Из японского словаря

                              "Плывет в тоске необъяснимой..."
                                                            И.Бродский

Зеленый чай в зеленой кружке —
ужель не повод к ОРИГАМИ?
Благообразные старушки
летят куда-то вверх ногами,
они бледны и почему-то
не разговаривают с нами,
у них тяжелая минута,
отягощенная ЦУНАМИ...

А где-то маленькие люди
растут под звуки барабана,
мчат САМУРАИ на верблюде,
чтобы заняться ИКЕБАНА,
на скаковом гиппопотаме,
а, может быть, и на тапире
СЭНСЭЙ въезжает на ТАТАМИ
и совершает ХАРАКИРИ...

Поет наложница, боса и
простоволоса "Отче Аве",
для созерцания БОНСАИ
ОСИМА едет к КУРОСАВЕ,
он размышляет о КАБУКИ,
а впереди — большая яма,
а в яме той — башибузуки
и кровожадный НАРАЙЯМА,
и тот, которому названья
уже не вспомнишь без САКЭ ты,
поскольку нить повествованья
подобна шлейфу от ракеты:
была — и нет, а что осталось,
помимо канувшего в Лету —
оно не больше, чем усталость
от подражания ПОЭТУ...

05.09.98

Пиит

                              "Сидеть на троне — шатко
                               и вредно для души..."
                                              Т. Животовский

В Туве ль, в сутулой Туле,
в плечистой ли Керчи
сидел пиит на стуле,
обедая в ночи:
медуз и мидий лопал,
не зная страха, он,
над ним крылами хлопал
отважный махаон;
достойный уваженья,
поблескивал сапфир
луны, от напряженья
потрескивал эфир,
созвездия шептались
в режиме УВЧ,
пегасики слетались
к стоваттовой свече...

"Последняя медуза —
ну просто super!.. О!"
(поглаживанье пуза) —
о, где ж мое перо? —
пора бы и за дело,
ведь я же, блин, пиит..." —
но что-то, блин, заело —
не ловится флюид...

Сопение, скрипенье
зубов до отупень-
Я даже слышу пенье,
степенное, как пень —
пузатенькие музы,
с пропеллером и без,
продетые в рейтузы,
спускаются с небес.

Жизнеописание мадам N.N.

                              "Джонатан Билл,
                                который любил..."
                                  (из аглицкой песенки)

Мадам по имени N.N. — та,
что промышляла медсестрой,
иглу вонзая в пациента,
сама же восклицала "ой!",
сама же, мучима одышкой,
с переживанием в груди,
с ватрушкой в сумке или пышкой,
чуть не теряя бигуди,
влекома мыслями о муже,
(которого — увы и ах!)
шла на свидание — к тому же,
с кем говорила о делах
и год, и два, и три, с которым
уху варила из сома,
с которым пела, но не хором
и от которого сама
ушла... — И вот, со взором опу-
щенным (в окрестностях Орла),
кольнув очередную попу,
сама собою умерла...

август 1997

Иванов в монохроме

(опыт преждевременной фотографии)

Дворник Аракчеев

Питерские кошки
пестрою толпой
двинулись на Север,
а потом — на Юг.
Мама мыла чашки,
уходил в запой
дворник Аракчеев,
парадоксов друг...

Мама ела "Раму" —
мазала на хлеб,
дворник Аракчеев
резал ананас,
мыслил теорему,
рос, мужал и креп
в голове евойной
грозный "Вас из Дас?"

Вот блеснуло что-то
(может, острие
гениальной мысли?) —
тучен и ленив,
"до чего ж простО ты,
житиЕ моЕ!"
вскрикнул Аракчеев,
морду усложнив. —

Мама уронила
чашку, а потом —
подавилась "Рамой",
вот какой был крик! —
Чем-то завоняло
в воздухе пустом
и взлетели кошки:
"чик-чирик-чирик."

И тогда со стула
(что трудней всего!)
спрыгнул Аракчеев,
спирта из ковша
тяпнул! и из тела
толстого его
выбежала очень
тонкая душа...

Голосили в голос
кошки из-за туч,
громоздились горы,
морщились моря;
мама улыбалась
темной, как сургуч,
непростой улыбкой,
как бы говоря:

"Дворник Аракчеев,
ежели всерьез,
ты — уже не мальчик,
ты — уже не здесь:
сам того не чая,
все-таки дорос
до своей кончины,
но не умер весь..."

aвгуст 1998

Речь