|
Вадим Пугач ПОЭМА ЭКС-ТАЗА или ШЛЕМ ДОН-КИХОТА
Пролог
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кого призвали всеблагие
Как соплеменника на пир.
Как сопле... А кого призвали?
Кто удостоен кувырка?
Кто уд... Да что там! И трезва ли
Была призвавшая рука?
Рука! Нас обрекает Мрожек
Руки бессмысленному игу.
А эта сложит, кроме рожек,
Викторию, козу и фигу.
Вот день потерян, месяц прожит,
То оттяну, то оттеню,
Рука сложила, руки сложат,
Лицо уйдет под простыню.
Блажен, кто с Воландом был Воланд,
Души не чаял во враге,
Кто крепче Преданного Друга
Стоит на дружеской ноге.
Блажен, кто без пера, но с пухом,
Блажен, кто голубых кровей.
Блаженны нищие. Над ухом
Блаженно каркнул соловей.
Блажен поэт. Блажен прохожий,
Который в этот день благой,
Рванув поэту край одежи,
Его тихонько толк ногой.
Благого вдохновенья пена
В момент смывается, и вот
Поэт ответствует степенно:
"Пошел ты в жопу, идиот".
А после он, моля о пене,
Себе бормочет: "Не психуй".
И тут конец тебе, вступленье,
Читатель ждет уж рифмы, ждет уж рифмы.
Часть I. Пена
1.
Испания. Условный колорит,
Который ни о чем не говорит.
Туман скрывает стрелки у Биг Бена.
Из-за тумана ссорятся стрелки,
Сверкают азиатские белки,
Выходит шах и... Пена, братцы, пена.
Испания. Вокруг полно гондол.
Монах пи-пи в канал, задрав подол.
Бредет клошар, попахивает Сена.
Мы к Лорелее сделаем гребок,
Зайдем к Ауэрбаху в погребок -
Там дух пивной... и пена, братцы, пена.
Испания. Вся в вишне. На спине
Лежит мужик под вишней в зипуне,
И рядом сохнет лапоть неизменно.
Он ложкой был и, видимо, устал,
А я через магический кристалл
Неважно вижу: пена, братцы, пена.
Но напрягаясь на пределе глаз,
Действительно я вижу пену, таз,
И ошибиться минула опасность.
На дне бокала выступить должно
Камней и пыли терпкое вино,
Испании медлительная страстность.
2.
Дон цирюльник ходит боком,
Бреет с миною умильной,
Дон клиент ныряет оком
В завитушки пены мыльной.
Дон цирюльник тешит разум,
Рассуждая об искусстве,
Дон клиент, склонясь над тазом,
Холодеет от предчувствий.
Подбородок тонет в пене,
И щекочет шею бритва,
Но спасает нас терпенье,
Постоянство и молитва.
И потом, в семейном лоне,
Вроде бабочек-поденок,
Пляшет дон и пляшет донья,
Пляшет маленький подонок.
И одну горланят фразу,
Ту, что знать обязан каждый:
Слава бритве, слава тазу,
Мыльной пене - слава дважды!
3. Соло на эскалаторе
"Все в пол-лимона, в пол-листа,
И полусвет в ползале.
Душе недостает Христа
С лазурными глазами".
(В.Васильев)
Восхожденье. Меня приняла
Эта лестница в волны ступеней,
И барашки с мордашками в пене
Так и прут, закусив удила.
То ли время с пространством сотки,
То ли выступи в жанре видений -
Проступают нависшие тени,
По крестам раскидав локотки.
Кто откинул их, что за тела?
Я уже захотел на попятный,
Ибо мне не отмыть добела
По-гольбейновски трупные пятна.
Пятна. Факелы в ряд по бокам.
Открываем огонь по богам.
Все это странная туфта,
Как будто гной в бальзаме.
Душе недостает Христа
С лазурными глазами.
На падаль кинется койот,
Глаза скользят по рылам,
Душе Христа недостает,
И нет конца перилам.
Глазурью облито буше
И два случайных глаза.
Христа недостает душе
И рвоте - унитаза.
Вот и слово нашли - тошнота,
Не оно ли и явится богом?
Упереться захочешь в Христа -
В пустоту упираешься рогом.
И уже ни назад, ни вперед,
Но навечно застрял посередке,
За ступенькой ступенька плывет,
И на каждой плывет по сиротке.
Мы плывем, но куда же нам плыть?
Тошнота уничтожила прыть.
Горят огни, колеблются ресницы,
Скользят слова.
Покой, покой. Движенье только снится,
И зыбь мертва.
Покой, покой. Я накануне спазма.
Ослеп, оглох.
Во мне теперь не плоть уже, а плазма,
Я сам, как бог!..
Вот и вырвалась муть из груди,
Смещена вертикальная ось,
Подойди же ко мне, подойди,
На глаза мои тряпку набрось.
Я не бог, и не червь, и не труп,
Только черная пена у губ.
Часть II. Кровь
1. Романсеро
С той ночи, как Дон Хуана
Отправили прямо в пекло,
С той ночи, как Донну Анну
Кумир посетил супруга,
Она понесла. И мальчик,
На свет появившись скоро,
Считался законным сыном
Погибшего Командора.
Но то был закон. Однако
Молва возникала бегло:
Отец-де его - гуляка,
Отправленный прямо в пекло.
Он рос, озлоблен и склочен,
Знакомый с народным мненьем,
И сыпался град пощечин
На щеки его дуэньям.
В шесть лет он спросил сурово
У Анны: "Скажи мне, кто я?"
Она зарыдала только,
В углу на коленях стоя.
Он рос. И, бывало, в церкви,
Вскочив со скамьи свирепо,
Один убегал молиться
В фамильную сырость склепа.
Как пес ненавидит зверя,
Как зверь ненавидит свору,
Так он ненавидел сплетни,
Боялся и ненавидел.
Когда ему было девять,
Он мог бы убить любого
За слово, за полнамека,
За тень кривизны в усмешке.
Он рос, и своей мишенью
Все чаще он делал Анну.
В двенадцать, придя к решенью,
Он стал поступать по плану.
В канун именин, под вечер,
Дымился накрытый ужин.
Он вышел к столу, ступая
Торжественно и тревожно.
В густой тишине он слышал
Глухие удары крови,
Гонимой толчкообразно
На каменный жернов сердца.
Он поднял свой кубок в тосте,
Но тут же вернул движенье.
"Сегодня к нам будут гости,
Я чую их приближенье.
Я знаю, я пригласил их,
Пусть ловят меня на слове,
Зато я сегодня в силах
Дознаться, какой я крови".
"Несчастный,"- шепнула Анна,
Почувствовав, что у сына
Глухие удары крови
Становятся все сильнее.
В руке его вдруг блеснула
Толедской закалки шпага,
И стали слышны внезапно
Глухие удары шага.
Из кубков вино плеснуло
На стол из резного дуба,
И пол окропили брызги
От венецианских стекол.
"Он снова тут? Вот причина
И шагу, и крови стуку!"-
Воскликнула Анна. Мальчик
Вошедшему подал руку.
Она увидала спины
Шагнувших вперед к надгробью
Кумиров - отца и сына -
По образу и подобью.
2.
Как у заднего крылечка
Плачет донья Эстебанос,
Слезы горькие роняет
И кладет платочек на нос.
Муж ее ревет и стонет
На манер Гвадалквивира,
Видно, он напился на ночь
Простокваши и кефира.
Не бежит теперь он в офис,
Не подсчитывает сальдо,
Не зовет на вечеринку
Альгвасила и алькальда.
Одеялами обмотан,
Он ни слова не обронит,
Только стонет и ревет он
И опять ревет и стонет.
Но уже идет цирюльник,
Бритва звякает о тазик,
Мужа доньи Эстебанос
Полоснет по вене разик.
Раз - и кончено леченье.
Съев на радостях галушку,
Дон больной от облегченья
Сладко хрюкает в подушку.
3. Горизонтальное соло
На койко-месте койко-месть,
Крестова койко-масть.
Не угораздило присесть,
Но выпало упасть.
Плывут суда, идут суды,
Бульбулькает Муму.
О, дайте мне стакан воды,
Я бурю подниму.
Я подниму густую муть,
Примерюсь к полюсам.
Я мог бы мир перевернуть,
Перевернувшись сам.
Я сам - и горечь на пиру,
И буйная весе-
Лость; нет, я много не беру -
Я забираю все.
Я - разрушитель и оплот,
Я - сказочник и тролль,
Я - свиристель, убитый влет,
И выгнанный король.
Я серый козлик всех бабусь,
Бабуся всех козлов.
Я подниму, я поднимусь -
И все, бывай здоров.
Бывай здоров! Гори в огне
Больничная кровать.
Но что поделать, если мне
Здорову не бывать?
И сам себя сожжет глагол,
Переходящий в гул.
Сестра щебечет, как щегол,
Отодвигая стул.
И я судьбу не поборол,
А только оттолкнул.
Судьбу отталкивают все,
Как хрящик в колбасе.
Один целует горячо,
Другой плюет через плечо.
И вот слюна, сорвавшись с губ,
Летит соседу прямо в суп.
Тот, оттолкнув тарелку вдруг,
Не мысля первое таким,
Из легких легких выдав звук,
Над жарким чавкает жарким.
И я над пищею склонюсь,
А там мясной кружок.
Не индоутка и не гусь -
Ты был быком, дружок.
Ты не привык играть в лото
В компании с Клото,
Ты не отталкивал судьбу
И пострадал за то.
Больничный темен коридор,
Темна моя тропа:
Коррида, кровь, тореадор,
Испания, Испа...
Часть III. Отходы
1.
Из па матадора с мулетой,
Из пара от бычьей крови,
Из паруса морехода,
Из панциря солдафона,
Из плещущих юбок Кармен,
Из пыльных дорог Кастильи -
Сухая зыбь кастаньет,
Болеро каменистый привкус.
Посмотрите, как она пляшет.
Не вчера ли только
На этом же месте выкликали
Цену ее головы?
Маленькая мерзавка -
Мясистые губы, неправильный профиль,
Оперная героиня,
Псевдоегиптянка, квазииспанка.
Посмотрите, как пляшет с ней рядом
Юный тореро,
Бычок, обреченный закланью.
Как глядит неотрывно на них
Белозубый иностранец с бамбуковой тростью,
А позади всех,
Ухмыляясь,
Одноглазый цыган закусывает
Апельсином.
Вся площадь в оранжевых очистках.
2.
Одна, но пламенная страсть
Цирюльнику сжигает чрево.
Он ищет, где б ему накласть,
Смотря направо и налево.
Потемки. Жизнь свою кляня,
Он местность щупает по-рачьи.
Альфонс садился на коня.
Он тоже сел бы, но иначе.
Слегка дрожит его нога,
Он сам дрожит, судьбу ругая,
Ни зги... Ему нужна не зга,
Ему потребна вещь другая.
Сейчас не выдержит, сейчас
Рванет хранимое под спудом...
Но выручает медный таз.
Да будет он ночным сосудом!
Цирюльник выпустит слезу
От умиленья и восторга,
И гордо высится в тазу
Ароматическая горка.
3. Соло отхода
"Ты, о время мое..."
(Д.Кедрин)
Строил замки. Рассчитывал сроки.
Брал у целого света взаймы.
Подсознательно метил в пророки,
Применяясь к понятию "мы".
Вот и встал над заглохшим мотором,
Обошли и сума, и тюрьма.
Что скажу я теперь кредиторам?
Извините, свихнулся с ума?
Руки коротки, помыслы кротки,
Проигрался я в порох и пух.
Из троих, уплывающих в лодке,
Не отец и не сын, и не дух.
Как попавшая в текст запятая,
Где-то сбоку, почти на полях,
Этот самый, кого "не считая",
Существо на собачьих паях.
Ваши лица... Но я их не вижу
За мельканием юбок и брюк.
Вон глотает вонючую жижу
Разноухая шавка, мой друг.
Я прохожих хватаю за ляжки,
Пью оттуда, куда наплюют,
И в Скворечнике или на Пряжке
Нахожу драгоценный уют.
Шпалы, лапы, желанье согреть их,
Замечтаюсь, теряя слюну.
Есть ли разница в формулах этих:
Выдь на Волгу - и выть на Луну?
Этот вой, этот прошибень чертов.
Эй, там, в лодке, ты бросил весло,
Чтобы запахом мяса и тортов
Из чужих подворотен несло.
Подбородок, испачканный в креме,
Без причины уже не таим.
Вот такое ты выдалось, время.
Никогда ты не будешь моим.
Эпилог
Итак, музей. Предметы старины.
Как мышцы разрезающий анатом,
Бесстрастный гид. А мы удивлены
Каким-нибудь занятным экспонатом.
Вот пушкинской жилетки рукава,
Вот школьницы вчерашней пелерина,
И между прочим прозвучат слова:
"А это, по преданью, шлем мамбрина".
В безумце растворяется поэт,
Случайный таз возвысится до шлема,
И все это сливается в дуэт
И смотрится как некая эмблема:
На фоне ослепительных колонн
Мелькание больничного халата,
И мутный взгляд, и суетный наклон
Над тазом, опрокинутым когда-то.
И пыль веков, и бабочки пыльца,
И жизнь, не отраженная в архиве,
И тусклое подобие лица,
Решенное в обратной перспективе.
1992 г.
|
