Ося и Леля Гринблат в 1997 году выехали из Минска на постоянное место жительства в Израиль, а оттуда через два года оформили независимую иммиграцию в Канаду. Приехали, осмотрелись. Ося принялся по Интернету рассылать резюме, чтобы найти работу. По субботам они ходили в синагогу. Постепенно появлялись необходимые связи. Леля стала работать волонтиром у стариков. Некоторые относились к ней, как к родной, а некоторые помыкали, были требовательны, придирчивы и капризны. Аллочке недавно исполнилось четыре годика, и она очень хотела подарки, елку и Санта-Клауса. Ося ей терпеливо объяснял, что Моисей вывел народ из пустыни не для того, чтобы евреи зимой украшали деревья, и им елка не полагается. Она слушала, сопела и потом начинала плакать и сквозь рыдания кричала, что любит доброго Санту, который приезжает к хорошим детям на оленях с мешком подарков и она не хочет сорок лет есть манную кашу и идти через пустыню обратно в Израиль, где они жили в Бат-Яме. Обстановка накалялась. Перед сном ребенок повесил у двери свой носок, и утром раздался страшный рев, когда выяснилось, что еврейским детям Санта ничего не дает.

            Ося держался. Принести посереди зимы в дом дерево у прихожан синагоги считалось такой же дикостью, как ночью выть на луну. Первой не выдержала Леля. Однажды ночью, когда за окном ветер с воем нес в темноте холодный снег, она сказала:
            — Ося, ты не спишь? Я помню у нас на Новый Год всегда была елка. Для детей это был праздник. Я просыпалась с этим чувством, и уже с утра у меня было хорошее настроение, мы наряжали елку. Пахло хвоей, зажигали свечи, ели мандарины, мама пекла пирог, и ровно в двенадцать часов дети поднимали фужеры с морсом, а взрослые с шампанским. Зачем лишать ребенка этой радости? Ей же обидно. Она не понимает почему для кого-то праздник, а для нее — нет. Ты же не можешь объяснить это такой малышке.
            — У нас тоже есть Новый Год, но в другое время. Наряжать дерево — это не кошерно, — сказал Ося. — Это варварский обычай.
            — А плакать кошерно? Получается, что потому что мы евреи нам все время что-то нельзя. Или другие не дают или сами отказываемся. Зачем с детства внушать человеку, что он отличается от остальных и ему нельзя радоваться, когда все вокруг празднуют? По-моему, это неправильно. У тебя в детстве была елка?
            — Отец покупал дерево, но он был ортодоксальным коммунистом и думал, что это правильно. Но это гойский праздник. Если мы вернулись к еврейству, то надо быть последовательными.
            — Если быть последовательными — не надо было уезжать из Израиля. В конечном счете Земля Обетованная не в Ричмонд-Хилле. Теперь насчет гойского праздника. Иисус был евреем и все празднуют день Его Рождения, а мы нет, — сказала Леля.
            — Не все. Индусы, например, не празднуют, китайцы, — сказал Ося.
            — Мы не китайцы.
            — Я знаю.
            — Ты помнишь Деда Мороза, Снегурочку...— сказала Леля.
            — Дед Мороз не еврей.
            — А что ты хочешь? Дед Хамсин? Зачем мы будем вести эти бесконечные споры! Скоро Новый Год. Давай нарядим елку, устроим праздник. Хотя бы для ребенка!
            — Откровенно говоря, я не считаю, что это Новый Год.
            — А я считаю. Хватит. В этом году у ребенка будет елка.
            — Нет.
            — Да.
            Ося подумал и сказал:
            — Я не собираюсь устраивать споры из-за какой-то елки. Если тебе так это нужно — пожалуйста. Но я не хочу, чтобы люди об этом узнали. С одной стороны мы соблюдаем еврейские обычаи, с другой — танцуем вокруг дерева. К стати, Иосиф Голдблюм сказал, что у него есть какая-то идея по поводу работы.

            Иосиф Голдблюм и его жена Рут были богачами, благотворителями и бездетными чудаками. С ними Осю познакомил рав Зилберштейн.

            После Кристмаса на елочных базарах можно было бесплатно взять елку, и вечером Ося, нервно оглядываясь, торопливо выбрал небольшую пушистую елочку и сунул в машину.
            Леля и Аллочка были счастливы. Откуда-то появилась старая картонная коробка с лежащими в вате елочными игрушками из лелиного детства, нитями серебрянного дождя, сверкающей канителью и похожими на конфеты хлопушками. Яркие стекляные шары, красная звезда...
            Когда елка была украшена и Ося появился в ватной бороде и в красном колпаке и открыл рот... в дверь постучали.
            Ося с Лелей переглянулись.
            — Осип! Это мы с Рут, откройте! — раздался баритон Голдблюма.
            В глазах у Оси появился ужас, он замер, потом бросился к елке, схватил ее, отнес в спальню, положил на кровать и накрыл одеялом. Аллочка онемела.
            Оглядев комнату, Ося пошел открывать дверь. В прихожей он сбросил бороду, колпак и спокойным голосом человека, который ничего не собирается праздновать, спросил:
            — Кто там?
            Аллочка громко заорала.
            Вошли Голдблюмы, бледный Ося помог Рут снять элегантное пальто, мельком взглянул на себя в зеркало и незаметно снял с бороды кусок ваты.
            — Она... Там! Лежит! — на иврите закричала сквозь слезы Аллочка и показала на дверь спальни.
            — Кто? — спросила Рут.
            — Тетя, — сказал Ося. — Из Израиля. Сегодня прилетела. Прилегла.
            — Мы ее украшали! — кричала Аллочка.
            Голдблюм вопросительно посмотрел на Осю.
            — Тетя любит бижутерию, — пояснил Ося.— Леля принесла свои украшения...
            — Она зеленая! — плакала Аллочка. — Я ее люблю!
            — Еще бы. На автобусе из Бат-Яма до аэропорта, таможенные досмотры. В этом возрасте это не так легко, — сказал Ося и скосил глаза на Лелю. Леля стояла с открытым ртом и смотрела на него.
            — Это наше дерево! — рыдала Аллочка.
            — Генеалогическое, — сказал Ося. — Тетя помнит всех родственников по линии матери до седьмого колена. Живое генеалогическое дерево. Леля, уведи ребенка. — сказал Ося и сделал ей страшные глаза. Ногой он незаметно заталкивал за портьеру сделанную в Китае фигурку Санта-Клауса.
            — Может быть, мы не вовремя? — спросил Голдблюм.
            — Нет, что вы! — дружелюбно улыбнулся Ося, — Очень вовремя!
            Он случайно задел ногой кнопку и игрушка хрипло заорала: "Меррри Кристмас! Ай вишь ю а Мери Кристмас, ай вишь ю а Мери Кристмас энд хэппи нью ир!"