КАРЕЛЬСКИЕ КАНИКУЛЫ

(маленькая поэма)

Банк органов в протухшем мехдворе
Забитого карельского поселка.
Раз уж запомнил, то теперь надолго:
Приправа к чахлоземному пюре –
Куски желудка, печени осколки,
Заржавленная левая нога
Шагающего (суффикс неудачен –
Все в прошлом) экскаватора, дуга
Ничейной челюсти. Вот незадача.
Все – прах и тлен. И больше ни фига.
Я ехал здесь на тракторе – вот знак
(конечно, трактор), что от запустенья
Сей край далек. И блекло-синий взмах
Над головой, и сосны на холмах,
И на порогах тяжкое паденье
Разжиженной слюды – опять, как встарь,
Язык с разгону влип в косноязычье,
Крути баранку, нажимай педаль,
Размахивай нагайкою, ударь –
Пегас рулей не слушает, по птичьи
Свистит на свой коломенский манер,
Канючит и вонючит по-рязански.
Того гляди, румяные пейзанки
Сойдутся в хороводе, например,
Мы заведем соленья и варенья
И приналяжем но родное "о"
В процессе говорения. И тренье
О глотку звука – мелочь – все равно.
Я сам пытался вникнуть, почему
Язык мой – враг и мне, и моему
Сюжету. Невозможность изъясниться –
Как будто закатать себя в тюрьму.
И то, что раньше было колесницей,
Античной декорации лишась –
Уже телега – и катит со скрипом.
Возница – плюх в бахилы, в ватник – шасть.
И стал мужик, и клячей стала гиппо.
Я весь извелся, тщась соединить
Искусства слова и воспоминанья.
Как ни крути, карельская финифть –
В строке ничто (не Терек, не Тамань). Я
Привыкну скоро. Некого винить.
Экзотика всегда подкреплена
Сознанием значительности мига,
Как скорченная за спиною фига:
Она сама – и форма, и интрига,
И сущность философского зерна.
А здесь какая суть? Мехдвор гниет.
Случайно хоть бы где мелькнул койот –
Нет, скучно лают – потому и лайки.
И ветер просто дует – не поет –
Наждачкой по щекам (отнюдь не лайкой).
Здесь в августе – погода октября.
Березы тлеют, шелухой соря,
И трактор истязается дорогой
С таким остервененьем, что навряд
Ли мы доедем нынче до пологой
Заасфальтированной полосы,
Ведущей к станции и вон отселе
В болота (их узор, как сыпь,
На узкокостном бледном финском теле),
Где щеточкой белесятся усы
Цветущего вдоль рельсов иван-чая –
Се вид отечества, гравюра. Мне
Оно, мне объясняют, не вполне
Отечество. Все чаще замечаю
И прах, и тлен, и темноту в окне.
Давно уже на нет сошло тепло,
И лето, словно дерево, дупло
Которого прогрызло древесину,
Но ствол еще стоит. Дрожит стекло
Под натиском воды и мути синей.
Что лето? Лета не было почти –
Два-три прогретых солнышком осколка.
И чтобы их в небытие смести,
Не обязательно возиться долго –
Закрыв глаза, считаешь до пяти.
Сегодня вздумал посмотреть назад:
Одна тоска, поскольку ненароком
Вдруг ощущаешь ось координат,
Где точка – то есть ты – зависла над
Экстремумом. И злой комок под боком
Кусается, как будто позади
Почти весь путь, и колотье в груди
Воспетое на ум приходит чаще,
Чем следует. В газету погляди,
Чтоб снова очутиться в настоящем.
Что север? Север – скалы да снега,
От Лондона идущий Ломоносов
В Москву! В Москву! О, как поет тайга,
Бодрят сырая тяжесть сапога
И жены добродушных эскимосов.
Но там не Кент, там ямы мехдвора
Высасывают соки из металла,
И рот болота – черная дыра,
И местный люд, упившийся вчера,
Сегодня похмеляется устало.
Ловлю себя на том, что выбор слов
Почище, чем известный крысолов,
Диктует тон, душе не позволяя
Быть нараспашку. Стих, как суп, перлов:
Ни перлов, ни любви. И мысль гуляет...
Я повторяюсь, наново, опять.
Все это было. Смена оболочки
Способствует отнюдь не оформлять
Удачней. Диалектика? Плевать.
Количество не завершится точкой
И в то, за что всю жизнь идет борьба,
Чей знак, как пионерская труба,
Уже не узнается в настоящем,
Не переходит. Истина груба
И ощутима, как помойный ящик,
Как лязг чугунных траков по камням,
Как сытое болотное "ням-ням",
Лишающее шанса на спасенье,
Как вспоротая снежная броня
Безжалостным клинком воды весенней,
Как стук ментовских кованых сапог
По крышке мозга, как (помилуй Бог)
Смерть без нужды зачатого – в капусте,
Как вязкий смрад, идущий от дорог,
Как пойманному – "больше не отпустим",
Как (Перестань!) кунтскамерный урод,
Как (Кто-нибудь! Заткните ему рот!)
Лихое мастерство (Заеду в рожу!!)
Забойщика, снимающего кожу
С еще живо... (Ладонь наоборот –
Как Божий гром... а впрочем... не похоже).
Мы катимся. Наш трактор дребезжит.
За рычагами финн, в повозке жид,
Глотая пыль, трясется на ухабах
И думает, что если что бежит,
То не дорога. Семиструнный лабух
Услышит здесь и ветер, и простор,
И чистую пронзительную ноту,
И полудиких братьев и сестер,
Подбрасывающих дрова в костер
На правом берегу за поворотом.
Да только ли услышит? Воспоет,
Вливая в ухо крепкую, как йод,
Строку, шершавой рифмой приправляя.
Я тоже мог. А нынче, кто поймет,
Куда оно девалось. Размышляю
О том, что жизнь... о том, что мир... о том,
Что – что мне речка под гнилым мостом?
СимвОл судьбы... Несущееся время.
И бремя рифмы "семя-стремя-племя"
Гнетет в своем могуществе простом.
Пересекаю край, трясусь в пыли.
И камни, вылезая из земли,
Выныривая, провожают взглядом
Наш синий трактор. И в мозгу сверлит,
Как будто наполняет его ядом,
Очередная мысль. Все как всегда.
В Карелии лишь камень да вода –
Вся соль в соотношении. Прощанье
Не будет слишком долгим: поезда
Стоят всего минуту. Обещай мне,
Что выживешь, что в этой тишине
И зелени твоей найдется мне
И дров, и места, и воды для чая.
А смутность слов и близорукий взгляд,
Что превращает в пятна все подряд,
Ты мне простишь. Как я тебе прощаю.
      
                   13:17, 22.08.98