Искал я когда-то давно работу, связанную с литературой.
          Такое было у меня в то время странное настроение. И все мои друзья и приятели были в курсе этих поисков. Одни сочувствовали, другие обещали, а один нашел. Это был мой школьный друг, тогда уже довольно известный литературовед.
          Он позвонил и спросил: - Слушай, как ты к детям относишься?
          Я спросил: - В каком смысле?
          Он спросил: - Ты их любишь?
          Я спросил: - Кружок какой-нибудь?
          Он спросил: - Литературное объединение юных поэтов при детской газете тебя устроит?
          Я спросил: - Думаешь, возьмут?
          Он спросил: - Ты что же, треплом меня считаешь?
          И сказал, когда явиться, куда и к кому обратиться.
          Я явился, обратился, договорился и вот в один из февральских четвергов 1972 года я впервые вошел в Четыреста Сорок Восьмую комнату известного всем здания на Фонтанке, называемого "Домом Прессы".

          ОНИ уже ждали, смотрели на меня, молчали.
          Я сообщил, как меня зовут, сказал, сколько мне лет, и прибавил, что в детстве тоже пытался сочинять стихи, но ничего хорошего из этого не вышло.
          - А сейчас сочиняете? - спросила одна из них.
          - Сейчас? Да, сочиняю.
          - А книги есть?
          - А книг почему-то нет.
          Молчание сгущалось.
          - А давайте во что-нибудь сыграем, - предложил я. - В какую-нибудь литературную игру.
          - А стихи мы будем сегодня читать? - сурово спросила девочка, которая перед этим молчала основательнее всех.
          - Ах, ну да, конечно, - засуетился я. - Как же я про главное забыл?
          Начали читать стихи. В основном, про зиму.
          Запомнилось:

И ложатся ровно, как на полотно,
Розы, пальмы, липы на мое окно.

И еще:

Снег кружит,
Метель визжит.
Небо затуманено,
В звездах платье Анино.

          (Что за Аня такая, я, правду сказать, не понял.)

           И еще - у девочки, которую звали Сюзанна:

- Здравствуй, Зима.
- Здравствуй.
- Где же твой снег? - Дома.
- Где же мороз?
- Дома.
- Иней твой где?
- Дома...

          Совершенно завораживающий диалог, каменный такой, холодный.

          За Сюзанной мальчик читал, Андрей:

А проснулись дети утром -
Полон снегу тихий сад.
Снегири на голых ветках,
Словно яблоки, висят.

          И, наконец, самый старший среди них, восьмиклассник Женя. На этот раз стихи были не про зиму, а про осень. Про позднюю осень:

Готово снегом разразиться небо,
И холод наступает вдруг,
И ворон серый, замерзая,
Обходит дерево вокруг.

          Пока они читали, я как-то вдруг успокоился и даже сориентировался.
          - Ворон - черный, - сказал я Жене. - Это ворона серая.
          - А как тогда самца вороны называть? - ехидно спросила Сюзанна.
          - А так, наверное, и называть - самец вороны.
          - Ага! - подхватила Сюзанна. - Самец вороны, замерзая, обходит дерево вокруг.
          Я осторожно засмеялся. Кое-кто присоединился. Вроде бы дело пошло на лад.
          - А теперь давайте все-таки поиграем. Пусть каждый возьмет лист бумаги...
          - А обсуждение когда? - спросила суровая девочка, которая предложила читать стихи.
          - Обсуждение? В каком смысле? - растерялся я.
          - Стихи прочли? Прочли. Теперь их надо обсудить. Мне, например, не понравилась у Ляли рифма "плетня - одна". А у Андрея про снегирей. Конечно, красиво, но неточно. Снегири ведь сидят на ветках, а не висят. А он пишет - "висят". А яблоки сидеть не могут. Они как раз висят. Так что метафора получается неточная.
          Я оторопел:
          - И вы что же, - всегда вот так? Обсуждаете?
          - Всегда, - сказали все.
          - Но это ведь скучно, наверное?
          - Зато полезно.
          - А как же еще учиться? - спросила Сюзанна.
          - И вы считаете, что так можно научиться писать стихи?
          - Конечно, - сказала суровая. Вспомнил, ее звали Наташей. - Нас, например, учили, - продолжала Наташа. - И Вы должны учить.
          И тут я разозлился.
          - Во-первых, я никому ничего не должен. И вам в том числе. А во-вторых, занимаясь своими обсуждениями, вы рискуете стать какими-нибудь литературными надзирателями, а не поэтами. "Рифма плохая!" "Метафора неточная!" Может, и неточная, а я вот увидел эту снегиревую яблоню. И она мне понравилась.
          Опять замолчали.
          - Надо читать хорошие стихи хороших поэтов, - продолжал я уже спокойнее. - У них и учиться.
          - А как же рисованию учат?! - выкрикнула Сюзанна. - По пять часов горшок какой-нибудь рисуют!
          - А музыка? - подхватила Ляля. - Гаммы, гаммы, сплошные гаммы. Нотки эти шевелиться уже начинают. Как черви.
          - Вот и чудесно! - обрадовался я. - Давайте и мы займемся гаммами. Поэтическими гаммами. Гаммы играют? Играют. Вот и мы будем играть.
          - И здесь будут гаммы? Ну это вообще!..
          - Не гаммы, успокойся. Будут игры. Литературные игры. Сейчас я вам все объясню. Возьмите по листу бумаги...
          Взяли. Одни с любопытством, другие с предубеждением, но взяли.
          - Записывайте, - и я начал диктовать. - "Жил на свете рыцарь бедный". Записали? Дальше - "Кто ответит на вопрос". Теперь двустишие - "сгорел закат, спустилась ночь и все разбойники уснули". И, наконец, две пары рифм: "атлет - приманка, скелет - шарманка".
          Записали? Строчки про "рыцаря" и про "вопрос" вы должны подрифмовать, чтобы получилось двустишие. Складное, со смыслом и, по возможности, забавное. Двустишие про разбойников нужно довести до состояния четверостишия. Набор рифм с "атлетом" и "шарманкой" тоже должен воплотиться в четверостишие. Обычное "буриме". Слышали, наверное?
          Оказалось - слышали.
          - Пишите, а через полчаса сдадите свои листки. Можете не подписывать. Читать буду подряд, не называя имен. Так сказать, анонимно...
          Через полчаса я вместе с ними бурно радовался той складной и остроумной чепухе, которую они напридумывали; да и не чепухе вовсе - некоторые строчки оказались просто превосходными.
          Итак, "жил на свете рыцарь бедный"...
          Во-первых, выяснилось, что "был он худенький и бледный", во-вторых, - "был он тихий и безвредный", в-третьих, - "позабывший клич победный", а в-четвертых, несчастный оказался еще и на руку нечист - "спер он руль велосипедный".
          Дальше читаем: "кто ответит на вопрос".
          Вопросы оказались самые разнообразные: от философского - "для чего он жил и рос" и озабоченно-житейского - "сколько стоит купорос" до загадочных - "где гнездится альбатрос" (а действительно, где?) и "почему моряк - матрос" (и в самом деле, почему?). А завершился этот список вопросом вполне невинным - "для чего сопливым нос".
          Двустишие "сгорел закат, спустилась ночь и все разбойники уснули" получило самые неожиданные продолжения, но наиболее живую реакцию вызвал вот этот простодушный вариант:

Один не спит, ему невмочь:
Клопы несчастного куснули.

          Буриме оказалось, во-первых, последним заданием, когда надо было уже спешить, а во-вторых, действительно, трудным. Но кое-что у них все-таки получилось:

На берегу пруда сидит атлет.
Но бесполезна на крючке приманка:
Здесь вместо рыб на дне лежит скелет
И ржавая разбитая шарманка.

Еще вариант:

Был я сильный, как атлет,
Аппетитный, как приманка,
Стал я тощий, как скелет,
И печальный, как шарманка.

          И, наконец, совершенно блестящая строфа, которую даже и заподозрить трудно в том, что она всего-навсего результат буриме:

Увитый мышцами атлет,
Червям могильным ты приманка,
И твой обглоданный скелет
Уже оплакала шарманка...

          Все последующие четверги в Четыреста Сорок Восьмой комнате проходили примерно так же, как и этот - мой самый первый Четверг, - сначала читали по кругу новые стихи, а затем играли.
          Из главок, посвященных этим играм, собственно, и сложилась наша книга, необычная хотя бы уже и тем, что у нее более двух сотен авторов, юных и безмятежных, радостно и беззаветно влюбленных в поэзию.