьи лежит за окном
    Все мы немного устали вести бронепоезд печали меж явью и сном
Если обманут надежды останется память цветная о том что сейчас
    Счастьем не названо но это именно счастье сегодня такое как раз
Ибо сбываясь златые мечты превращаются в вещи в рутину в года
    Прожитые напрасно и лучше надежд никаких не иметь никогда
Лучше пустив колечко за те мгновенья пока не растаял в воздухе дым
    Хорошенько прочувствовать как хорошо быть сегодня любимым и молодым
И просветлеть как светлеет прозрачный воздух на рассвете летнего четверга
    Влажный и ароматный серебряной флейтой легкого ветерка.

Вебкам

Нам раньше железных дорог и проселочных даль
Была казематом, была катафалком и склепом
Нам сеть переулков и скверов с рифленкой пивных и кофеен.

Я помню, бродили, читали философов, пили портвейн,
Влюблялись в дурнушек, писали говенные вирши
Про псевдостраданье бессмысленных телодвижений.

И каждый, конечно, бетховен, сократ и фассбиндер.

Теперь нам тюрьмой провода, кабеля и волна
Беспроволочной телеграфы, модемы и трубы
С вкрапленьями блоков питанья и клавиш сложенья.

Сидим взаперти и не мерзнем, гуляя зимой,
И не умираем от влажной жары, когда лето случится.
Нам все, что бывает, чего не бывает на свете, —

Покажет случайный вебкам, даблкликом встревожен.

* * *

Мы непременно сдохнем все.
Досель, по крайней мере,
Взращен на пшенке ль, на овсе,
На тантре ль, на Гомере —

Дох безотвратно индивид,
Переставал брыкаться,
Приобретал неважный вид,
Старался разлагаться.

Возможно, скоро чудеса
Узрим фармакопеи,
И чрез облатку волоса
У нас не поседеют.

Пока самим не надоест
Сия юдоль печали,
У немцев будет фолькесфест,
У русских — трали-вали.

Увидеть в социокультур-
Ном свете это дело —
Занятье для кандидатур
В обронзовенье тела.

А мы, простые рифмачи,
Займемся на досуге
Вопросом, что, как ни дрочи,
Какие буги-вуги

Ни слушай, и каким говном
Под солнцем ни пузырься,
Хоть агроном, хоть астроном,
Хоть жопой оттопырься,

А все равно когда-нибудь,
С какой-нибудь причиной
Отправишься в последний путь,
Воняя мертвечиной.

Ну что тут делать, как тут быть?
Вопрос онтологичный.
Тут впору руки опустить
И орган неприличный.

Тут можно всех послать к буям,
И все дела забросить,
И как поэт Омар Хайям
Бухать, шансон гундосить.

А можно мистикой страдать,
Нирваной парадиза,
И научиться отличать
Храм божий от стриптиза.

(Что ведь не каждому дано:
В одном есть облаченье,
В другом — разоблаченье, но
Все облаков верченье.)

Короче, дельный нам совет,
Как жить в сознаньи этом,
Не сможет дать ни мозговед,
Ни филозоф с поэтом.

Вопрос "как жить?" неразрешим
В универсальном смысле,
Давайте ж дружно отвратим
Отсюда наши мысли,

И будем думать о другом,
О всяких там какашках,
Бумажках, фляжках с молоком,
Ромашках и букашках.