Кали-южная песня

На вопрос: "Когда Вы родились?" -
Хочется ответить: "В Кали-югу".
Листья облетают (то есть - вниз),
Птицы отлетают (то есть - к югу):
Вечное движение по кругу.

Но на неизменные места,
Изменившись, прилетают птицы,
Потому что, видно, неспроста
Колесу приказано крутиться -
Не на месте, а вперед катиться.

1992-1994

Легенда о Шлимане

Как говорят, фальсификатор Шлиман,
так до скончанья дней и не узнавший,
что все его поддельные находки,
им выданные за останки Трои,
и в самом деле, были таковыми,
частенько говорил своей жене:
"Моя любовь, моя опора, счастье", -
и сам краснел от этой лжи и лести,
ни разу сам того не заподозрив,
что говорил ей истинную правду
и что была жена ему опора,
единственное счастье и любовь.

1997

* * *

Читал я когда-то (наверно, в Публичке, где же?),
Что в воду одну невозможно войти ни трижды,
Ни даже дважды, и с легкостью, как одежду,
Менять места проживания можно, лишь бы

Не возвращаться на берег, который любишь.
Это понятнее, чем парадокс Зенона,
Проще для выполненья, наглядней... Люди ж
Пренебрегают и этим простым законом,

К старому месту желая вернуться страстно,
Где прошли годы, по коим всегда грустим мы,
Спутав понятия времени и пространства,
Что лишь при скорости света и допустимо.

1992

* * *

Ничей не ученик и не учитель,
Не то учивший в университете,
А все же в результате - сочинитель
И начинатель, и гордится этим.
Размноженный на пленках и в печати,
Витающий в необозримой выси
Неотправитель и неполучатель
Не вечных, а обычных, личных писем,
Из уваженья к собственной персоне
Он лишний раз не дернет даже веком.
Настолько человек на все способен -
И стать, и перестать быть человеком.

1995

* * *

Гуляй a la Толстой босым,
Являя из-под нимба рожки,
Но берегись Парнаса, сын!
Там, на неведомой дорожке,
Промеж колдобин, рытвин, ям
И всевозможной прочей жути,
Порою пятистопный ямб
Является на перепутье
Повырвать грешный твой язык,
А то и прочие отростки,
Чтоб не был ты свиреп и дик,
Но как Платон великоросский,
Не то Невтон - не в том вопрос,
А как весомо-зримо-грубо
Парнасский одолеть утес,
В него врубаясь ледорубом,
Где белый стих дебел и вял,
Не вызревают ассонансы.
Ты одолеешь этот вал,
В пути насобираешь стансы
И на лугах его затем
Застынешь, глядя изумленно,
Как в небе дактиль пролетел,
Как распускаются пеоны,
Как анакруза поползла,
А над обрывом утонченной
Тропой парнасского козла
Парнасский носится ученый.
Пойдет сюда - сонет заводит,
Туда - балладу говорит.
Там во саду ли, в огороде
Земля гекзаметры родит.
И все, казалось бы, прекрасно,
Но как с вершин спуститься вниз,
Как жить потом внизу - неясно.
Вот потому и берегись.

1998

Воспоминания в Петергофе

Льва дерет герой библейский,
У того из пасти пена.
А у нас подход плебейский:
Мы гуляем постепенно
Вдоль каскада по аллее
И гадаем полусонно:
"Лев, должно быть, околеет.
И не жалко льва Самсону?"
Пусть водой его облило -
Да в воде немного риска.
Дома ждет его Далила,
Палестинка-террористка.
Впрочем, род ее не важен:
Встреча их - не на войне же!
Ну, а рот ее так влажен,
Поцелуй ее так нежен…

1996

* * *

Не одуреть бы, вертя твой локон.
Будем и впредь мы глядеть из окон.
Ведьмы летят на Брокен -
Точно на Грушу слетают барды:
Продали душу - и к Леонарду.
Трушу, играю в нарды.
Змей-искуситель не вгонит в краску.
Ангел-хранитель расскажет сказку.
Зритель отбросит маску
Зрителя, лани; гоним судьбою,
Может, и станет самим собою,
Канет, как мы с тобою,
Ибо - невежа или пророк он -
Век не безбрежен, отмечен роком.
Мне же, чем этот кокон,
Все же важней твой локон.

1996

* * *

Скажи мне, бог войны и смерти,
зачем избрал ты этот облик
прелестной девушки? Неужто
тебе не более пристали
орлиный лик Наполеона,
тюрбан турецкого сардона,
коса с песочными часами
в руках уродливой старухи?
Ответь, бог горестей и смерти,
как объяснить твое решенье
в созданье хрупком воплотиться
с мордашкой ангелоподобной
и если не вполне невинном,
то лишь девичьими грехами?
Быть может, твой расчет нехитрый
был скрыться от людей под маской,
какую ни один из смертных
с тобой отождествлять не станет?
Хотя не так уж алогичен
твой образ: ведь давно известно,
что смерть таит в себе соблазны,
что упоение сраженьем
дурманит, как глаза красотки,
что воины, в конечном счете,
мужчины, и молиться станут
скорее уж на стан девичий,
чем на десницу воеводы,
и за него скорей погибнут
с охотой и восторгом в сердце.
А бог любви, твой враг извечный,
теперь тебе с позором служит,
поскольку все его питомцы,
тебя видавшие хоть мельком,
лишь о тебе его и молят.
Но самому тебе не странно ль
при виде жертвоприношений:
не закопченные трофеи,
но ароматные букеты
на твой алтарь теперь ложатся.
Да, времена переменились...
Когда при прошлой нашей встрече
в аналогичной обстановке
я спрашивал тебя о том же,
ты был Прекрасною Еленой,
и так же мне в ответ моргали
ресницы длинные. Под ними
глаза растерянно глядели,
и в них была сама невинность.
Но шла война. И очень скоро
я был убит рукой ахейца,
поскольку небеса не любят
свидетелей их скрытой силы
и более не охраняют.

1999

* * *

Небывшее мое, Непрошлое, в котором
Я был то королем, то трубадуром, вором,
Бог знает кем, и чем, и почему все это
Накладывает след на жизнь, как хвост кометы,
Летящей черте где, но шлющей метеоры,
И я, верней не я, а тот еще, который
В падучую звезду неукоснимо верил
И загадал: в тот срок, который Бог отмерил,
Родиться вновь, чтоб стать не гением, но просто
Подонком средних лет, способностей и роста,
Чем сделал все, о чем мечтать бы мог я, сущей
Мурой - моим Небудущим и Негрядущим.

1992

* * *

Меня могли бы не любить другие,
но так сложилось, что не любят эти,
за что моими названы друзьями.

Меня могла бы не любить другая,
но так сложилось, что не любит эта,
за что моею названа женою.

Все вообще могло бы быть иначе.
Но так сложилось. Случаев стеченье
моею будет названо судьбою.

1998

Exegine monumentum?

Пусть долго буду тем любезен я и этим
За то, что не хотел скандалов, склок и сплетен
И что не конкурент, поскольку не отметил
Талантами Господь, но это все - пока.
Потом сообразят: любезен-то любезен,
Безвреден, стало быть. Вот кабы был полезен -
Возвел бы стадион, извел с Земли болезнь, -
Тогда бы, может быть, остался на века.
Я снега не дождусь: при зное - гное лета -
Утопят? Утоплюсь? Короче, кану в Лету,
Чьи воды смоют все, помимо Когелета,
Из памяти моей, как будто с тела грязь.
Но "весь я не умру", как завещал Гораций:
Пролезу, как в нору, посредством махинаций -
Настолько велико желание остаться,
Хоть в строчку, хоть в портрет, хоть в камень обратясь.

1993

* * *

Когда глаза привыкли к темноте,
и уши - к тишине, и руки-ноги -
к отсутствию какой-либо опоры,
и ноздри - к безвоздушному пространству,
я понял, что действительно темно
и тихо, и что нету кислорода,
и ничего иного, и меня.

И с горя закурил...

1991