Стилизация 23

Это странно: юность прошла в усталости,
Приближается зрелость - замена старости,
А до юбилея уже осталось и
Не более двух по особо строгому.
А комфортно длится ли заключение -
Уж не важно. И скорбно зимы течение,
И к весне влечение - в изречении
Рифмы, скованной строками.

И воспеть бы страсть - да к чему усилия?
И кругом мужчины - не все красивые,
И подрезаны бархатные надкрылия
У летучих мошек и муз.
На от нас уже недалеком Севере
Пропасаю Пегаса на чистом клевере,
Чтобы он не порхал на бреющем,
Не вредил, стервец, никому.

В полутьме колышется одиночество,
У него есть имя и даже отчество,
И, конечно - гнать бы немедля прочь его,
Но сроднились с ним абсолютно.
А оно кричит о своем бессмертии,
Средь небесной тиши, приземленной тверди ли
И колотится, злое, в мое предсердие,
То есть - пугает меня прилюдно.

Я совсем - аминь - не хочу сострадания.
И какая за эту жизнь будет мзда - ни я,
Ни она не имеем понятия, наши свидания
Сократились к минуте, в которой и заперты.
Мы друг друга уже не любим, наверное.
Есть у жизни привычка довольно скверная:
Начинаясь в тоске, продолжаться примерно и
Уходить без даяний, как нищий с паперти.

* * *

                        А Лесбос грустно ждет, не выплывет ли вскоре
                        Труп обожаемой Сафо, что уплыла
                        Узнать, спокойно ли, приветливо ли море...
                                                Ш. Бодлер, "Лесбос"

Я тобою полна по горло. Беда моя - что вода моя;
Я почти начала излечиваться от снов, забывать
                                                                        причуды.
Ни глядеть на тебя не хочу, ни, сердце надламывая,
Приготавливать кушанье на крови - не велит рассудок.

Когда бы не эта воля, попробовала, поплыла бы тоже,
Точно так рассекая телом венерину пену на части,
И никто в волнах не обнимет, не потревожит...
Но Сафо не велела: на море теперь ненастье.

Из цикла "Критянка"

Кольцо

Он бросил в море кольцо, сказал: не найдешь его,
Разве что рыбы действительно помогают родичам.
Легче кинуться в воду, чем
Смотреть, говорить с ним, столь отдающим дешево
Власть, и свободу, и жизнь - пышные зрелища,
Девочку в царском уборе, за мной следящую жадно.
Это имя чуждое - Ариадна,
Словно плод на ветке горек, не зрел еще.

Античная жертва

В этом городе кресты и якоря - одно и то же,
Потому что возле древних вод
Молят Посейдона во спасенье,
Предлагая белого быка.
Но быков богам жалеют люди.

В городе, где влаге нет предела,
Где сторожевые рыбки лают
На луну, свисающую в петлях невода,
на крохотные звезды,
Где во мгле коралловые ленты
Прилипают свежими ожогами на кожу -
Хорошо пообещать себя однажды,
точно плату за неведомое слово,
Но людей богам никто не дарит.

Захлебнешься, падая в колодец,
Каменных жилищ, гудящих будто флейта,
И на дно асфальтовое ляжешь.
Может быть, в твоей кровавой пене
Маленькая девочка родится.
Ты мертва, моя улыбка, знаешь:
Выбор - только то, что добровольно.

Черное

Из этих красок мне - всего одну,
Чтоб хризантемы черной иероглиф
О боли, о молитве, о любви
В письме, таком печальном, обитал.
Корми зерном, позволь припасть к вину,
Родительница слов моих продроглых,
Отогревай, приманивай, зови
Склоняться к прорве чистого листа.

Плаксивая луна, твоих садов
Обманчива нервическая прелесть.
Как самое святое, берегу
На крестной муке прожитые дни.
Форель прозрачная - обратно в свой садок,
Мед, возвращайся в благовонный вереск,
И только я в смятенье не смогу
Глагол и тело воссоединить.

Пусть от меня откажутся слова,
Уйдут - а мне уже от них не скрыться.
Я только предназначена письму,
Скопленью спелых строк осуждена.
И в темноте шевелится едва
Похожая на человека птица,
Среди людей чужая ко всему -
В ней нежилая кровь моя слышна.