Сахарная пудра
У нас в муке - кладбищенская глина,
В начинке - кровь и ржавчина, и смрад.
Но сладостная пудра ванилина -
Изюминка, коричинка, цукат,
Людской, патриархальный аромат
Чудесною рождественскою шапкой
Обожествят поверхность пирога.
И потянусь чернильной, потной лапкой,
И будет мне кружок или дуга.
И зазвучат дозволенным уютом
Утесовский мембранный хрипоток,
И девушки неведомым маршрутом
На дальний устремятся на Восток,
В центральном парке музыка взыграет,
И вырастет на грядке резеда...
Над кем, над чем там черный ворон грает?
Неважно, не над нами, не беда.
У нас, как у людей, - еда готова,
И человечно пахнет ванилин,
И волга-матерь, как Любовь Орлова,
Щебечет, пробегая меж долин.
Мы счастливы - ни грая нам, ни чоха,
И нет на нас ни Бога, ни врага.
И детским языком своим эпоха
Облизывает пудру с пирога.
1983
Стихи о трех повешенных
В Ленинграде, у кинотеатра "Гиганта",
В месте полуокраинном, полупустом,
Три фашиста повешены были когда-то -
В сорок пятом, а может быть, сорок шестом.
Немцы были не шишки. Их по разнарядке
Ленинграду прислали. На этот процесс
Ленинградцы пришли посмотреть, ленинградки -
Нездорово-здоровый возник интерес.
Мать с отцом не пошли, но про казнь толковали:
Это им за блокаду, за бомбы в ночи!
Содрогались и едко вдавались в детали -
Про язык синеватый, про струйку мочи...
Я полвека по площади этой не просто
Прохожу: непременно гадаю в тот миг,
Где же точное место глаголя, помоста,
Где текла эта струйка, болтался язык,
Где толпу и влекла, и морозно знобила
Неизвестных мерзавцев публичная смерть,
Где чужих по разверстке чужбина казнила
Средь чужих прибежавших на это смотреть,
Где мой город, победный и средневековый,
Превращал справедливое мщенье в позор?..
И взлетал леденеющий свист подростковый
Безразлично пронзителен, зрелищно-зол...
1995
Спас 1946 года
Залесское, - праздник, простор!
Толпа на лугу у моста.
Невнятный бурлит разговор,
Лоскутно пестрит суета.
Хромает стреноженный конь.
Подсолнухом брызжет крыльцо.
Сидит человеко-гармонь:
Мехами закрыто лицо.
Широким рывком - разлюли -
Черно развернулись меха.
Смятенно взорвавшись в пыли,
Шарахнулись два петуха,
И чей-то стоялый каблук
О землю ударился вдруг,
И, яростно вспыхнув, подол
Над икрами кругом пошел!
А кто и заплачет на крик
От все еще жгучей беды -
Гармони ликующий рык
Не слышит такой ерунды!
И взвился танцующий прах,
И воздух так знойно запах,
Как будто открыли бутыль
Вина, превращенного в пыль!
А кто и сидит - так в руках
Без удержу пляшет костыль!
1984
Фортепиано в квартире, где редко бывают
В.О.
Вальсом вздыхает оркестр духовой,
Газовый шарфик флиртует с погоном,
Пахнет умолкшим вдали полигоном,
Хладной сиренью и теплой травой,
Дачным вагоном, молочным бидоном -
Музыкой, музыкой пахнет живой!
Пылью не пахнет, когда она всюду -
В грудах игрушек, подушек и книг
В мутном серванте, хранящем посуду,
И на простенках, являющих люду
Сталинский лик и заржавленный штык,
Карту отчизны, зашедшей в тупик.
Через забор, не дойдя до ворот,
И по росе - до затихшего бала,
И - под пикейное прячь покрывало
Взор, приглашение, шквал, разворот,
Что началось, что еще не бывало,
Что неизбежно быльем порастет.
Ну, а былье - это просто пылье.
Клочья ворсистые душат жилье,
Тускло клубясь на столах, инструментах,
На фотографиях, траурных лентах,
На плащ-палатках, ремнях, позументах,
Даже на памяти - в складках ее.
Вальс прекращает свое волшебство
Стуком тупым проседающих клавиш.
Господи Боже мой, что Ты оставишь
Нам от всего, от всего, от всего?..
1997
Никогда
Вот юность и любовная невзгода,
Не помню точно - дождик или снег,
Но каменная мокрая погода
Способствует прощанию навек.
И уж конечно, пачку старых писем
Решительно мне друг передает.
И свист его пустынно-независим,
Как дождь ночной, как лестничный пролет.
Он отчужденно втягивает шею.
Его спина сутула и горда.
И обреченной ясностью своею
Еще пугает слово "никогда"...
1970
Часы
Вот часы. Сколько лет,
А скрипят, а идут, -
То ли да, то ли нет,
То ли там, то ли тут.
Вот семья. Вот еда.
Стол и стул. Шум и гам.
За окном - вся беда,
За окном, где-то там!..
Вот и тридцать седьмой,
Вот и сорок шестой.
Милый маятник мой,
Ты постой, ты постой.
Если в доме умрут,
Он стоит. А потом -
То ли там, то ли тут,
То ли гроб, то ли дом.
Все ушли. Вся семья.
Нам вдвоем вековать:
То ли мать, то ли я,
То ли я, то ли мать.
Пятьдесят третий год.
Шестьдесят третий год.
Если кто и придет,
То обратно уйдет.
Вот мы верим во всё.
Вот уже ни во что.
И ни то нам, ни сё,
Всё не так, всё не то.
Сколько дней, сколько лет,
По ночам и чуть свет -
То ли да, то ли нет,
То ли нет, то ли нет...
1964
Последний раз в ЦПКО
Однажды с перепою, с переругу,
С тоскливого и злого похмела,
Сочтя меня - ну, может, за подругу,
Она ко мне в каморку забрела
И так сказала: "Я ведь не волчица,
Лишь ты при мне, а больше - никого...
Я даже согласилась бы лечиться...
Свези в последний раз в ЦПКО!"
Был день октябрьский, резкий, желто-синий.
Парк впитывался в лиственный подстил.
Никто под физкультурницей-богиней,
Помимо нас не мерз и не грустил.
Спеша, считая время по минутам,
Я шла. Она ползла едва-едва,
Семейственным и пасмурным уютом
Окрашивая тощие слова.
Ее уют - придавленный и ржавый,
Аттракционный, инфантильный рай -
Где все противогаз носили в правой,
А в левой - попрыгучий раскидай...
Мы шли, как шла она тому лет сорок -
При муже, при любви, при "до войне".
Но давних лет осколок или спорок
Не впору был, не пригождался мне.
Смотрела я скучливо и тверезо
На пестрый сор в общественном лесу
И жилки перепойного склероза
На влажном, вспоминающем носу.
И все ж сидела с ней на той скамейке -
На Масляном Лугу, к дворцу спиной,
Где муж-покойник снял ее из "лейки" -
Разбухшую, беременную мной.
1996
Фотографии 30-х годов
Иногда я копаюсь в альбомах
Той давнишней, забытой поры.
Вот отец мой - он парень не промах -
По бильярду гоняет шары,
Вот идет моя мать величаво
По тропинке - с большим животом...
(Странновато свое же начало
Из далекого видеть потом).
Прилегли и присели неловко
Учрежденческих снимков ряды.
Бутафорски стоит сервировка
С привиденьями вин и еды.
Вот и гости - пришли, закусили
И навеки присохли к столу.
Чье-то ухо. И карта России.
И часы над кроваткой в углу.
На часах половина второго -
Непонятно, ночи ли, дня?
Неподвижное время сурово
На двухлетнюю смотрит меня.
Знать не зная второй половины
Довоенных тридцатых годов,
Навсегда веселятся мужчины,
Не склонить им веселых голов!
Ну а то, что кругом происходит,
Им неведомо, и - всё равно...
Только зябкою тенью нисходит
На людей и на вещи оно.
Или это мне кажется только, -
Оттого что про эти года
Знаю я, уж наверное, столько,
Сколько им и не снилось тогда.
1961
Стихи о войне
Ужасная моя сестра,
Меня ты младше на пять лет.
Я помню эти вечера:
Тебя покуда в мире нет,
Но уж горит - не жди добра -
За черной шторкой синий свет.
Когда же вкрадчиво рыдал,
Озверевая, что ни миг,
Невыносимый твой сигнал,
Утробный твой, учебный крик -
Тогда спускались мы в подвал.
Всё было так, всё было тик.
Всё было тик, всё было так,
И ты явилась, родилась.
Твой дикий нрав, твой грозный зрак
Я описать бы не взялась.
Перевалила ты овраг -
И поползла, и расползлась.
Ты доползла ко мне домой
И жадно кровь мою пила.
Но передачею прямой
Ты и свою мне отдала:
Прививка от тебя самой
В переливанье том была.
И, капли едкие храня
В крови, - с тобою я росла.
Из-за тебя моя родня
Без краю стала, без числа:
Кто от тебя спасал меня,
Того - как знать! - и я спасла...
Весной, при пушечной пальбе,
Ты сгинула под крик "ура!",
Но, как к покойнице, к тебе
Я буду все-таки добра.
Уснувшая в моей судьбе,
Не просыпайся, спи, сестра.
1985
История памятника
Памяти моего деда, М.В.Валерианова,
"красного" директора "Печатного Двора",
умершего в 1938 году.
Я деда знала глыбой вековечной.
На кладбище Смоленском, меж дерев,
Стоял он на дорожке Поперечной,
От зноя и от стужи посерев.
Другого деда не было в помине, -
Я помню лишь гранитный обелиск
Да то, что мне про деда говорили
Все наши, выметая прелый лист:
Что вышел из наборщиков, от кассы -
В директоры; и, властью облечен,
Хозяйски правил, уважая массы;
Был независим, значит - обречен;
Но - повезло: он спасся тем, что умер,
Что вовремя убрался, отлетел -
И не завыл, осведомляя, зуммер,
Донос готовый не зашелестел;
Не прозвучал оттолкнуто-печальный,
Дрожащий шепот: "Ночью взяли вдруг!.."
И ставил деду памятник Печатный
В складчину с Академией Наук...
На памятнике - книга, серп и молот.
Гранит гранен, затёсан узко ввысь,
Отполирован, глянцевито-молод
И горд, что до него не добрались.
Он был надежным знаком, идеалом
Фамильного бессмертия родни...
Всех близких пережил, перестоял он,
Его свалили только в наши дни.
"Хоть мы тебя не знаем, ты - помеха!
Ты шишкой был, так получай свой шиш!
Ты в камень, значит, спрятался? Потеха!
Попался, ни хрена, не убежишь!"
Непостижима акция ночная -
Ватага, лом, и уханье, и свист...
Вся жизнь - плевок, что эта, что иная...
И рухнул дед, вернее, обелиск.
...Потом я возмещу свою утрату
И деда на фундамент подниму -
Поставлю за немыслимую плату
Для вечности, не нужной никому.
1995