Могли бы вы на перекрестке верст
вот так тянуться из последних звезд?
Июль
Среди колес
колосьев и соломы
мелькает крыша
брошенного дома,
где каждая ручная половица
мне отвечает, как молчанью - птица.
Не открывай нам, Господи, глаза,
да оторви же радужные крылья,
чтоб маску не принять за образа,
грозу глотая с памятью и пылью.
Но мне не нужно отпускать грехи,
я так хочу - качаться на ветру
и отпевать последние стихи,
пока за ними не умру к утру.
* * *
Ты вернешься в пыли и ромашках,
на груди ты рубашку не рви,
и меня за любую промашку
только девочкой милой зови,
я в крови запоздалого неба
уплываю, руками маша,
как в реке, где раскинутый невод
поплавками качнет неспеша,
возвращайся на берег, на берег!
На другом берегу снегопад
к высшей мере, - да я и не верю,
что мы оба вернемся назад.
* * *
Восток, восток, ты - мертвый запад
и между строк дразнящий запах,
восторг отпущенных грехов
до завтра, в инее отчизны
во имя зла, железа, жизни
и недосказанных стихов.
Кровавой песней муэдзина
колес дымящая резина
на запах масла и бензина
стелилась радугой в пыли,
а мы влекли друг друга строем
и по губам читали строгим
на свежевырытом остроге
те строки неба и земли.
Вперед, восток! от кипариса
шаг влево - серебрятся листья
так лисьи выгнутых ветвей,
и тополиный пух до тленья
напоминает наше пенье
и преклоненные колени
свободы, дерева верней.
Шаг вправо - волны назывные,
войны бумажной позывные,
и бумазейные бинты,
вода в граните волком воет,
и точно век не видят воли
ни я, ни он, ни я, ни ты.
Чужбина золотко, за тридцать.
мне хорошо, и серебрится
не только веточка в глазу,
а горсть земли родной сквозь пальцы
сочится, и продавлен панцирь
у снежной бабы на возу.
Да нам не легче. Спи, отшельник,
не висельник, а трет ошейник,
волчонком в сторону гляжу
и в полнолунье все по русски
я вою по своей кутузке
и чищу лезвие ножу.
Мне скучно жить! Мой падший ангел,
все кувыркается на штанге
той перевернутой губы,
что над мечетью перевесит
иные волости и веси
твоей отверженной рабы.
Слетает ангел то и дело
и потрошит пустое тело,
а доберется до души -
она на дудочке играет
и ни за что не умирает
в пустыне, полночи, глуши.
* * *
Я тороплюсь, пока не достреляли.
Я так спешу, пока не дострелили.
Пока еще огонь дрожит в запале,
и дети притаились в одеяле,
и медвежонка взять к себе забыли.
В тебе твой дом, и родина твоя,
как родинка, налипла на щеке,
и все березы, грозы и поля
зажаты крепче ветра в кулаке,
а этот снег - он солонее слез
и детской крови утром на подушке, -
не от него ли проберет мороз
и задохнешься, выронив игрушки.
* * *
Девочка бросает старика,
у него ни силы нет, ни денег,
и дрожит замшелая рука -
и не защитит, и не разденет.
Он, старик, не перейдет на крик,
он в слезах и в облаках парит,
меж страниц засушенные розы.
Девочка проста и хочет прозы,
и об этом прямо говорит
по еще живому, без наркоза.
* * *
Я в яме Иерусалима
стою по горло занесенной.
Не проходи, могильщик, мимо,
не дай вернуться мне, спасенной.
Спать у тебя тепло и страшно,
мне саван твой не по размеру.
Я умирала день вчерашний,
но я сама его разверзла,
и не дотлела та страница,
и не умчала та двуколка,
что суждено мне сторониться
из чувства памяти и долга.
* * *
Страну воздушную тревожат,
летят автобусы на небо.
Я, уцелевшая, быть может,
рукой машу - вишу над нею
внизу и вижу только угол,
и перевернут месяц - Гоголь
на нем лепил ворон и кукол
из хлеба - жалобно и немо.
И, распевая дружно кадиш,
и забивая гвозди снова,
я говорю: куда ж ты катишь,
страна моя! Подай мне слово.
* * *
Меня зароют, как собаку, под забором,
и отпоют меня собаки всем собором, -
а я не сабра, я не гойка даже, - как же
мы в койку ляжем?
Когда взойдут звезда, и крест, и полумесяц,
и надо мной склонятся боги в изголовье,
они не бросят, - мол, откуда, - спросят, мне здесь
не одиноко? И простят меня с любовью.
* * *
Ура! война! не надо в школу.
И наши танки, танки наши,
по ним катюши бьют в песке.
Музейный проржавел осколок,
а с берега все кто-то машет -
веснушчатый, в одном носке.
* * *
Вокзал сказал. Вокзал воззвал: вези.
В связи с отъездом неотложных дел
мы мастера, - связал с тобой в грязи
кромешных тел, - опять кромсают лист,
он белым бел, кораблик тот, вагон
невпроворот, а море то не то.
Ползи, артист, а мы тебе вдогон
да продырявим не пальто, а бок.
А бог его не узнаёт, - чужой, -
взашей тебя, замешен на крови.
Что до любви - она была большой,
она была. А что? Что до любви?
День рождения
Сойдемся, Саша, до утра, - к столу!
Что, что волна бурлит у самых ног,
и в речке Ловоть не иссякнуть злу,
и ты до нитки - на века - промок.
И ты, учитель мой, что изнемог
в очередях, и там, припав к стене,
всё изнывая прикурить в горстях,
прости меня, не поминая мне.
Там через год и через три - черес-
полосица, чертополох, а чёрт
не разберет земли сухую взвесь,
да только так черно, - и мой черед.
Стращай овчарок, заводи мотор, -
поехали! поплыли! занесло,
на родину вернуться до сих пор
какому арестанту повезло?
Мне 36, еще не 37, -
а жаль. Не разменять на медяки
сегодня ночь, и дверь открыта всем,
и мне никто не подает руки.
* * *
А были варежки и были,
рябина ватная за рамой,
и мыла мама, и добили
те стекла, и слизали рану.
А летом бусы из рябины,
и не нанизывалось слово,
и то наречие рябило,
и то отточие знобило,
и я его не вспомню снова.
Я раскрошу его пластмассу
и прожую его железо,
там слёзы, лезвие, где клякса,
и волк сдается возле леса.
* * *
1
Послевкусие счастья -
еще не преддверье конца,
золотистые слезы
сметает с чужого лица,
что не станет родным,
как малиновый дым за рекой,
как малиновый звон,
и как домом не будет покой.
2
Вот это мой дом,
и мои половицы скрипят,
и улиц ошметки, и лиц,
и объедки зимы
над солью земли,
и обглоданный саван до пят,
и все это мы,
отражение света и тьмы.
* * *
Человек бежал за шляпой
в том году сороковом,
ветер крышами прошкрябал
и улегся в домовом.
Что-то правое предсердье
не дает ему дышать, -
слышишь, ветер, перед смертью
станем старших уважать,
этот верезг финских санок
вспоминать по острию,
бездыханный полустанок, -
злую родину свою.
* * *
Ты плачешь в пустыне -
а я отвечаю со дна.
Нас двое отныне
(забыла я, что я одна),
так ящерка мелкая,
к богу в рукав проскользнув,
думает медленно
и считает до двух.