Альманах "Присутствие"
 Альманах акбар!
№  5  (15)
от 22.03.2001        до 22.06.2001

 

 

 

Обложка - Михаил Едомский
  • Татьяна Алферова. ГЛАВА 1
  • Борис Григорин. ГЛАВА 2
  • Вероника Капустина. ГЛАВА 3
  • Вадим Пугач. ГЛАВА 4
  • Александр Гуревич. ГЛАВА 5
  • Нина Савушкина. ГЛАВА 6
  •  

     

    Татьяна Алферова

    ГЛАВА 1

    Ты помнишь, мой читатель, времена,
    Когда герои щеголяли в кринолинах,
    Вернее, героини. Имена
    их помнишь ты. В романах длинных.

    Какие страсти там кипели, Боже мой!
    Когда приходишь пьяный ты домой,
    Ты видишь только отблеск тех страстей,
    Не больше, чем в колонке — новостей.

    Сменился век. Героем стал народ.
    На кринолины не хватает ситца.
    В романах всё пошло наоборот
    И до сих пор тебе, порою, снится,

    Как всё читателю пытались навязать
    Рабочего с колхозницей усердно,
    Так иногда пытается мой зять
    Всучить мне рюмку с самогонкой скверной.

    Но мы надеемся, что новую струю
    Вольем в сюжет, не нами, жаль, избитый.
    Короче, интродукцию свою
    Тяну, как есть, из нонешнего быта.

    Итак, она. Студентка, 30 лет,
    Филфак, родители простые инженеры.
    Елизавета. Язычок — стилет,
    И в удовольствиях порой не знает меры.
    Юна, как вешняя заря в дыму депо,
    Наивна, как далёкое сельпо.

    Пожалуй, тут уместно развернуть,
    Как мне лукавая советовала Ника,
    О паровых машинах что-нибудь,
    Мол, ретардация в романе, как клубника
    Во взбитых сливках. И депо гудит...
    Нет, Вероника ждет нас впереди.

    Герой Эраст. Серьёзен, одинок,
    Как может лишь поэт быть одиноким.
    Он о красе своих не мыслит ног,
    Что иногда ему выходит боком,
    Поскольку вечно драные носки —
    Хорошее подспорье для тоски.

    Но, в сумрачный свой гений погружен,
    Диктат материи он отрицает пылко.
    Поклонники, как мухи на крюшон,
    Слетаются к нему, но ни обмылка
    От дивных строк своих не даст продать,
    Свободной бедности приемля благодать.
    Пускай не признан, но строка тверда,
    Как в проруби при минус трех вода.

    Но мой-то стих течет давным-давно,
    Как в той же проруби — ты рифмы ждёшь — оно,
    Конечно, можно, строк на пятьдесят,
    Но надо мною, словно меч, висят
    Григорина вскипающие строки —
    Героев познакомить нужно в сроки.

     

     

    Борис Григорин

    ГЛАВА 2

                "Лиза рыдала — Эраст плакал".
                                              Карамзин

    Считали раньше ПэЗээРы
    (И правы были), что герой
    Работать должен: чувство меры
    Отказывало им порой.
    Но я пишу, замечу вам,
    Не производственный роман.

    Читатель! Радуюсь в душе:
    Эраст работает в котельной!
    О "поколеньи сторожей"
    Поговорим потом, отдельно.
    Скорей войдем в котельный цех,
    Где зуд писательский у всех.

    Вас встретят жар и шум насосов,
    Гидроудары в недрах труб.
    Зайдя, не задавай вопросов.
    Ты попадаешь в тесный круг
    Из аутсайдеров, изгоев
    (И я отчасти был из коих).

    Ах, что за странная работа
    Иль состояние души!
    Для чтенья, скажем, "Идиота"
    Дежурства ночью хороши,
    А утром я любил, однако,
    Чего-нибудь из Пастернака.

    Те дни прошли... Теперь — не то.
    Чем занимаюсь я на смене?
    Латаю старое пальто.
    Звоню жене. И боль в колене,
    Верней, в спине мешает мне
    Писать... Иль девушка в окне.

    Мы застаем Эраста в двадцать,
    Ну, в двадцать с лишним как бы лет.
    Сначала думал он спиваться,
    Как молодой еще поэт.
    А кто сказал, что пить нельзя,
    Когда есть деньги и друзья?

    Они в котельной собирались,
    И перед тем, как почитать,
    Сначала пивом надирались,
    Чтоб после водкой наверстать.
    Мисима, Кафка, Арагон.
    Сушняк, "Зубровка", самогон.

    Бывало, разговор начнут
    С буддизма, Джойса или Фрейда,
    Как кто-то с джином тут как тут.
    А дальше, дальше — в форме бреда:
    Кьеркегор, портвешок, Брет Гарт...
    Таков, по сути, авангард.

    В тот вечер, впрочем, было пусто.
    Хотелось плакать, кушать, жить.
    Никто не шел. А томик Пруста,
    Как ни старался, ни открыть.
    Он подошел тогда к окну
    И видит девушку. Одну.

    Она не то чтоб из эфира,
    Но очень легкая была.
    В руках бутылочка кефира
    Его особо привлекла.
    Ошибка девушек, и многих —
    мол, смотрят парни лишь на ноги.

    Бывало, я смотрел при встрече
    Им исключительно на грудь.
    А, впрочем, там еще есть плечи,
    И шея, губы... Просто жуть!
    Но в жизни грянула гроза —
    Теперь смотрю всегда в глаза.

    Эраст был, надо вам сказать,
    Умней, и видел в деве прежде
    Лишь то, что может дева дать.
    И верно, так оно надежней.
    Ну, что ж, оправдан и цинизм,
    Когда вокруг капитализм.

    "Как жизнь скучна... Как вздорожала!" —
    Эраст подумал, — "Я бы мог
    В Израйль поехать для начала.
    А там и в Штаты...". Вдруг звонок.
    Всегда прервут любую мысль,
    Уже взлетающую ввысь.

    Открыл. Та девушка с бутылкой
    Кефира входит на порог.
    "Вам, собственно, кого?" — с ухмылкой
    И чуть язвительней, чем мог,
    Спросил расстроенный Эраст.
    "Раз вы открыли, значит, вас".

    Читатель, надо объясниться.
    Ты веришь в рок и гороскоп?
    Но разве можно на девицу
    Смотреть, как смотрят в перископ?
    При чем судьба тут и душа,
    Когда девица хороша?

    Примерно также и Эраст
    Подумал, оценив фигуру.
    Не педофил, не педераст,
    Он не был, и служил Амуру,
    И послужной огромный лист
    Имел, как всякий эгоист.

    "Так к вам зайти", — спросила, — "можно?
    Я в общежитьи, за углом...
    Звонить, вы знаете, так сложно...
    Все автоматы тут кругом..." —
    "Ну, что ж, звоните, если надо". —
    "Я — Лиза. И я очень рада!" —

    "А я — Эраст. И тоже рад...
    А это что, не простокваша?" —
    "Хотите?" — Надо б пожевать..." —
    "Вот и батон..." — "Ну, воля ваша!"
    И вот, пока она звонит,
    Немного закусил пиит.

    Не то чтоб слушал разговор,
    Но все же слушал, между нами,
    За ней подглядывал, как вор,
    И понял, что звонила маме
    И отчиталась ей во всем —
    Как учимся и как живем.

    Хотя на вид ей было тридцать,
    Восторженна не по годам,
    Она была, как говорится,
    Немного в стиле Notre Dame:
    Бела, строга, слегка воздушна
    И не испорчена наружно

    Употребленьем всяких вин
    И косметических излишеств;
    Напоминала вид картин
    Провинциальных, умных книжек...
    Когда б не пышный этот бюст,
    С ней было б грустно так, клянусь!

    Предложен чай. Она не против.
    "А где вы учитесь?" — спросил.
    "В педвузе. Знаете, напротив", —
    "И я когда-то посвятил
    Ему четыре целых года,
    Пока не понял суть народа". —

    "А в чем", — спросила Лиза, — "суть?"
    "Да в том, что ничего не надо
    Народу..." И опять на грудь
    смотрел. "А вы из Ленинграда?" —
    "Мой город, Лиза, Петербург", —
    Сказал и уловил испуг

    В глазах у девушки, и слезы
    Вот-вот, набухнув, потекут.
    "Да что вы? Что вы, как мимоза!" —
    "Простите. Засиделась тут...
    Пойду". — "Когда вас снова ждать?" —
    "Когда звонить попросит мать".

    И мы, читатель, засиделись,
    И нам бы ноги поразмять!
    Как вам Эраст? На самом деле
    И он отца имел и мать.
    Но город, блин, не есть природа:
    Там много всякого народа.

    А что до Лизы, господа...
    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     

     

    Вероника Капустина

    ГЛАВА 3

    Что же их гонит, младых и застенчивых
    В душные, грязные эти котельные?
    От вешних листиков, пташек и птенчиков,
    От кинофильмов, где сцены постельные...

    Боже мой, Лиза, куда же ты прешься-то?
    В пьяные прешься объятья Эрастовы.
    Ведь неприятностей не оберешься ты,
    Слез, нищеты, социальных контрастов и,

    Очень возможно, и секса опасного,
    Как заржавевшая бритва немытая.
    Или зовет тебя жажда напрасного,
    Или поэзии власть ядовитая?

    Ладно, смахнем же рукою натруженной
    Слезы, читатель! Грядет объяснение,
    Ибо Эраст уже, пивом нагруженный,
    Чует в груди и в желудке стеснение.

    Лиза исходит тирадой заливистой
    Про амфибрахий, про стих верлибрический.
    Он же следит ее шеи извилистой
    Крен несказанный, изгиб гипнотический.

    Уши у Лизы краснеют под стрижкою.
    Что до Эраста — описывать заново
    Вздохи те с раблезианской отрыжкою,
    Эти сопенья его Мопассановы —

    Скучно, друзья! Ограничимся фразою:
    "К Лизе пылал он горячей любовию".
    Верно, знакомы вы с этой заразою —
    Тем она злее, чем хуже условия.

    Ну, а того, кто был создан мужчиною
    И занемог сей болезнью печальною,
    Смело сравню с паровою машиною,
    Чей разогревшийся поршень отчаянно

    Бьется. Как жалко его, одинокого:
    "Лиза, вы помните, как у Тургенева?"
    Лиза зарделась: "Нет, как у Набокова".
    Право, не знаю, как было у гениев,

    Но у Эраста в напоре нахрапистом
    Литература кипела и пенилась —
    Ямбом себе помогал и анапестом,
    Вайлем, а также, простите, и Генисом.

    Трудно пришлось организму поэтову,
    Плакал диван, будь не к ночи помянут он.
    Лиза невинна была, и поэтому
    Сцена признанья немного затянута.

     

     

    Вадим Пугач

    ГЛАВА 4

    Друзей, слетающихся роем
    На мой роман, как на бревно,
    Теперь с еще одним героем
    Я познакомлю все равно.
    Приехав в Петербург когда-то,
    Он всех любил любовью брата
    От пяток и до головы
    И слыл нежнейшим из братвы.
    А он и вправду был нежнейшим,
    И если в мозжечок моча
    Не била, точно из ключа,
    Дарил цветы бомжам и гейшам,
    Зато клиентам не дарил,
    А только репы им дурил.

    Диваны, ванны, волованы,
    Бумажный лом, сапожный крем,
    Друзей секретнейшие планы
    Он продавал буквально всем;
    Менял сардельки на сосиски,
    На Пряжке открывал химчистки
    И выдавал он на Сенной
    Шашлык собачий за свиной.
    Однако стать одним из шишек
    Надежды ложной не питал,
    Копил тихонько капитал
    И боссу отдавал излишек.
    И так он понемногу рос,
    Но заболел внезапно босс.

    Тот богател, что было мочи,
    И мог бы многого достичь;
    Ушел в недвижимость — короче,
    Хватил беднягу паралич.
    Он был здоров — все было тихо,
    Тут поднялась неразбериха,
    Герой наш всех в ментуру сдал
    И сам в награду боссом стал.
    И вот, когда уж был он боссом,
    Обрел значение и вес,
    Во властные структуры влез,
    Что нынче пахнут, как опоссум,
    Стал добр и жирен, как хомяк,
    И окончательно размяк.

    Езжал он всюду, брит и стрижен,
    С любовью братской на лице —
    Типичный выходец из хижин,
    Теперь живущий во дворце.
    И вдруг по странному капризу
    Влюбился он в студентку Лизу;
    Поныне помнит весь филфак
    Его малиновый пиджак.
    Он появлялся там с богатым
    Букетом роз иль орхидей,
    А также с ворохом идей
    Для обсужденья деканатом,
    В душе плюя на деканат —
    Его тянул иной канат.

    Точней, магнит. И тем магнитом
    Его манило все сильней
    К ее устам, ее ланитам
    И персям, что росли на ней.
    Входя в состав любых инспекций,
    Ее ловил он после лекций
    И попадался ей, не зван,
    И представлялся ей: Вован.
    Сперва она его дичилась
    И размышляла: "На хрена?"
    Потом была покорена,
    Потом с Эрастом разлучилась.
    Она не знала, что Эраст
    Еще на многое горазд.

    И меж Везувием и Этной,
    Забыв Эраста и дела,
    Реально, круто и конкретно
    Она все лето провела.
    Вперед, вперед, моя исторья!
    Опять из Средиземноморья
    Мы возвращаемся туда,
    Где плещет невская вода.
    Пока Лизок на лимузине
    Катит экзамены сдавать
    Иль антикварную кровать
    Рассматривает в магазине,
    Эраст обдумывает план.
    Молись и трепещи, Вован!

     

     

    Александр Гуревич

    ГЛАВА 5

    Продолжение романа
    Мы исправно посвятим
    Ликвидации Вована,
    Как назвал его Вадим.
    Я бы эту мразь, конечно,
    Ликвидировал навечно,
    Но у Нины, я слыхал,
    На мази иной финал.
    Для чего я так беспечен?
    За перо мне браться лень,
    Всё пишу в последний день,
    А конец уже намечен,
    И назначено не мной,
    Чьею Лизе быть женой.

    В общем, с той поры, как Вадик
    Ввёл соперника в сюжет,
    Вместе с Лизой больше в садик
    Не ходил гулять поэт.
    С миной мрачной и угрюмой,
    Одержим тяжёлой думой,
    Инда плакал наш Эраст;
    Слёзы жгли весенний наст.
    Лились струйки по застрехам,
    Мир, поплыв по лону вод,
    Стал, совсем как теплоход,
    А Вован с победным смехом,
    Как разбивший греков перс,
    Деву вновь волок в свой "Мерс".

    И, на это дело глядя,
    Взбеленился вдруг Эраст.
    "Нет, — подумал, — шутишь, дядя:
    Мой кумир тебе не даст".
    Разошёлся, как тинэйджер,
    Позвонил тому на пейджер,
    И тотчас депешу зрит
    На экране наш бандит:
    "Эй, давай скорее газу,
    Дядя при смерти, Вован!
    Будь тверёз ты или пьян,
    Срочно дуй к нему на хазу!"
    Надавил Вован на газ
    И подумал: "Вот те раз!

    Дядя самых честных правил
    Да не в шутку занемог.
    Уважать себя заставил,
    Лучше выдумать не мог.
    Во пример — другим наука...
    Боже мой, какая сука!" —
    Вот что думал наш Вован,
    Разгоняя свой рыдван
    И везя младую Лизу
    Не домой, не в милый вуз,
    А, как лишний, мёртвый груз,
    К Дяде страшному на мызу,
    Хоть немало бедствий там
    Поджидало юных дам.

    Пронят был твоим, Татьяна,*
    Я заданием, ma chere!
    Думал я о форме плана
    И какой избрать размер.
    Я спросил об этому Музу.
    "Режь, — сказала, — анакрузу
    У онегинской строфы,
    Дай-то Бог тебе лафы".
    Я послушался совета —
    Вот откуда "Дядя" тут:
    Так жлобы мои зовут
    Видного авторитета.
    В ямбы вписанный хорей
    У арапа спёр еврей.

    Светлым лугом, тёмным лесом
    Гнал Вован, давя педаль,
    И пластались мелким бесом
    Перед ним поля и даль.
    Без вопроса, без каприза
    Ехала с ним рядом Лиза.
    Мчал бандит во весь опор —
    Вдруг, глядит, пред ним "Запор",
    Вставший поперёк дороги.
    Тормозит Вован с трудом
    И к водителю бегом —
    "Делай, гад, отсюда ноги,
    Ты, козёл и педераст!"
    (То, конечно, был Эраст.)

    Вновь Вован бранит поэта,
    Речь его весьма груба.
    Вдруг из ближнего кювета
    Вылезают два жлоба.
    Потянулся парень к пушке —
    Те уж с Лизой на опушке
    И девицу тащат в лес.
    Да не бросишь "Мерседес"!
    Достаёт Вован мобилу,
    Говорит он: "Наших бьют!
    Чтобы мигом были тут!" —
    Подчинённому дебилу.
    Целит в лоб Эрасту, гад,
    Молча ждет своих ребят.

    Вечереет. Холодает.
    Крут на трассе поворот.
    Влага быстро подмерзает,
    Образуя гололёд.
    Жаря скользкою дорогой,
    Тачка с вызванной подмогой
    Бёт вованову лоб в лоб,
    Превратясь в горящий гроб.
    Появляется вторая,
    И ещё пяток ребят
    В рай влетают или в ад,
    Участь первых разделяя.
    И в отчаяньи Вован
    Вновь звонит в родимый стан.

    Ох, недаром говорится —
    Голь на выдумки хитра!
    Продолжали дальше биться
    Их машины до утра.
    В мутном небе вьюга стонет:
    Новых русских там хоронят.
    Добрый Бог — точнее, чёрт —
    Шлёт им траурный эскорт.
    Мчатся "Мерсы" рой за роем
    В беспредельной вышине
    И дают возможность мне
    Хвастаться моим героем:
    Был отнюдь не прост Эраст
    И на выдумки горазд.

    Так что, выступив отважно,
    Выжил он и в этот раз.
    Что с Вованом — мне неважно,
    Не о нём веду рассказ.
    Но, конечно же, Вована,
    Труса, горе-бандюгана,
    Что свою угробил рать,
    Лиза стала презирать.
    Но Эраст впадает в праздность:
    Хоть и вырублен Вован,
    С Лизой вял его роман.
    Тут, замечу я, не разность
    Проявил со мной Эраст —
    Просто редкостный контраст.

    Дальше пусть роман допишет
    Кто-нибудь из поэтесс:
    Чую, мне в затылок дышит
    Сзади некто Нина С.
    Знаю Савушкину эту,
    Пусть же примет эстафету!
    Что анапест ей, что ямб:
    Удивит людей анжамб-
    маном необыкновенным,
    Слово надвое порвав,
    И крутой изъявит нрав
    Лёгким слогом вдохновенным.
    Я, окончив часть свою,
    Лиру ей передаю.

    Не суди, читатель, строго
    Мой корявый, слабый стих.
    Редки в нём красоты слога,
    Ты чуть дальше встретишь их!
    Дальше — круто: дальше — Нина,
    Дальше — сцены у камина,
    Дальше, к милым возвратясь,
    Лиза с кем-то вступит в связь.
    Пусть же Нина дорогая
    Выдаст нам такой финал,
    Коего никто не ждал,
    И, героев удаляя,
    Полночь нам не омрачит
    И с собой не разлучит.

     

     

    Нина Савушкина

    ГЛАВА 6

    Эраст весьма разочарован
    И неудовлетворён
    Тем, что, как прежде, подлый Вован
    Далёк от личных похорон

    И даже женится... В каморке
    Сидит тоскующий Эраст.
    Он глушит водку, гложет корки
    Вчерашние и хочет раст-

    вориться, то бишь застрелиться,
    Презрев земное бытиё.
    Идёт в кладовку, где пылится
    На стенке дедово ружьё.

    Претит поэту новой жизни
    Торгашеский, валютный зуд.
    И злые слёзы, словно слизни,
    По бороде его ползут.

    Решив испепелить свой сборник
    И фото Лизы в стиле ню,
    На Поле Марсово затворник
    Выходит, к Вечному Огню.

    Шагает гадкий, как утёнок,
    Что душу лебедя хранит,
    Но вместо птичьих перепонок
    Стучат копытца о гранит.

    Стоит он, рукопись сжигая,
    И в бледном утреннем дыму
    Вдруг Лиза, бедная, нагая,
    В мечтах является ему.

    Она сулит блаженство рая,
    Лепечет: "Я была слепа!"
    Но вдруг, Эраста оттирая,
    К огню бросается толпа.

    В ее рядах заметив члена
    Полузнакомого ЛИТО,
    Герой спросил: "Вы кто?" Мгновенно
    Ему всё было излито.

    Толпа кричит: "Здесь каждый — гений!
    Поэты — мы! А вы, а вы
    Живёте жизнию растений —
    Безмозглой сумрачной ботвы!

    Сердца мы ваши жгли глаголом,
    Склонением и падежом.
    Послушайте! На поле голом
    Мы нынче рукописи жжем!

    Конец непризнанным цитатам!" —
    Орут поэты. Дым валит.
    Как вдруг, назвавшись депутатом,
    К огню стремится инвалид.

    Крича: "Ты предал нас, Зюганов!" —
    Прилюдно жжет его портрет...
    Среди борцов и хулиганов
    Эраст, изрядно подогрет

    Ершом из коньяка и пива,
    Непрочный организм кляня,
    Вдруг поступает некрасиво
    В районе Вечного Огня.

    К таким нетворческим манерам
    Несклонен прежде был герой.
    И вот к нему уж люди в сером
    Летят, как мух навозных рой.

    Он им кричит: "Отвяньте, волки!
    Я весь поэзией налит!"
    Потом из дедовой двустволки
    В пустые небеса палит...

    И наступающие сутки
    Эраст встречает в КПЗ —
    С тоскою в сердце и в желудке,
    С лицом опухшим, как безе.

    Глядит сквозь прутья он, как снизу
    Весь день снует незнамо кто.
    И узнает внезапно Лизу
    В отпадном норковом манто.

    А дальше вовсе, как по нотам,
    Сюжет разыгрывается —
    Майор склоняется к банкнотам
    С ухмылкой тонкой в пол-лица.

    И новорусским Староневским
    Несется Лизин BMW
    К жилищу, где с Вованом мерзким
    Она находится в родстве.

    Стоит Вован перед Эрастом.
    Вован, Эраста не узнав,
    Целует Лизу ртом губастым,
    Игриво пробасив: "Гав-гав!"

    О, как сегодня вдохновенно
    И артистично Лиза лжёт!
    "Любимый, выручи кузена.
    Его уже который год

    Страна не балует зарплатой.
    А он — поэт. Его Пегас...
    Ну, это — типа конь крылатый —
    Без пропитания угас.

    Кузен — недурственный водила,
    Хоть для охраны слишком хил.
    Судьба б тебя вознаградила
    Поэмою а-ля Эсхил!"

    Так, простодушного Вована
    С подачи Лизы разыграв,
    Герой заполучил права на
    Вождение без всяких прав.

    Но все ж ему не по душе та
    Непоэтичная стезя.
    Литературного фуршета
    Он жаждет. Без него нельзя!

    И вот по просьбе Лизы Вовой
    Банкет устроен. Кореша
    Пришли. Поэт, на всё готовый,
    Стоит, бумажками шурша.

    Вован балдеет: "Блин, в натуре!
    Гляди, братан — простой шофёр,
    А как сечёт в литературе!
    Сам до поэзии допёр!"

    Крутая тёлка стонет: "Прелесть!" —
    И пялится поэту в рот.
    "Как эротична ваша челюсть!
    Я дам вам... дам вам бутерброд!"

    Вован, стоические дослушав
    Поэму, утирает лоб
    И тотчас падает, как груша, в
    Объятья чувственных особ.

    Эрасту кто-то льёт спиртное в
    Екатерининский бокал,
    И вся квартира, словно Ноев
    Ковчег, плывет средь волн и скал.

    ...А потру в объятьях Лизы
    Лежит поэт, полураздет.
    И сквозь ажурные маркизы
    Меланхолический рассвет

    Сочится, Лизу обнажая.
    И понимает вдруг Эраст —
    Она — богатая, чужая,
    Холодная, как фторопласт.

    За этой темной, этой узкой
    Замочной скважиною рта,
    За оболочкой новорусской
    Навеки Лиза заперта.

    Мы все бежим за идеалом
    Своим вокруг земной оси.
    Но с ним под общим одеялом
    Проснуться — Боже упаси!

    Поэт, как прежде неприкаян,
    Освободив чужой диван,
    Бредет в гостиную. Хозяин
    С красивым именем Вован,

    Как лучший представитель класса —
    Румян, накачан, волосат —
    Храпит на бархате паласа
    С изображеньем двух лосят.

    ...Вован по гороскопу Овен-
    Коза — рога со всех сторон...
    Но вновь Эраст разочарован
    И неудовлетворен.

    (С этого места можно начинать читать поэму сначала.)

     

     

    Пенсил-Клуб © 2000

     

    _______________________________

    * Имеется в виду Татьяна Алферова (прим. ред.)

     

    Иллюстрация - Михаил Едомский.

     

     

     

                 

                 

    Hosted by uCoz