Status Risoma
Я начинаю свой одновременный,
Убийственный сеанс стихосложенья.
Цинично и жестоко, как того
Желают правила возвышенной любви.
Мне неизвестна жалость к вашим бледным,
Доверчиво протянутым ушам.
Я убиваю вас без поцелуя:
Услышь, умри и в третий день воскресни!
Задачка
Представимте, что в одну трубу
Что-то льется. В другую - выходит дым.
У ванны - вымороченный в дугу
Человек, выместить часть воды
Раздевается. Рвет шелка
Или домашнее: джинсы, рвань.
Чему равна заспанная щека,
Плавающая в эту рань
В банном зеркале? Глубоко ль
Проникает мысль, нацеленная вовне
Обстоятельств? И какая боль
Выкрикнута в окне?
* * *
Соберем урода. По образу своему
И подобью. Из слов и флексий.
Не поэзией своему
Существу, но повсюдной лестью.
Наречем ему имя "Авл".
Авл Агерий. Дабы он, Октавий,
Перед очи твои предстал
На пожухлой в росе октаве,
Дабы он тебя испросил: "Курлы?"
Или, что значит то же - "Кто я?"
И язык бы висел его, как ярлык
На плече, вырвавшись из запоя.
* * *
Пейзаж? Картина? Меловая взвесь,
Оконной рамы, скрывшая карнизы?
Пускай повсюду ты увидишь - здесь
Лежат печати провинциализма,
Как уверенья в искренности, но
Видна повсюду рваная подкладка.
И в сумерки лишь жженое перо
Вам дарит станционная палатка.
В ее углах, округлых и глухих,
Как буква "О", объятая губами,
Закончи выдох. И начни стихи
Бросать на стол картежными долгами.
И, зачеркнув последних два нуля,
Метнись на двор и там воскликни: Боже!
Как безнадежно отдалась земля
Художнику с его испитой рожей!
И пусть с лица его не пить воды,
Но выплеснет - как будто обольется.
Чуть-чуть - и март. И талые следы
Последними ветшают вкруг колодца...
Посвящается закладке
Закладка выпала, окончился роман
Пробывший мне попутчиком часть жизни.
И вновь пора за словом лезть в карман,
Дивясь такой его дороговизне,
Что можно посетить кафе-шантан,
Отжав свое почтенье укоризне.
Каким стихом теперь тебя облечь,
Тесьма, перо, почтовая открытка?
Иль снова прозаическую речь
Ты предпочтешь в жилье себе, улитка?
И будешь в нем - жемчужная картечь,
Язвящая и сладостная пытка.
Пусть так. Тебя никто не возвратит
В спрессованные желтые страницы,
И никогда тобой не разделит -
Небытия и бытия границей
(условной, впрочем), - этот манускрипт:
Их тьмы и тьмы, и тьмы желают слиться
Подобьем лет в громоздкий монолит.
А если возвратишься ты однажды
Сюда случайно, то не удивит
Твое явленье ком писчебумажный.
И я воскликну: Мотылек летит
Меж вечностью и вечностью отважно!
Ни тьма тебя сокрывшая и ни
Огонь свечи, ту напасть победивший,
Ты - грань меж них. Где встретились они -
Родилась ты. Пусть третьей, но не лишней
Союзницей, явлением вменив
Им мысль о мысли - что всего превыше.
Сказать же, что твое существованье
В нем было бренным, значит ничего
По сути не сказать. Хоть и мгновенным
Я б не решился называть его.
Довольствуйся признанием смиренным
Вообще, существованья твоего.
Оно - залог в грядущем бытия.
И в том грядущем нас с тобою встречи.
Хотя учти, что пуще янтаря
Разят порою мысли о картечи,
И может послужить она предтечей
Большой беды, короче говоря.
Так вложим перст в дырявую мошну,
Достанем рупь и двинем к Политеху,
Где выберем для нас двоих одну
Планиду и досужую утеху.
Откроем первую страницу, как страну
И, торжествуя, обозначим веху.
Comme il faut
Comme il faut, mon ami, Comme il faut,
Не сбою суетою моею.
На смычках в поднебесной вырее
Не скрипела моя канифоль.
Выпускаю поводья из рук -
Посмотри, как играет и бьется
В синеве высочайшей колодца
Бечевы той спасительный круг.
Возвращаюсь со свадьбы домой -
Будто век завершается малый,
Где всю зиму текло, но попало
В рот капелями только весной.
Все charmant, mon ami, все charmant.
Не прервется вовеки круженье -
Мы становимся часть движенья
И настырно гремит шарабан.
* * *
Белесый лед, бельмо, плевок Господень,
Нацеленный им в сердце, но своей
Желанной цели не достигший - недолет,
Произношением толкуемый двояко;
Сужающий не столько поле зренья,
Сколь перспективу в плане личной жизни.
Как ширма, отделяющая вас
От пастора в его исповедальне,
От разговора с Богом, от обиды,
От сладкого и жгучего прозренья...
* * *
...Ночь встрепенулась и насторожила
Собачьи уши - как для подаянья
Дает ладони нищий. И с ладоней
Мы у него берем покой и вечность
И оставляем им немного денег...
Ладони смотрят новыми глазами
До вечера в оранжевое небо.
Потом ладони спят. И дремлет нищий.
Его собака, легшая у ног
Лицом на август, думает о прошлом.
Укол цикады, довязавшей песню,
В ее ушах откликнулся зарницей.
.....................................................
Деревня, вскинув рукава печного дыма,
Летела в стороне от всех сквозь время...
К статуэтке "Пастушок"
1
Дым. Дым... Да, кажется, тогда
Все было - дым. И дымом было все.
И власть его тянулась на года
Грядущего и прошлого. Тогда
Он был беззвучным воздухом рассеян
Над всей землею плотной пеленой.
Так, может быть, Создатель Моисею
Надиктовал в истории иной:
Вначале было Слово. Только Слово.
Все было - Слово. Слово было все.
Мой Сын и Я. И наш небесный серф
Ни мертвого не создал, ни живого.
Я был бесплодным. Он - неторопливым,
Пока в один мильонолетний миг
Не стало Слово - слабый детский крик.
И муку зимней смоквы или сливы
Я, ветвью став, всем сердцем не постиг.
И дым поплыл... И сорок сороков
Сады не знали сладостней оков.
2
Разговори меня на тему "Как живешь?",
И я тебе скажу, что третьи сутки
Нет певчих книг на этажерках рощ.
И под крылом воркующей голубки
Лист распрямился в бурый порошок...
А ты мне - прочирикай про Ерему.
Мол, что Фома, и что тоска по дому...
Свисти, свисти, мой милый пастушок.
Ветшает лето, год идет вразнос.
Сентябрь спешит, скача через ступени -
Удушлив будет выспренний компост
В листах своих гноящий книжный гений.
За ложь твою на голубом глазу,
Фарфоровый потомок истукана,
Подателю насущной белой манны,
Мне очи ест небесная глазурь.
А ты - свисти. Твой лаковый зубок
Мне прописные истины талдычит.
Что день усох на воробьиный скок,
И жизнь, роняя тень, в своем величьи,
Вжимается в овечьи закуты.
Ясна до слабости, до подколенной дрожи.
И нету в мире истины дороже,
Чем пепелища горьковатый дым.
А ты - паси стада людской вселенной.
Ты - истукан. Твой мизерен чертог.
Где нет, нет, нет любви нетленной,
Господь тебя помилуй и спаси!
Надпись на гошкиной фотографии
Душелечебница затейливых семян,
На что мне твой газырь и позолота,
Когда козырной иволгой в болотах
Я сам могу покрыть любой изъян!
Но кто посмеет бога упрекнуть?
Он молод сам, и юные забавы
Приемлют, сами подминаясь, травы
И бабочками устилают путь.
Он дарит лето. И капризный рот,
И тополь белая под окнами моими -
Все - ночь. Все - знак. И маленький народ
Мышиным языком лопочет имя
Хозяина сусальных погремков.
А я, огромный, словно тень за рамой,
Распластанными, жирными губами
Целую сети сонных гамаков.
8.5.2000 г.
Семь дней в груди носивший эту боль,
Я снизошел теперь до откровенья
И снял узлы, стянувшие сюжет
В сухой кулак. Взошед, по небосцене
Идет звезда. А кажется - что вол
В рогах несет правописанье "Жэ"
Языческой грамматики. Восток
Спешит, по детски растопырив пальцы,
Обнять весь мир. И древние моря
В сухой улыбке обнажают кальций
Иссохших десен. Узкий водосток
Кишит классическим обилием наяд.
К земле прижат параболою сна,
Покуда нем рычаг бустрофедона;
Покуда мир оцепенел во мгле.
В покоях Лувра юная Мадонна
Глядит в иллюминатор сквозь века
И пальчиком рисует на стекле...
Любимый мой! За тонкий горизонт
Ты вновь уходишь лезвием разлуки,
Отеческий, отрезанный ломоть.
Из темноты протягиваешь руки -
Я хлеб кладу. Его не разгрызет
Чужой. Кто знает - тот поймет.
* * *
Cтрашно думать о грядущем. О прошедшем - неохота.
Входит вечер тихой татью сквозь раскрытое окно.
Во дворе гуляет быдло, говорит: Пришла суббота!
Слава русского народа бьет пропившихся мадонн.
"Умереть нельзя проснуться" - где поставить запятую?
Как напялить одеяло на больной в горячке мозг?
Эта жизнь дешевле свечки, это вечность в щелку дует.
Что сгорело - не пропало, что оплыло - стало воск.
Вышел месяц из тумана, говорит: Гоните деньги!
Слева - Грозный, снизу - балты, справа - Курская дуга.
Спит у камня витязь пьяный чередой перерождений
И грустит о ратном деле в небо встрявшая нога.
В чистом поле мчится поезд. Пассажиры лупят яйца.
Машинист смеется: Алес! Полный тухес, гутен таг!
Вас приветствует у входа ДОСААФ и Лига Наций.
У перрона плачет Пушкин, ковыряя пальцем фрак.
Шепчешь: Господи помилуй! Отвечают - Нету денег!
Ваше время истекает, и - короткие гудки.
Мол, кончайте суетиться, закажите лучше веник -
С вами век танцует коду, приподнявши за грудки.
В голове роятся мысли. Смотришь в книгу - видишь образ.
Переводишь взгляд обратно, словно стрелки на часах -
Православная фигура смотрит пристально, как кобра
Укрываясь на иконе в несгораемых кустах.
Так и кружишь неприкаян. Ни еврей и ни татарин,
И ни бабе "эта штука", и ни черту кочерга.
Голова - как кубик-рубик. Всяк хирург - никто не рубит.
Лишь ночами ее крутит чья-то нежная рука.
