- Ну-с, господа хорошие, как поживают ваши стихи, стишки, стишочки, стихрюшки, стихарики?..
          - А никак не поживают.
          - Не понял.
          - Как может поживать то, чего нет?
          - Понял. А что же их нет? Некогда писать?
          - В основном не о чем.
          - Про природу и погоду все уже написано, а про школу неохота.
          - Как-то это все не для стихов.
          - А что для стихов?
          - Если бы знать!
          - Уже и стихи были бы в кармане!
          - Ведь как у настоящих поэтов?
          - Как?
          - Раз - и готово! Они всегда знают, о чем...
          - А не скажите: у настоящих тоже не вдруг происходит. Вспомните Маяковского: "А оказывается - прежде, чем начнет петься, долго ходят, размозолев от брожения, и тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения".
          - Вот и у нас барахтается.
          - И тоже - глупая.
          - Была бы умная, уже и стихи были бы..
          - В кармане. Понятно. А если мы на эту глупую воблу приманку отыщем? Да и вытащим ее на поверхность, чтобы зря не барахталась.
          - Хорошо бы. А как это сделать?
          - А очень просто. Предлагаются два начала. Первое: Как благороден тот,
Кто не скажет при блеске молнии:
- Вот она, наша жизнь!
          - Но это же вполне законченный стих!
          - Правильно. Это и есть стих - хокку японского классика Басе. А вы попробуйте использовать его как начало нового стихотворения. Вдруг ваша глупая рыбка, наконец, клюнет?
          - А второе начало?
          - А второе - две довольно бессмысленные, однако весьма кокетливые строчки: Музыка стала нашим проклятьем,
Юность - судьбою.
          Им тоже придумайте продолжение. Может тогда строчки эти приобретут смысл или хотя бы выглядеть будут более естественно. Задача понятна?
          - В общем и целом...
          - Тогда действуйте!
          - А спросить можно?
          - Но только чтобы это был последний вопрос.
          - А как же вобла может барахтаться? Ведь она же вяленая?
          - У настоящего поэта и мороженная рыба забарахтается. И даже ископаемая.
          - Вот теперь понятно.

	1.	Как благороден тот, Кто не скажет при блеске молнии: - Вот она, наша жизнь! Но, скромно промолчав, Подумает про себя: Вот она, моя смерть.
	2.	Как благороден тот, Кто не скажет при блеске молнии: - Вот она, наша жизнь! Вроде звезды летучей. Значит и я - человек Под нависающей тучей. Знают мои объятья Будущее других... Клетка любимого платья - Несостоявшийся стих.
	3.	Как благороден тот, Кто не скажет при блеске молнии: - Вот она, наша жизнь! Как благороден тот, Кто промолчит, когда ему скажут: - Она тебя любит. Как благороден тот, Кто заплачет, когда ему скажут: - Твой враг умер. И самое замечательное, Что таких людей на земле немало. Как благороден тот, Кто согласится со мной.
	4.	Как благороден тот, Кто не скажет при блеске молнии: - Вот она, наша жизнь! Кто не станет читать Любовных посланий монахини к богу, Кто никогда не поцарапает Желтой соломинкой Кожи умершего пруда, И не проснется средь ночи, Чтобы мой сон подсмотреть.
	1.	Музыка стала нашим проклятьем, Юность - судьбою. Гласность стала нашей стихией, Истина - роком. А мы не изменились И ничего не можем Сделать с жизнью, Потому что каждый из нас Всего лишь иголка В муравейнике мироздания.
	2.	Музыка стала нашим проклятьем, Юность - судьбою. Мужчины занимаются зодчеством, А женщины - собою. Подлость стала радостью, Старость - молотьбою. Мужчины занимаются дружбой, А женщины - собою. Злоба стала мудростью, Смерть - бегом или ходьбою. Мужчины занимаются вечностью, А женщины - собою.
	3.	Музыка стала нашим проклятьем, Юность - судьбою. Мальчик, тонкий и бледный, Глядел воспаленным взором, Как мимо плывет вселенная, Вздрагивая и качаясь. Римляночка в пыльной тоге В изящном белом веночке, Играла на тусклой лире И полупрозрачными пальцами Касалась бумажных струн. И плакала мисс Вселенная, И устало рыдал Господь.
	4.	Музыка стала нашим проклятьем, Юность - судьбою, Любовь - неубранной кроватью, И я не хочу быть с тобою. Наше чувство - растаявшее эскимо, Фальшивые слезы в стекле трюмо, Наши чувства - это капуста, Это жухлый кленовый лист, Это заерзанный на танцплощадке Бездарный кривляка-твист. Ненастоящее, глухо-свистящее, Откровенно-пустое, тускло-блестящее, - Таково теперь наше чувство. А любить - ведь это Искусство.

          Стихотворение, использующее оба начала, и сочиненное Севой Зельченко:

Музыка стала нашим проклятьем,
Юность - судьбою.
Так и жили и вроде бы даже привыкли.
Однако, спустя четверть года
(Да-да, это было как раз
В тот день, когда выпал сентябрь,
И с вывески "масло"
Свалилась центральная буква),
Так вот, в тот день
Музыка стала нашей судьбою,
Юность - проклятьем.
Мы боялись выйти на улицу,
Мы сожгли телефоны,
Мы вызубрили наши стихи
До последней строчки,
А все пять экземпляров, включая копирку,
Зашили в чучело зайца,
Выигранное в лотерею
Тому три года назад.
Время шло.
Снег зажурчал и распался.
Дни становились короче, ночи еще короче,
И вот однажды
Музыка стала нашей юностью,
Судьба - проклятьем.
О, как это было невыносимо!
С тех пор мы всю ночь не гасим свет,
Чтобы не видеть снов, ибо снов мы боялись.
С тех пор я вдруг понял, что ненавижу -
Бог его знает, почему -
Запах чая, президента Эфиопии
И букву А.
Однако, в один из последних дней,
Подойдя невпопад в середине раннего утра
К замерзшему за ночь окну
(Это было в тот год,
Когда умер президент Эфиопии,
Чай в магазинах пропал,
Букву А отменили,
Вывеска "Гастроном" осыпалась,
Как спелая груша,
А чучело зайца, спрыгнув с каминной полки,
Разгрызло ножку стула),
Так вот, подойдя к окну,
Мы сказали друг другу:
- Как благороден тот,
Кто не скажет при блеске молнии:
"Вот она, наша жизнь!"
И потом не сказали ни слова.
Было тихо.
Чучело зайца спало, зарывшись в подушки,
Часы показали семнадцать минут шестого,
Затем восемнадцать.
В тот день проклятье стало нашей юностью,
Судьба стала нашим проклятьем,
Юность стала нашей судьбой,
А музыки нашей не стало.